«Снявши голову, по волосам не плачут», – подумала Лариса, а вслух сказала: – Хочу короткие. – Давайте попробуем хотя бы каскадик или маллет… – Галина Адамовна подобрала Ларисины волосы, показывая, как примерно она будет выглядеть, – да, пожалуй, так получится отлично. – Пожалуйста, Галина Адамовна, я хочу коротко. Парикмахерша наклонилась прямо к Ларисиному уху. – Ларисочка, дорогая моя, помните, вы пару лет назад тоже вдруг захотели короткую стрижку, а я вас отговорила? Лариса поежилась. Еще бы не помнить! – Разве вы об этом жалели? – журчала Галина Адамовна. – И сейчас не пожалеете, если меня послушаете. В холодных лучах лампы дневного света лицо Ларисы казалось измученным и старым, и она отвела взгляд от зеркала. Зал был небольшой, на три кресла, отделенные друг от друга зеркальными перегородками. Потолок арочный, наверное, раньше тут располагался склад или конюшня. В центре потолка приделаны длинные белые цилиндры, сияющие мертвенным светом. Пахнет свежестью и чуть-чуть гнилым яблоком. Пол и стены до уровня глаз облицованы белым мрамором, кресла удобные, обивка насыщенного вишневого оттенка нигде не потрескалась, не протерлась, открывая грубую холщовую основу. С плакатов улыбаются ухоженные заграничные женщины, демонстрируя модные прически. Сотрудницы вежливые и предупредительные, если сейчас Лариса попросит кофе, то Галина Адамовна принесет и будет ждать, пока клиентка напьется. Сегодня она хлопочет о Ларисиных волосах как родная мать, а если завтра все откроется, как тогда поступит милейшая парикмахерша? Станет рассказывать другим клиенткам, какая Лариса была мерзкая и как противно было ее стричь? Или многозначительно промолчит? – Давайте под мальчика! – Лариса запустила руки в волосы, последний раз наслаждаясь их тяжестью. – Попробуем, а если не понравится, то снова отпустим. Горестно покачав головой, Галина Адамовна приступила к работе. Первым делом она заплела Ларисе косу, отрезала и отдала на память, но все равно под быстрое лязганье ее ножниц на пол падали еще довольно длинные пряди. «Так мне и надо, – Лариса жмурилась, чтобы не видеть ни волос на полу, ни своего отражения, – я это заслужила. Нацистских шлюх стригли, а я хуже, чем они». Скоро начнется суд. Еще неделя, две – и для Алексея все будет кончено. Перед мысленным взором Ларисы вдруг возникло чужое равнодушное лицо палача, который выстрелит Алексею в затылок. Секунда – и нет человека. Только что шел, дышал, замирал от страха – и вот уже солдаты тащат тело, и мертвая голова с глухим стуком бьется об пол. Куда-то выкинут его – в общую могилу, или сожгут в крематории, но родным не отдадут. Не останется на земле памяти об Алексее Еремееве. И он это заслужил. Лариса изо всех сил сжала подлокотники кресла. Для нее тоже все будет кончено после этого суда, если Алексей заявит, что они были любовниками. Она ведь не хотела идти на тот торжественный вечер, посвященный юбилею «Авроры»! Накануне они с Никитой поссорились. Виновата была она: не удержалась, упрекнула мужа в том, что он так редко бывает с ней вместе. Обычно Никита пропускал ее слова мимо ушей, а тут вдруг сорвался, накричал, и Лариса весь день пролежала, свернувшись клубочком и натянув одеяло на голову, и не собиралась никуда идти, но в последнюю секунду вскочила и помчалась в душ. Наступили времена, когда приходится не только быть крепким тылом и боевой подругой, но и демонстрировать это всему миру. Первый год директорства Никита практиковал манеру начальника-небожителя, такого таинственного полубога, подробности жизни которого неизвестны даже его шоферу, но потом отец порекомендовал ему стать открытым и демократичным. Твердая рука – это прекрасно, но искренняя любовь народа не вредила еще ни одному лидеру. Надо ли говорить, что в завоевании этой любви хорошая жена играет не последнюю роль, так что давно пора показать людям, какая Ларисочка милая и очаровательная. Чем тоскливее на душе у женщины, тем лучше она должна выглядеть – это аксиома. Но с другой стороны, нехорошо выхваляться перед рядовыми сотрудницами, для которых шмотки из гардероба директорской жены еще недостижимее, чем коммунизм. Поколебавшись немного, Лариса выбрала яблочно-зеленое шелковое платье с воротником-лодочкой, узким лифом и сильно расклешенной юбкой. Вещь дорогая, но сильно устаревшая, пусть работницы думают, что у нее, как и у них, один торжественный наряд на всю жизнь. И как раз к этому платью лучше всего подходят югославские туфли на шпильках цвета бордо. Тоже не ширпотреб, но при известной доле везения и упорстве любая может такие урвать или достать. Только сумочка в цвет туфелек слегка подкачала – ее свекор привез прямо из Парижа, но зато на ней нет лейблов, и дизайн такой простой, что неискушенный человек легко примет ее за изделие советской кожгалантереи. Она слишком долго провалялась в кровати, поэтому времени на прическу уже не оставалось, и Лариса быстро закрутила кичку на затылке. Тогда вид красивой себя в зеркале еще мог поднять ей настроение, и, подъезжая в такси к дворцу культуры НПО «Аврора», она снова верила, что обязательно будет счастлива. Никита увидит, какая у него хорошенькая жена, и все ей простит. Но муж встретил ее как чужую, молча усадил в первом ряду рядом с женой своего заместителя, а сам отправился на сцену в президиум и, сидя там, старательно отводил от Ларисы взгляд. Лились торжественные речи, а Лариса еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Так было обидно, что она своим неловким промахом испортила настоящую семейную идиллию… Как теперь объяснить мужу, что она не хотела ничего плохого? Как найти подходящие слова? В антракте все клубились в фойе возле импровизированного буфета, а Лариса растерялась. Она думала, что муж позаботится о ней, но он, спустившись со сцены, беседовал с какими-то людьми и даже не посмотрел в ее сторону. Лариса побрела куда глаза глядят, лишь бы подальше от народа, и вскоре оказалась возле широкой мраморной лестницы. Она поднялась и увидела массивную двустворчатую дверь с табличкой «Библиотека». Подергала створку – заперто. Паркет в коридоре был еще влажным, наверное, уборщица только что ушла. Пахло детством и несбывшейся мечтой, свет горел только на лестнице, и коридор быстро терялся в темноте. Лариса вдруг забыла о своих тревогах. Она решила углубиться в темный коридор и стояла на пороге, собираясь с духом, как вдруг почувствовала на своей спине чье-то теплое дыхание. Было совсем не страшно, а таинственно и интересно. Она замерла и, только когда сзади деликатно кашлянули, обернулась. Что-то высокое, темное, угловатое и резкое увиделось ей сквозь непонятное волнение. Больше похоже на картину Пикассо, чем на человека. – Вы заблудились? – мягко спросил он. – Разрешите, я провожу вас обратно. Она кивнула. Он предложил ей руку, она приняла. Так и боялась посмотреть ему в лицо, заметила только носок до блеска начищенного ботинка, худую смуглую руку с длинными узловатыми пальцами и острый кадык над белоснежным воротничком рубашки. Антракт закончился, и в коридоре уже никого не было. Стояли пустые разоренные столики с остатками бутербродов, на полу валялись смятые салфетки. – Войдем? – спросил незнакомец. – Неудобно… – Ой, это выходить посреди исполнения неудобно, а входить – ничего. Она улыбнулась. Из зала доносились звуки классической музыки, которую Лариса любила, но знала не слишком хорошо. Она испугалась, что провожатый сейчас спросит, как называется произведение, а она не сможет ответить, поэтому заторопилась в зал. – Только вы можете войти не сразу вслед за мной? – шепнула она. – А то муж… – Ни слова больше! Я войду позже и через другую дверь. Так у них появился общий секрет. От этой встречи осталось странное ощущение, что чудо возможно. Вернулись полудетские мечты о любви и о подвигах, которые она считала умершими и похороненными на дне памяти. А тут еще наступила весна, которую Лариса никогда не любила, а сейчас вдруг отдалась жажде обновления, которую это время года приносит с собой. В начале апреля они получили приглашение на юбилей секретаря парторганизации. Никита сказал, что будет не только руководство НПО, но и важные люди из горкома, поэтому выглядеть и вести себя в ресторане надо с большим достоинством и по возможности очаровать жен. Чтобы выглядеть настоящей номенклатурной супругой, пришлось бежать к Галине Адамовне за монументальным начесом и влезать в жуткое бархатное платье с кружевами, которое Никита в недобрый час привез ей из Венгрии. Никита настоял, чтобы она надела тяжелую золотую цепочку и серьги с бриллиантами, так что Лариса почувствовала себя не просто классической парт-тетей, а вообще какой-то мумией. В ресторане она сидела с приклеенной улыбкой, поднимала бокал, но только делала вид, что пьет, и изо всех сил старалась не смотреть на другой конец длинного стола, где был тот угловатый темный человек. Почему-то было грустно, что он видит ее такой бабской бабой. Когда все поздравили юбиляра, в соседнем зале начались танцы. Никиту быстро выдернула из-за стола подвыпившая исполкомовская дама, а Ларису никто не пригласил. Идти отплясывать без кавалера, встав в кружок вместе с другими женщинами, ей не хотелось, хотя поставили Челентано, песню «Сапожки и меховая шапка», которая очень нравилась ей, и дома она прыгала под нее с огромным удовольствием. «У тебя музыкальные пристрастия как у пэтэушницы, – ворчал муж, – ты вообще в курсе, что реакция на ритм – отличительная черта дебилов?» Лариса расстраивалась, что она немножечко дебил, но нога все равно начинала отбивать такт. Зазвучал оркестр Поля Мориа, «Индейское лето», и темный человек подошел, склонился к ней и пригласил танцевать. Лариса пошла. В танцевальном зале был приглушен свет, но у нее и так перед глазами все плыло от волнения. Рука человека мягко легла ей на талию, и вдруг Лариса отчетливо поняла смысл выражения: «она затрепетала». И подумала о себе, как о чужой: «она затрепетала». Вообще она чувствовала себя как в невесомости или на американских горках и была будто пьяная, но тело странным образом улавливало все движения темного человека и реагировало на них. Она надеялась, что на следующий танец он пригласит кого-нибудь другого и наваждение пройдет. Началась какая-то быстрая композиция, и танцующих сразу прибавилось. Неизвестный повел ее к выходу, оберегая от нечаянных столкновений. Лариса немножко очнулась и поискала глазами мужа. Исполкомовская дама плотно висела на нем, так что со стороны они казались боксерами, сошедшимися в клинче. В зале стало душно, поплыл легкий запах винных паров и человеческого пота, а лица вдруг показались Ларисе бессмысленными и распаренными. Кавалер предложил ей выйти покурить. – Я бы с удовольствием, только номерок у мужа.