Блять. Я, черт возьми, схожу с ума. Я не осознаю, что сказал это вслух, пока из тени не раздается ответ. Грубый. Знакомый. И очень близко. — Не могу сказать, что вообще когда-либо считал тебя нормальным, cugino. Данте всегда пользовался самым ужасным лосьоном после бритья. Это последнее, что поражает мои чувства, прежде чем что-то острое пронизывает мою кожу. Глава семнадцатая Лунный свет проникает в иллюминатор, отбрасывая тени шторма на заднюю стену. Я пялюсь на неё уже несколько часов подряд. Бодрствуя. Настороже. Гадая, вернется ли Раф, или мне предстоит провести вторую ночь, обнимая его холодную подушку. Он сказал, что это встреча. Я знаю, период между Рождеством и Новым годом всегда остается размытым пятном в календаре. Но два дня. Какие встречи длятся два дня? Мой телефон ни разу не пикнул с какой-нибудь дерьмовой шуткой или хотя бы короткой командой из одного слова. Вместо этого он прожёг безмолвную дыру в кармане, пока я бесцельно бродила из комнаты в комнату, дразня меня идеей написать ему. Но гордость не позволяет. Мой вздох сливается с шумом дождя, я сбрасываю одеяло с липкого тела и приподнимаюсь на локтях. Мне жарко и беспокойно, и как бы жалко это ни было, я знаю, что только мягкий убаюкивающий голос Рафа у моего уха и твердое ощущение его тела рядом с моим успокоят меня. Я опускаюсь обратно на подушку. Ловушки — это наихудшая гребаная вещь. Лежу так некоторое время, размышляя о том, что делать. Я дочитала свою последнюю книгу Для Чайников и уже так много раз звонила на горячую линию Анонимных грешников, что в моей голове не осталось никаких тем. Как раз в тот момент, когда я рассматриваю возможность прогуляться по яхте, чтобы избавиться от этой нервной энергии, отдаленный гул заставляет все волоски на моих руках встать дыбом. Мой взгляд скользит вверх, к ряду иллюминаторов вдоль стены, и желтому сиянию корабельных огней, которое медленно заливает их. Облегчение ослабляет давление в груди. Забравшись под одеяло, я закрываю глаза и напрягаю слух, прислушиваясь к движению вокруг яхты. Двигатель выключается, плавательная палуба стонет. Только когда французские двери открываются и захлопываются с такой силой, что изголовье кровати сотрясается о мою макушку, меня накрывает волна беспокойства. Она становится все больше с каждым тяжёлым шагом, который отдается эхом по потолку. Я почти задыхаюсь, когда звук распространяется вниз по лестнице и приближается к двери каюты. Когда дверь со щелчком открывается и в комнату проникает запах дождя и враждебности, я зажмуриваюсь и перестаю дышать. Что-то не так, я это чувствую. В воздухе витает яд, а Раф дышит слишком громко. Мои руки покалывает от осознания, когда он обходит кровать и садится в кресло у моего изголовья. Опасность кричит, но тишина становится громче. Делая самый медленный и тихий вдох, на какой только способна, я позволяю себе приоткрыть веки — недостаточно широко, чтобы он понял, что я проснулась, но достаточно, чтобы оценить его. Он смотрит на меня, положив локти на подлокотники кресла. Он крутит покерную фишку между большим и указательным пальцами, и каждый оборот отливает золотом в лунном свете. Он выглядит потрёпанным: волосы взъерошены, рубашка промокла насквозь, а из-за теней он даже кажется небритым. Даже если бы я не спала, и мы были бы в холодном свете дня, я не смогла бы прочесть выражение лица. Его внимание расфокусировано, оно где-то в другом месте, в котором процветает невезение и приходится принимать тяжелые решения. Я снова зажмуриваюсь. Несколько секунд спустя кресло скрипит, и неторопливые шаги ведут в ванную. Трубы булькают и трещат в стенах, когда он включает душ. Вода стучит по кафелю, а пар просачивается под дверь. Сам факт его прихода и принятия душа почти убаюкивает меня ложным чувством безопасности, пока громкий треск не разносится по комнате и не заставляет меня выпрямиться. Какого хрена? С колотящимся сердцем я смотрю на дверь ванной. — Раф? Нет ответа. На дрожащих ногах я выскальзываю из кровати, пересекаю комнату и стучу. Когда ответа по-прежнему нет, я напрягаюсь и осторожно открываю дверь. Страх душит меня, но далеко не так сильно, как незнание того, что находится по ту сторону двери. За запотевшим стеклом Раф стоит ко мне голой спиной. Одной рукой он опирается на стену, голова опущена, в то время как капли воды улавливают лунный свет, блестя, как металл, когда они скользят по его татуировкам и стекают в канализацию. — Раф? — его покрытые татуировками плечи напрягаются, но он не поворачивается, чтобы посмотреть на меня. — Ты в порядке? Тишина и пар окутывают меня, я втягиваю его ноздрями и чуть не задыхаюсь. Не в силах справиться с напряжением, я рывком открываю дверь душа. Подныриваю под его руку и проскальзываю между ним и стеной. Его глаза такие же ледяные, как вода, пропитавшая мою футболку, когда он поднимает их со слива и смотрит на меня. — Твои носки не сработали. Что? Глупо, но я опускаю взгляд на его ноги, будто собираюсь обнаружить, что эти уродливые зеленые носки стали мокрыми. Но от того, что вижу, у меня пересыхает в горле. Кровь, и ее много, смешивается с водой и исчезает в стоке. Я прослеживаю дорожку по его бедру, через пупок и вправо от живота. — У тебя кровотечение, — шепчу я, протягивая руку, чтобы коснуться окровавленной повязки. Понимая, что это будет больно, сжимаю руку в кулак и прижимаюсь спиной к плитке. Одна из них грубо царапает между лопаток. Я бросаю взгляд на его костяшки пальцев, тоже окровавленные, и соединяю все точки воедино: трещина появилась от удара кулаком по стене душевой. — Что случилось? Его взгляд ленив и раздражен. Чернее, чем темная сторона луны. — Ты случилась, Пенелопа. Я смаргиваю воду с глаз и смотрю на него сквозь воду, в кои-то веки не находя слов. Его пристальный взгляд приковывается к моему, обжигая еще жарче, когда скользит по моему промокшему хвосту и вниз по моей футболке. Он останавливается на моей груди, пробегая голодным взглядом по соскам. — Встань на колени. У меня перехватывает дыхание. — Что? Раф обхватывает окровавленным кулаком основание своего члена. Чем дольше я смотрю на него, тем тверже он становится. — Ты поставила меня на колени, теперь твоя очередь. Я замерла, и не только потому, что тону в постоянном потоке ледяной воды. Я не знаю этого человека. Он не тот, кто подкрадывается, чтобы украсть кусочек моего бургера, и не тот, кто целует каждую отметину, которую оставляет на моем теле. Я не знаю его, и мне не нравится быть зажатой между ним и холодной стеной душа, прижимающейся к моей спине. Он делает шаг вперед, и ярость вспыхивает в моих венах. На долю секунды плитка превращается в кирпичную кладку, душевая — в переулок, а он — в человека, одержимого жаждой мести. Моя рука взлетает и сильно бьет его по лицу. Раф не вздрагивает. — Это все, на что ты способна? — лениво произносит он. Поэтому я снова даю ему пощечину. И еще раз, когда его безразличие не исчезает. Гнев ревет в ушах, я сжимаю руку в кулак, но когда отвожу ее, он уворачивается и одним быстрым движением поднимает меня и перекидывает через плечо. Залитый кровью кафель и лунным сиянием ковры, проносятся мимо, как в тумане, пока внезапный порыв ледяной воды не замораживает мою кожу. Это на миллион градусов холоднее, чем вода из душа. Я задыхаюсь от шока и мгновенно пытаюсь вырваться из хватки Рафа, но он неумолим, и все, что могу сделать, это закричать, когда ковер сливается с настилом. Он опускает меня, пока мокрый металл не касается задней поверхности моих бедер, а ветер не треплет мои волосы. У меня нет времени сориентироваться, потому что я падаю назад. Это ощущение замедляет мое восприятие времени, мое сердце уходит в пятки, но все заканчивается так же быстро, как и началось, потому что рука Рафа вырывается и хватает меня за горло. Тяжело дыша, я в панике оглядываюсь по сторонам. Я балансирую на перилах, отделяющих нос яхты от бушующего внизу океана. Единственное, что удерживает меня от падения в пропасть, — это окровавленная рука, которая высасывает из меня жизнь. Я всегда говорила себе, что посмотрю смерти в лицо, когда придет время, а не свернусь калачиком, как мой отец. Одним из вариантов, который я никогда не рассматривала, было то, что я делаю сейчас: размахиваю руками и ногами, царапаю его забитое татуировками предплечье и молю о пощаде. — Пожалуйста! — судя по его отсутствующему выражению лица, я не думаю, что он слышит меня из-за ветра, поэтому кричу громче. Волна тошноты подскакивает к горлу, когда он делает шаг вперед, прижимаясь своим мокрым лбом к моему. От него пахнет виски, и он выглядит как мужчина, в руках которого вся моя жизнь. Черт, она и так была у него, задолго до того, как он решил держать меня за краем перил. — Если я выброшу тебя за борт, может быть, все это исчезнет, — рычит он. — Может быть, ко мне вернется удача. Мне так холодно, что меня тошнит. Я так напугана, что мое сердцебиение грозит сломать мне ребра. — У тебя не получится! — я плачу. Его рука скользит к моему затылку. Я выгибаю спину и прижимаюсь к нему всем телом, чувствуя, как его горячий, горький смех проносится по моему горлу. — Знаю, что не получится. Кажется, ни один гребаный волосок не упадет с твоей головы, не говоря уже о том, чтобы оборвать твою жизнь, — сжимая мое горло он подбирается губами к впадинке за моим ухом. — Думаешь, я не пробовал это сделать, Куинни? Я жажду погасить в тебе жизнь, но если сделаю это, она погаснет и во мне тоже. Онемение проникает под мою кожу и застывает внутри меня. Понимаю, что он думает, будто я имела в виду, что не получится убить меня, а не то, что ему не получится вернуть удачу. Это трещина в его демоническом фасаде, и я вонзаю в нее свои когти. — Пожалуйста, — шепчу я ему в лоб. — Мне холодно. Мы можем поговорить об этом внутри. Мы можем... Он отступает так неожиданно, что у меня перед глазами проносится вся жизнь. Я хватаюсь за его скользкий бицепс, мышцы живота ноют от того, что я пытаюсь удержаться на ногах. — Я не выбирал любовь! — ревет он навстречу ветру, глаза черные и взволнованные. — Я выбрал Бубнового Короля! Я не выбирал тебя!