— А я могу рассказать Ярославу, что Забава беременна от Змея. И тогда твой подвиг превратиться в позор. — Откуда ты знаешь? — удивился Добрыня, — отец Иоаким рассказал? Но я ему вроде не говорил. — Нет, не он. До того, как ты это подтвердил, я и не был уверен. Странное дело, но я это видел во сне. — Во сне? — Да, мой отец — Садко рассказал мне. При этом так странно, он пришёл не в образе человека, а в образе крылатого бога, как Симаргл. И поведал мне, что Забава Путятишна ждёт ребёнка от Змея Горыныча, а ещё велел беречь её, а особенно этого ребёнка, как родного. Зачем, не сказал. Но сон, оказывается, был вещий. Странно, не правда ли? — С тобой не странно, — отвечал Добрыня, — ты вечно в какой-нибудь блудняк влезаешь, с самого детства. То к тебе упырь в дом ломится, то оборотень в лесу мимо пробегает, то русалки купаться зовут. — Есть такое дело, нечистая сила меня любит. Но и ты теперь дружишь с нечистой силой — со Змеем Горынычем. — Змей — не нечистая сила. Он просто страж между живыми и мёртвыми, его место между светом и тьмой. Постой-ка, а откуда ты это узнал? — Про твою дружбу со Змеем? Всё из того вещего сна. — Хм, любопытно. — И что интересно, я же совсем не помню своего отца, а тут увидел его совсем как живого. Лицо, борода, кольцо в ухе, а за спиной лебединые крылья. — И что же теперь будет с Забавой? — спрашивал Добрыня. — Уговорю Ярослава спрятать её в монастырь на время. Там она, даст Бог, и родит. А потом посмотрим. — Ну, ладно, Ставр, живи пока, — отпусти его Добрыня, — но знай, что, если я захочу, я ни на что не посмотрю и легко тебя прикончу, меня никто не остановит. После встречи со Змеем я стал другим. — Точнее, ты получил новое оружие, меч-Молнию, — снова поразил его своими познаниями Ставр, — смотри друг, аккуратнее с этой силой. Меч постоянно требует крови и новых жертв, а если ты не кормишь его, он теряет свою силу и постепенно превращается в обычную железку. Последние слова Ставра заставили Добрыню задуматься, и он простоял какое-то время на одном месте и даже не заметил, как собеседник его уже куда-то улизнул. Боярин же побрёл в избу, отведённую ему для ночлега, тьма уже почти полностью скрыла помещение. Добрыня вошёл слегка обеспокоенный и немного злой, скинул шубу и шапку прямо на пол и сел на лавку возле печи. В доме был лишь один людинский старшина, Гаврюши здесь почему-то не было. — А где Гаврюша? — спросил у старшины Добрыня. — Ушёл, князь вызвал к себе. — Князь Ярослав? — удивился юный боярин. — Ярослав, а какой же ещё. — Гаврюшу? — Гаврюшу. События принимали всё более непонятный оборот, но Добрыня решил не занимать свою голову лишними мыслями в надежде на то, что вскоре само всё прояснится. Гаврюша в тот момент действительно возвращался в княжеский терем, чтобы переговорить с князем Ярославом. Никто ничего ему не объяснил, да, видимо, и сами служилые не очень понимали, зачем князю понадобилась эта встреча. На этот раз Гаврюша оказался в маленькой, плохо освещённой комнате. На дубовом столе стоял красивый металлический подсвечник с тремя свечами — вот и всё освещение. Кроме князя Ярослава и пары стражниковздесь никого не было, и вскоре он велел им оставить его наедине с гостем. — Тебя ведь зовут Гаврюша? — спросил князь. — Да, владыка, — отвечал Гаврюша. — Как архангела? Но это не настоящее твоё имя. Его ты принял при крещении в христианство, когда был ещё ребёнком. А мать твоя называла тебя иначе. — От тебя ничего не скроешь, владыка. — Ты присядь, не стесняйся. Я тоже присяду, братец. Расскажи мне, как тебе удалось столько лет скрывать от всех, что ты сын князя Владимира? Гаврюша вытаращил глаза на князя, но с лавки не поднялся. — Я ничего не скрывал, — отвечал, наконец, он, — просто не рассказывал никому, вот и всё. — А почему не рассказывал? Стыдился нашего великого отца? — Да мне бы и не поверил никто. Да если бы я и доказал, меня бы только стали бы все тихо ненавидеть, завидовать, не понятно чему, а может и прирезали бы однажды ни за что. Я уже давно забыл о своём происхождении. Так легче жить, я просто выживаю, как могу, и ни на что не претендую. — Ты и не можешь ни на что претендовать, — вымолвил Ярослав, — твоя мать не была ему женой, она была у отца наложницей. Таких наложниц у него было великое множество, и ещё больше теперь по свету ходит его незаконных детей, вроде тебя. — Как знать, владыка. — Что «как знать»? — Отец наш, великий князь тоже ведь считался сыном рабыни, но смог стать властелином в Киеве. — Мать отца не была рабыней, когда родила его, она была уже женой нашего деда. У него было много жён, но именно сын Малки был посажен княжить в Новгороде, а оттуда прибрал уже к рукам Киев. У Владимира в свой черёд родились законные дети от греческой Анны и от полоцкой Рогнеды. От Анны — Глеб и Борис, теперь убиты, остались только сыновья Рогнеды. — Как скажешь, князь, — отвечал Гаврюша, — я лишь хотел сказать, что мне не нужна власть, я не стану тебе помехой. — И всё же, ты мой брат, а в Киеве сидит другой наш брат, который хочет отнять у меня всё, может даже и жизнь. В этой войне победит только один. История повторяется, всё, как с нашим отцом. Он тоже был князем в Новгороде и воевал против своего брата — князя Киевского. А одержу ли я победу? Или паду? Как отцу удалось победить? Братья теперь сидели друг напротив друга и смотрели один на другого через подсвечник. Но лицо Ярослава всё равно по большей части было в тени, и Гаврюше казалось, что князь печален. — Я не помню то время, — произнёс брат из Людина конца, — но мне рассказывали. Молодой робичич, сын Святослава, словом, выскочка. Подумали, Святослав — наш дед решил унизить Новгород, раз прислал ему в князья сына рабыни. Но со временем отца очень быстро полюбили. Он своими милостями смог завоевать любовь даже Людина конца. Он примирил и воссоединил Новгород. Когда он стал князем в Новгороде, он очень многим безземельным раздавал земли, иных людинцев взял даже в дружину. Богатые бояре за это Владимира невзлюбили, но появились новые богачи из его близких друзей, которые были верны ему. Отец рос в деревне, он с детства привык к хуторской жизни, поэтому он хорошо понимал нужды простого народа. И потому, когда он пошёл войной на Киев, весь Новгород пошёл за ним. В этом секрет его победы. Простые воины из Людина конца, совсем не знатные, боготворили его, а он давал им земли, титулы и прочие милости. Войско готово было умереть за него. Когда отец взял Киев, он продолжил делать тоже самое. Многих новгородцев, сотни семей он переселил в Киев, и они там зажили совсем другой, знатной жизнью. — Что ж, вот она, видно, в чём моя беда, — развёл руками Ярослав, — я не рос в хуторе, я рос в Киеве, с детства в золоте и сытый. Ещё ребёнком я получил своё маленькое княжество. Скажи мне, Гавриил, как мне стать другом простого народа? — Людин конец хочет одного — равенства со Славенский концом. Дай нашим людям новые земли, дай право входить в дружину и выбираться на должности. — Что ж, братец, да будет так. Пообещай всё это от моего имени Людину концу, а уж я в долгу не останусь. — Как скажешь, владыка. — Мы должны выиграть эту войну, — взял его за плечи Ярослав, — пойдёшь со мной на войну, братец? — Пойду, — без колебаний ответил Гаврюша. — Ну вот и добро, — вымолвил Ярослав, — будем надеяться, что Бог тоже на нашей стороне. Глава 15 Встреча под Любечем Луговая трава была примята и протоптана от того, что по ней постоянно ходили и ездили взад-вперёд всадники и пешие воины из огромного войска. Вот и сейчас через луг ехало несколько всадников, и по всему было видно, что они только после боя. Левая рука Добрыни повисла плетью, а рукав кольчуги был весь в крови. Каждый раз, когда он сжимал кулак, в ладони хлюпала кровь, а потом капала на зелёную траву. Брат Добрыни — Кирилл, вроде был цел, но скакун его хромал на одну ногу и тоже истекал кровью. Гаврюша посадил позади себя на лошадь товарища, потерявшего скакуна в бою. Это спасло Гаврюше жизнь, поскольку стрела, предназначенная ему, угодила товарищу в спину и серьёзно его ранила. Кто-то бежал пешком, один всадник уже мёртвый лежал на бегущем коне, прижавшись к гриве лицом. — Вроде отстали, — сказал один из витязей, оглядываясь назад. — Захотят, догонят, — скептически вымолвил Кирилл. — Не захотят, — промолвил Гаврюша, — мы им тоже хорошо задали, а тут уже рядом наши. Действительно, до новгородского войска было уже рукой подать. В эту осеннюю пору ещё темнело рано, и у товарищей были все шансы добраться до своих ещё до наступления темноты. Крайне важно было, чтобы хоть один разведчик добрался до своих, чтобы доложить о том, что случилось. На севере они наткнулись на большую засаду, киевлян было раз в пять больше, чем их. Завязалась схватка. С тех пор, как сошёл снег и наступила весна, витязи пережили уже множество таких сражений. В основном это были мелкие стычки между новгородцами и киевлянами. Разведчики из одного войска встречались с разведчиками из другого, устраивали друг другу засады, прощупывали противника. За семь месяцев этой войны Добрыня с товарищами несколько раз попадал в такие стычки. Иногда новгородцы брали верх, иногда терпели поражение, но ни разу ещё сын Никиты не был так серьёзно ранен. И вот теперь новгородцы натолкнулись на большую засаду, и только чудо позволило им уйти живыми. Добрыня выставил вперёд копьё и как сумасшедший пошёл напролом. Ему удалось прорвать окружение и отделаться лишь ранением в плечо. Товарищи тут же рванули в образовавшуюся брешь и все вышли из кольца, хоть и с большими потерями. Когда они уходили, им повезло во второй раз. Здесь селяне перегоняли вброд через реку стадо коров. Новгородцы успели перейти реку прежде, чем стадо вошло в воду, а вот киевлянам коровы преградили путь и на время задержали их. Теперь задача заключалась лишь в том, чтобы добраться до своих. Добрыня быстро терял кровь, другие тоже потеряли много крови и сил. Но они успели до наступления темноты, последние лучи заходящегося солнца осветили множество палаток, расставленных повсюду, словно грибы на поляне. Из одного такого гриба выбежал светловолосый юноша и помог Добрыне спуститься н землю. — Боже мой, Добрыня, почему ты не взял меня с собой? — тревожился он. — Вот потому и не взял. Я же дал слово твоему отцу, что присмотрю за тобой. И действительно, этот крепкий юноша был сыном Микулы Селяниновича — Николай Микулич. Богатырский воевода не мог сам пойти на войну против единоверцев, это ему запрещает богатырская клятва, но в доказательство своей верности князю отдал под начало Ярослава своего родного сына. Почем-то Микула попросил присмотреть за ним Добрыню, а не своего зятя Ставра, которому, видимо, доверял мало. Впрочем, и Ставр тоже теперь всё время был рядом с Николаем и проявлял о нём заботу. Появился он и сейчас. Не говоря ни слова, он тут же стал помогать раненным и призвал на помощь людей. С Добрыни стянули кольчугу, сняли рубаху. Так как наступала ночь, пришлось развести костёр. — Что-то совсем вас мало, — вымолвил Ставр. — Помолчал бы лучше, — злобно оскалился Кирилл, — я с весны уже 8 раз в разведку ходил, а ты сколько? Ни разу? Ставр действительно на время умолк, и, как мог, пытался помочь. Его присутствие явно никому не было в радость, поэтому купец держался рядом со своим родственником — Николаем. — Иди в палатку, — отослал его, наконец, Николай, — ничего со мной не случиться, здесь все свои. — Не гони, дай хоть у костра погреться, — возражал Ставр. А Добрыне в это время омывали водой руку и перевязывали тканью плечо. Другим раненным тоже оказывали помощь, покойников погрузили на телегу, чтобы потом отвезти хоронить. Ставр вдруг достал небольшую деревянную фляжку с вином, отпил сам, затем протянул её Добрыне:- На-ка, выпей. Добрыня действительно выпил вина. — Всё-таки зря ты Молнию с собой не взял, — произнёс почти шёпотом Ставр, — смотри, сколько здесь добычи. С ней ты был бы непобедим. — Глупец, — отвечал лишь устало Добрыня, — с Молнией я бы уже прикончил тебя и всех, на кого у меня есть злоба. Злые чары делают меня ещё злее. А меж тем к витязям из мрака вышла небольшая компания, во главе которой шёл сам князь Ярослав. Добрыня был сотником, но он так устал, что позволил брату Кириллу вместо него изложить доклад о случившемся. Ярослав напряжённо выслушал докладчика, ни разу не перебив. — Что-то киевляне совсем стали злые, владыка, — заканчивал свой рассказ Кирилл, — особенно на севере. — Через север идёт короткий путь на Киев, — отвечал Ярослав, — так что не удивительно. Что ж, хлопцы, мы уже перешли Днепр, теперь враги всегда будут такими злыми. Здесь их, как муравьёв, ведь до Киева уже рукой подать. Чувствую, скоро уже встретим мы их войско. И действительно, с этого дня война становилась всё тяжелее, а крови лилось всё больше. Всё указывало на то, что войско Святослава где-то совсем рядом. А меж тем, красная и жёлтая листва на деревьях уже опадала, по утрам трава уже покрывалась голубым, как небо, инеем. Даже воды могучего бескрайнего Днепра, казалось, стали более спокойными. Вскоре разведка доложила, что войско Святополк встало под городом Любечем. Именно здесь, видимо, и должна была состояться историческая встреча двух братьев. Добрыня тревожился, что рука его медленно заживала и ещё не могла долго держать оружие или щит, а это значило, что его шансы на выживание в главном бою резко уменьшались. В то утро взошло багровое солнце и осветило горизонт кроваво-красными лучами. Все почувствовали предвкушение большой крови и в тоже время облегчение от окончания этого долгого и изнурительного похода, продлившегося больше полугода. Смерть или победа, но и в том, и в другом случае — избавление от страданий. Вскоре впереди показалось большое собрание народу. Киевское войско уже издалека внушало тревогу. Воины стояли, словно закованные в латы статуи — суровые и непоколебимые, подобные живой стене. За их плечами не было долгого и тяжёлого похода, Киев был рядом, витязи не выглядели уставшими и измождёнными. Они быстро построились в боевой порядок, новгородцы тоже стали слезать с коней и строиться. Ставр оказался в компании Путяты и Рогнвальда. Он выглядел каким-то напуганным и вроде даже побледнел. — Ну что, Ставр, — окликнул его Добрыня, — в штаны не наложил ещё? — Как рука, Добрыня, не болит? — в ответ спрашивал Ставр. Рука действительно заболела, как только боярин взял в неё щит. — Не переживай, я рядом, — молвил Кирилл. — Коля, — обратился Добрыня к сыну Микулы, — помни, чему я тебя учил. Держись рядом, на рожон не лезь. — Добро, я помню. — Ну что, новгородцы! — послышался издалека голос разъезжающего на коне Ярослава, — покажите Киеву, чего вы стоите. Я лично давно про вас всё понял и полюбил. Покажите же вы теперь и им, что такое новгородская свобода! Едва он закончил, барабанщики по команде забили в барабаны. Витязи выставили копья и зашагали в такт ударам. Всё быстрее и быстрее, пока перешли на бег. Добрыня старался не отставать от других. Навстречу ему неслось огромное цунами из копий, доспехов и человеческих тел. Казалось, ни что не может остановить эту ужасную, полную ярости волну. Но новгородцы шли такой же единой волной, и вот две волны столкнулись друг с другом в чистом поле, на берегу Днепра. Добрыня сразу почувствовал мощный натиск и ощутил дружное сопротивление его товарищей. Новгородцы стояли плечом к плечу и так же умирали. Гаврюша как-то сразу потерялся из виду и лишь изредка показывался ещё живой и вроде даже не раненный. Людинский старшина рвался на левый фланг, в самую гущу схватки. Правым крылом новгородское войско было прижато к реке, и здесь не было никаких возможностей для манёвра. Центральные части армий после первой пробы сил остановились друг против друга и лишь барабанили по щитам противной стороны копьями, топорами и палицами. Временами в воздух поднимались стрелы, и витязи закрывали щитами головы. В целом же весь расчёт был на левый фланг, так же как у киевлян на правый. Именно этой части войска предстояло растянуться далеко вперёд и попытаться окружить противника. Тот, кто перехватит инициативу в этой части схватке, с наибольшей вероятностью одержит победу во всём сражении. Именно сюда, на левый фланг направился Путята, а вместе с ним Ставр и Рогнвальд. Купец держался поближе к скандинаву и всеми силами старался не выдавать своего страха. Рогнвальд как всегда бы хорош и очень зол в бою. Первый киевлянин, который попытался покончить с ним, жестоко за это поплатился. Рогнвальд увернулся от удара копья, изогнулся, словно змея и подрубил врагу подколенное сухожилие. А затем, когда враг не смог стоять и упал, добил его. Но не успел скандинав покончить с врагом, как ему на щит опустилась тяжёлая палица, а сбоку чуть не ранило копьё. На этот раз сразу двое врагов атаковали Рогнвальда, и он вынужден был отступать. — Ставр! — в ярости прокричал он, — чего стоишь? Помоги! Ставр был бледен, как мрамор, но слова скандинава словно пробудили его ото сна. Купец рванул вперёд с копьём наперевес на того другого, тоже с копьём. Рогнвальд же стал топором наносить удары по щиту второму, а своим щитом ловил удары тяжёлой палицы. Несколько раз он пытался атаковать, но враг оказывался слишком ловок. К тому же, Ставр почувствовал, что выдыхается. Рогнвальд в это время сносил удар за ударом, пока к своему ужасу не обнаружил, что под ударами палицы его деревянный щит просто развалился. А щит киевлянина был ещё целым и выстоял под ударами топора. — Будь ты проклят! — выругался Рогнвальд, только сейчас он заметил, что его противник — настоящий великан. Ставр уже совсем обессилел и в конце концов потерял равновесие и упал. А в следующее мгновение он бросился убегать. — Ну что, испугался, новгородская собака? — расхохотался молодой киевлянин. Ярость овладела Ставром, он резко развернулся и кинул копьё во врага. Киевлянин закрылся щитом, но от удара всё равно упал на землю. Ставр побежал на врага, но рядом с ним появилось ещё несколько киевских товарищей. Рогнвальд в это время изворачивался, как уж. Наконец, он зарычал, словно дикий зверь, и ударил острым углом топора по ноге врагу, прямо по стопе между пальцев. Киевлянин вскрикнул от боли и захромал в атаку. Но Рогнвальд тоже самое проделал и со второй ногой противника. Не успел тот опомниться, как скандинав рубанул ему по руке и выбил щит, а затем мощным ударом рассёк живот и выпустил кишки. Но стоило умирающему врагу упасть, как на его место пришли ещё четверо. Рогнвальд вынужден был отступать. Вскоре появился хромающий на одну ногу, с окровавленной ляжкой Гаврюша. Убегал и толстый Путята, по дороге он остановился возле одного раненного киевлянина, лежащего на земле, и перерубил ему горло. А затем продолжил отступление. Ряды новгородцев были смяты, их попытка окружить врага провалилась, и теперь киевское войско окружало их. — Плохо наше дело, — произнёс Путята, отходя в тыл. Ставр молчал, на нём не было лица, он с трудом сдерживал нервную дрожь. Внезапно он наступил на что-то мягкое, а когда опустил глаза, то в ужасе увидел, что стоит на человеческих кишках. Тело раненного воина было ещё тёплым, минуту назад он был ещё живым, а теперь лежал со вспоротым животом. — Чёрт, чёрт, к чёрту всё! — нервно прокричал Ставр, — будь проклята эта война, будь проклят этот Киев. Надоело! Но тут на него надвинулся Рогнвальд и схватил перепачканной в крови рукой за горло. Его рука почему-то была очень холодной, на рыжей бородке виднелась полоска вражьей крови. Рогнвальд взглянул в глаза Ставру, и от этого на душе у купца похолодело. Скандинав ничего не сказал ему, но во взгляде его было столько презрения, что Ставр не сомневался: ещё одна такая выходка, и рыжий его убьёт. А меж тем на поле боя становилось всё ужаснее. Кто-то надел на копьё отрубленную человеческую голову и поднял её над битвой, словно знамя. Голова, по всей вероятности, принадлежала новгородцу, поскольку подняли на копьё её киевляне. Здесь Ставр уже не выдержал и к своему стыду почувствовал тёплую сырость в штанах. Но на это никто не обратил внимание, словно это было обычное дело, да и отрубленная голова привела новгородцев в бешенство. Теперь в бой вперёд шёл сам князь Ярослав, а за ним витязи из Славенского и Людина конца, в их числе Добрыня, Гаврюша, Кирилл и юный Николай. Своим натиском они отбросили врага, а затем побежали дальше, всё сильнее растягивая фланг. На какое-то время битва превратилась в соревнование по бегу. Новгородцы соревновались с киевлянами, никто не хотел уступать. Ярослав бежал впереди всех, но никто не видел его брата Святополка. Новгородский князь оказался невероятно быстрым, всю свою ярость, всю свою жажду власти он вложил в этот бег. И в конце концов новгородцы обогнали киевлян, преградили им путь и стали теснить их ряды. Теперь новгородцы перехватили инициативу и начала окружать врага и прижимать к реке. Тем яростнее сопротивлялись киевляне и пытались отбиваться. Добрыня на какое-то время даже забыл про боль в руке и яростно разил копьём в гущу врагов. Вскоре на конце его клинка появилась кровь — знак того, что он кого-то ранил. Но в следующее мгновение раненная рука отказалась его слушаться, выпустила щит, который рухнул на землю. Тут же множество копий устремились в богатыря. Некоторым дал отпор Кирилл, от других закрылся щитом Николай Микулич. Откуда-то возник и Константин Добрынич — новгородский посадник, который мощным ударом булавы раскроил кому-то череп. Добрыня поймал руками копьё, которое летело ему прямо в лицо, но от удара поскользнулся и рухнул на землю. Как назло, позади не оказалось никого из своих. Какой-то проворный киевлянин тут же набросился на новгородца с целью поразить его лежащим. Но Добрыня успел перекатиться. Вслед за первым ударом киевлянин замахнулся для второго, но тут кто-то с невиданной скоростью набросился на него. Витязь ещё пытался защищаться, но безуспешно, и вскоре пал под ударами вражеского топора. Каково же было удивление Добрыни, когда он увидел, что его спаситель — Рогнвальд. Рыжий скандинав подал ему руку и помог подняться на ноги. — Я бы сам справился, — молвил Добрыня. — Не сомневаюсь, — отвечал Рогнвальд. — Вот уж не думал, что буду обязан спасением своему врагу. — Мы не враги, если у нас общий враг, — отвечал скандинав, — к тому же, хоть ты и победил в нашем поединке, Сорока всё равно досталась мне. Так что мы квиты. Добрыня не стал спорить и принялся искать глазами свой щит. И тут его словно поразила стрела. Николай. Он совсем забыл про сына Микулы, за которым обещал присматривать. С тревогой Добрыня стал разыскивать его взглядом и к своему ужасу нашёл его в самой гуще схватки. Рядом не было никого из своих. Ни Гаврюши, ни Кирилла. Добрыня с одним копьём стал прорываться к другу. Николай был крепок телом, как и его отец, казалось, он не сражается, а лишь играет, испытывая силы. Но для этих игр он оказался ещё мало подготовлен. Вражье копьё поразило его прямо в печень. Добрыня застыл, будто его самого смертельно ранили. С болью он смотрел, как юный Николай падает на землю. Когда Добрыня с друзьями, наконец, прорвался к нему, тот уже умирал. — Коля, — взял его за руку Добрыня, едва сдерживая слёзы. — Ничего, — через боль отвечал Николай, — ты главное знай, Добрыня, ты нам не чужой. Сестра моя, Настасья, любит тебя всем сердцем. Женись на ней, она будет тебе хорошей женой. И этими словами Николай испустил дух. — Нет! — в ярости прокричал Добрыня. Где-то он нашёл лежащий на земле топор, и взяв его в одну руку, а копьё в другую, без защиты ринулся в бой. Киевляне отступали, они уже полностью были окружены и прижаты к реке. Теперь и Днепр уже окрасился в багровый цвет. Тех врагов, что были окружены и сдали оружие, новгородцы взяли в плен. Тех, которые продолжали сопротивляться и убегали — догоняли и забивали, словно охотники свою добычу. Здесь уже включился в дело и Ставр. После того, как купец обмочился, он почувствовал невероятный прилив сил. Страх ушёл, осталась только жажда крови. И они снова и снова догоняли и убивали врагов. Догоняли и убивали. До самого наступления темноты. А ночью сами заснули, как убитые. И лишь на следующий день они смогли насладиться своей победой. Такой трудной, такой кровавой. Город Любеч сдался без сопротивления, но Ярослав не стал здесь задерживаться. Великая страсть влекла его вперёд. Ещё несколько дней пути, и впереди показался город на семи холмах. Он возвышался над Днепром, словно жилище богов на облаке. Два берега соединял меж собой исполинский мост, на одном из семи холмов поднимался ввысь огромный каменный храм невиданной красоты. Издалека город был похож на сияющую вершину мира, пуп земли, высочайший центр вселенной. Такой огромный, такой желанный Киев. Глава 16 Князь Киевский Святополка в тот день так никто и не нашёл. То ли его вообще не было при Любече, то ли он вовремя скрылся, чтобы не попасть в плен к победителю. Среди мёртвых его тоже не нашли. На пути к Киеву уже никто не чинил препятствий Ярославу. Он подошёл к городу, как полноправный хозяин. Киевляне сами открыли ему ворота. У входа уже стояло собрание горожан с иконами в руках. Вперёд всех вышел бородатый грек в рясе — киевский митрополит Феофилакт. — Приветствую тебя, владыка, — слегка склонил голову Ярослав. — Здравствуй, князь, — склонился в ответ отец Феофилакт, — милости просим в Киев — славный город твоего отца, христианского владыки Владимира. — Где Святополк? — Ушёл с войском и с тех пор в город не возвращался. В последнее время он слишком тесно подружился с поляками и даже склонялся к еретической римской вере. Так что все христиане рады, что ты освободил город от еретиков. — Что же вы сами от них не освободились, жрец? — Ты же сам знаешь, что нам запрещено участвовать в мирских делах. Но мы молились, и Бог услышал наши молитвы. Ярослав, казалось, даже и не слышал последних слов митрополита. Он с важным видом обходил город, как ревностный хозяин осматривал свои владения. — Помню, помню, — говорил князь своей дружине, — помню, как ребёнком играл здесь. Каждый дом помню, каждую улицу. Вот здесь Изяслав как-то подрался с Вышеславом. Два моих брата, ныне покойные. Я со Святополком их разнимал. А вот здесь жила женщина, которая за деньги кормила грудью маленького Бориса. А вот там Святополк упал с коня и долго потом хромал. Воевода Анастас, совсем уже старый, водил нас в храм, вон туда. И Ярослав показал пальцем наверх, где на горе Щековице стоял большой каменный храм. Тут же князь забрался на коня и мимо киевлян поехал вперёд. Все поняли, что он хочет забраться на эту гору и последовали за ним в сторону моста. На дворе уже была поздняя осень, но вода в Днепре ещё не замёрзла. Мост над рекой представлял собой настоящее чудо инженерной мысли. Он был намного длиннее и выше Волхова моста в Новгороде. Сразу больше сотни всадников заехали на деревянную мостовую, и множество копыт застучало по дереву, словно топоры. Они будто возвещали, что власть поменялась, и ничего уже не будет по-старому. Как бы в подтверждение этого в храме торжественно зазвонили колокола. Вскоре Ярослав перешёл мост и через заросли деревьев и деревянные дома перебрался к горе Щековице, на которой стояла Десятинная церковь. Здесь, в этом храме был похоронен князь Владимир. Ярослав хотел поклониться праху покойного отца. Он был немного расстроен тому, что Владимир был похоронен вместе с греческой женой Анной — матерью покойных Бориса и Глеба. Ведь Ярославу она не приходилась никем, его матерью была Рогнеда. Иные забоялись даже, что князь прикажет перезахоронить покойную Анну отдельно, но князю хватило благоразумия оставить всё, как есть.