— Избирают, — отвечал Никита, — вот и мне как-то достался белый камушек, три года был мытарем в порту. — Мытарь — должность доходная, — сиплым голосом продолжал свои рассуждения волхв. — Вся жизнь человеческая — это жребий. Кому какая роль выпала, тот и будет её играть. И так же как в политике, люди меняются на должности, а должность остаётся. Но все, кто должность эту займёт, повторяют одну и ту же судьбу, один жребий. Будто бы один человек умер и родился заново. Но одну и тут же роль можно играть по-разному, как один и тот же жребий выпадает разным людям. Если в этой жизни судьба ваша несчастна, не печальтесь и не бойтесь смерти, жизнь всегда даёт второй шанс. Последние слова волхв произнёс, когда жена его вдруг дико взвыла, перебирая в руках внутренности свежезарезанной овцы. По этому вою и словам волхва можно было догадаться, что она увидела очень плохую судьбу. А жена его меж тем заголосила: Мятежный брат стал героем по смерти, Второй безмятежно дожил до седин. Но участи брата избегнуть не сможет, В бою за свободу он голову сложит. — Мятежный брат…. — повторял бледный Никита, — мой брат, Василий Буслаев, погиб совсем молодым. Он был духа бунтарского, но я никогда…я никогда не посмею изменить князю и дружине. — Она говорит лишь то, что видит, — произнёс волхв, — а ты можешь толковать это, как захочешь. Но мы должны тебе ещё одно пророчество. — Да, про сына, про Добрыню, — с тревогой откликнулся Никита. И жена волхва, с силой сжимая в руке тёплую овечью печень, снова заговорила не своим, грубым голосом: Кто сразит трёхглавого змея, тот будет проклят. Но эта встреча неизбежна. Дракон старый, дракон молодой. Кто-то падёт, будет проклят другой. — Ерунда какая-то, — произнёс Никита, — вздумал дурить нас, волхв? И боярин грозно шагнул на старого чародея. — Я не в ответе за то, что она говорит, — вымолвил волхв, — будущее туманно, о нём нельзя говорить ясно. Мы лишь можем догадываться, о чём это пророчество. — И какие у тебя есть догадки? — Трёхглавый змей. Возможно, это Змей Горыныч. У него три головы на плечах. Твой сын должен будет встретиться с ним. В конце один из них погубит другого, а, может, и оба друг друга. А кто победит, тот будет проклят. Ведь Змей Горыныч не простой чародей, он сторожит границу мира мёртвых. Никто не может безнаказанно бросать ему вызов. Но это только предположение. Я не вижу твоей судьбы, я лишь толкую то, что пифия смогла открыть. Никита явно остался не доволен предсказанием, маленький Добрыня не беспокоился, всё происходящее его даже несколько забавляло, казалось какой-то игрой. А меж тем местность уже начал заполнять густой туман. Не видно было уже ни дома, ни реки, ни леса. Вскоре исчезла и жертвенна овца, которую волхв забрал с собой, как плату. Отец взял сына за руку, чтобы увести с собой, но тут поднялся сильный ветер, который принёс с собой крепкий, невыносимый запах чеснока. Добрыня проснулся под могучим дубом, уже не мальчишкой, а окрепшим юным воином. Рядом с ним лежал молодой хлопец под льняным покрывалом и дышал Добрыне прямо в лицо. — Гаврюша, Христом-богом прошу, не дыши на меня, — вымолвил боярин. Спящий хлопец его не услышал, пришлось толкнуть его локтем в бок. — А? Что? — встревожился Гаврюша. — Вставай, хватит дрыхнуть. — Снова идём в атаку, владыка? — Пока такого приказа не было. Но надо достать еды на завтрак, нас опять отправят на приступ этого мерзкого городка. Добрыня потянулся и присел, облокотившись спиной о необъятный ствол дуба. «Кто-то падёт, будет проклят другой» — слышались ещё в голове слова пророчества. И почему сейчас ему приснилось именно это воспоминание из детства? Пока собирались на охоту, рядом появился и сотник — всадник в кольчуге, светлые волосы заплетены в косу на затылке. Добрыня, к слову, косу с утра не заплетал, и потому тёмные волосы на затылке рассеялись по спине и доставали до лопаток. Сотник не стал его за это отчитывать, к счастью, он был двоюродным братом юного боярина. — Ты что, Кирилл, с утра уже на коне? — вопрошал его Добрыня, — неужто уже в атаку собрался? — Вызывают меня к князю Борису, братец, — скривил лицо сотник, — может, скоро вообще все отсюда уйдём к нему на подмогу. — Это как же так? — встревожился Добрыня, — воевали, воевали, целый месяц осаду держали, а теперь уйдём? У них же в плену Дунай Иванович, богатырь. Не гоже так, Кирилл, сколько новгородцев полегло уже от рук этих поляков? — Сам знаю, что не гоже, — отвечал брат, — но и на польской земле нам находиться нельзя. Ещё не хватало с польским королём поссориться из-за этой собаки — пана Володарского. — Володарский своих защищать не торопиться, пропал в Литве. С чего бы королю за него переживать? — Ты же умный, Добрыня, книжки читаешь, по-нашему и по-гречески, а про поляков не знаешь. Здесь вся земля принадлежит королю. Поэтому Володарский и не боится за свой город и не торопится возвращаться. Добрыня призадумался, зачесал в затылке. Действительно, про поляков он ничего в книгах не читал, да и не писали про них ничего монахи. Страна это была молодая, известно лишь было, что она ещё до крещения Руси исповедовала христианскую веру. — В общем, гонец от князя так сказал, — продолжал Кирилл, не слезая с коня, — дней через десять Борис хочет дать бой литовскому мальчишке-королю. Если до той поры не возьмём город Володарского и ничего не придумаем, то придётся уходить и соединяться с войском Бориса. Добрыня совсем расстроился. Столько сил было положено на эту осаду, столько знатных товарищей-новгородцев здесь уже полегло! Поляки на бой выходили редко, в основном сидели в своей крепости и отстреливались из луков. Еды у них было вдосталь, воды — целая река, которую никак невозможно было перекрыть. А где-то там за стенами томились богатыри и их воевода — Дунай Иванович. Ходили слухи, что после трагической гибели жены Володарского богатырей там регулярно подвергали пыткам: живьём снимали кожу, отрезали языки, кастрировали, но не убивали, а оставляли жить уродами на потеху своим мучителям. Видимо, боярин Володарский совсем лишился рассудка и отрёкся от Христа, хотя самого боярина как раз в городе и не было, он не появился там зимой, как обещал. Путь домой ему отрезало войско короля Романа, союзником которого и был князь Борис. Но сам Борис сражался на другом фронте, против второго противника короля. Сын киевского князя уже одержал несколько мелких побед над королём-мальчишкой и гнал войско врага в ловушку, туда, где одна река впадала в другую. Мостов на них не было, здесь войску Генриха уже некуда было отступать, он должен был дать бой. Не проходило и дня, чтобы воины маленького короля не пытались прорваться из западни. Некоторым небольшим группам это даже удавалось, и они с небольшими потерями уходили на свободу. Сил для удержания литовцев не хватало, и потому Борис стал призывать на помощь отряд новгородцев. До этого всех новгородцев он отправил обходной дорогой на город пана Володарского. Несколько сотен новгородской дружины уже отправились к Борису, теперь очередь была за сотней Кирилла. Не успел он отбыть на переговоры с князем, как появился Гаврюша с добычей. Гаврюша не был боярином, он был простым наёмником, его задача в бою состояла в том, чтобы держать щит, пока Добрыня с мечом и копьём в руке сражается. Дело несложное, за всё время наёмник лишь один раз был ранен, да и то был лишь лёгкий порез. Так же в его обязанности входило прислуживать своему боярину, одевать и снимать с него доспехи, добывать еду, устраивать ночлег и выполнять прочие мелкие поручения. Так, сейчас Гаврюша уже ощипывал подстреленную им куропатку. Добрыня, чувствуя, что у него начинает сводить желудок, принялся разводить костёр и помогать своему слуге. — Слышал, Егорка Гнездо нашёлся? — произнёс Гаврюша. — Это где же? — В канаве, со вспоротым животом. Поляки обобрали его, как сороки, хорошо хоть штаны не снял. А остальное всё забрали. — Ну так, Гнездо в том сам виноват, — отвечал Добрыня, ломая об колено сухие ветки, — всегда ходил весь в золоте и в серебре, вот эти сороки на него и налетели. — Не понятно, зачем кишки ему выпустили, они что, думали, что он жрёт золото? — Дурачьё жадное, эх, руки чешутся добраться до них. Десять дней всего осталось, десять дней. Постой-ка…. Гаврюша знал это выражение лица с приподнятыми бровями, какая-то мысль посетила сообразительного боярина. Хорошо бы, если это была бы идея, как закончить войну побыстрее и взять этот проклятый городок. Но Добрыня ничего не сказал и убрался прочь. Гаврюше теперь пришлось делать работу сразу за двоих. А вскоре сотня Кирилла собралась в полном составе на совет, исключая сотника. Но его младший двоюродный брат был здесь, и именно он предлагал решение, как успеть в срок взять город. Поймать окаянных сорок на их жадности, изловить на живца. Каждый новгородец имел при себе немного золота и серебра, теперь они все скинулись для общего дела. Согнали всех слуг-наёмников, нужно было торопиться. Нос у деревянной лодьи обили золотом так, что он теперь блестел на солнце. По бортам повесили щиты, обитые серебром. Даже заставили кузнеца выковать золотые шлема для воинов. Теперь корабль превратился в настоящий плавучий клад — отличная приманка для сорок. Другие новгородцы вскоре раскусили план Добрыни Никитича, оценил его и тысяцкий — Константин Добрынич. Теперь добрая половина новгородцев забралась в свои суда, но времени и их украшать уже не было. Поэтому вся надежда была только на одну лодью, в которой плыла сотня Кирилла. Целая сотня уместилась на одном судне, в основном все вместе с наёмниками понабились в трюм, прижались друг к другу так, что едва дышали. Наверху разместились тридцать витязей — по одному на каждое весло. С виду обычная лодья, только сильно перегруженная, что делало её особенно привлекательной в глазах столь жадного противника. И вот корабли двинулись по течению к речным воротам, ругаясь и призывая горожан на бой. Ждать долго не пришлось: ворота открылись, и появилось несколько кораблей. Кажется, рыбка начала клевать. Теперь нужно было заставить её проглотить наживку. Несомненно, все суда поляков пытались прорваться к плавучему кладу. Но сразу отдаваться им было нельзя: могли заподозрить неладное. Воины стали отстреливаться и загребли вёслами назад, течение было сильным и преодолеть его было очень непросто. Другие корабли меж тем уже выступили в бой. Воины пытались достать друг друга копьями, рубились прямо на палубах. Кто падал в воду, на того обрушивался град стрел. Добрыня, которого все в его сотне уже временно признали главным, велел медленно надвигаться на врага. Гаврюша снял с борта обитый серебром щит и закрыл им своего боярина как раз в тот момент, когда тому на голову готов был обрушиться тяжёлый топор. Добрыня в ответ ударил копьём и попал по щиту. Враг немного попятился назад, но тут же ударил снова, теперь копьём. Гаврюша и здесь оказался молодцом и успел спустить щит немного ниже. Добрыня же наносил молниеносные удары мечом, которые, казалось, того и гляди раскромсают деревянный шит поляка. Но тот держался и всё пытался найти копьём уязвимое место. Корабли уже совсем сошлись друг с другом бортами. Поляк вдруг взмахнул топором и словно крючком подцепил им меч Добрыни. Оружие в миг вылетело из рук боярина на палубу. Следующим ударом топор зацепил шит и потянул на себя, обнажая место для удара копья. Добрыня вцепился свободной рукой за щит и потянул на себя, помогая Гаврюше. Наёмник же получил удар копьём в плечо и сильно ослабил хватку. Нужно было уворачиваться, чтобы не попасть под копьё. Но тут корабли качнулись, и оба витязя одновременно уронили свои копья. У поляка остался топор, Добрыня же был вовсе безоружен. Однако враг не торопился его убивать. Вместо этого потянулся к шлему новгородца, сделанному из золота, и стал тянуть его на себя. Жадность сороки и здесь дала знать о себе. Можно было и сначала убить, а потом ограбить, но в такой суматохе был высок риск, что тело новгородца потеряется и достанется кому-нибудь другому. Поляк изо всех сил вцепился свободной рукой в шлем и, казалось, сейчас оторвёт вместе с ним голову. Но Добрыня не сдался и тут, и не уступил. С размаху он ударил врага кулаком в челюсть. Удар оказался неожиданно сильным и метким, поляк на мгновение потерялся, а Гаврюша воспользовался этим, чтобы отнять у него топор и быстро нанести удар. Сталь угодила в колено. Добрыня выхватил у наёмника топор, и когда поляк, вскрикнув от боли, упал, то получил смертельный удар в грудь. Добрыня запыхался и с трудом переводил дух. Врагов было ещё полно, а оружие всё было растеряно. — Дурак, — тяжело дыша, вымолвил Добрыня, — как мы теперь сражаться будем? — Если бы не я, твой труп уже кормил бы рыб, — отвечал ему Гаврюша, держась за кровоточащую рану на руке. Боль сделал его злым и дерзким. — Если бы держал нормально щит, — возражал ему юный боярин, — всё бы было нормально, а теперь молись, чтобы на нас больше никто не напал. Гаврюша поднял глаза, чтобы вымолвить очередную дерзость, но тут с полными ужаса глазами промолвил: — Ну всё, приплыли. И действительно, богатый корабль теперь зашёл в город, ворота закрывались, и все прочие новгородские корабли остались снаружи. Сразу несколько кораблей окружали новгородское судно, и Добрыня видел уже одного мальчишку, похожего на женщину, который направил на него свои копьё и меч. Добрыня набрал полную грудь воздуха и прокричал, что было сил: — Братцы, пора! И из трюма стали выбираться затаившиеся там новгородцы. Все помятые, затёкшие, но всё равно грозные. Поляки поняли, что попались и отчаянно рванули сразу все в атаку. На палубе новгородского корабля было мало места, все новгородцы не смогли бы здесь уместиться. Им нужно было либо прыгать в воду, либо перепрыгивать на другие корабли. Поляки сделали всё, что было в их силах, чтобы второе сделать невозможным. Стали отплывать и отдаляться, отбиваться копьями. Но один корабль не последовал приказу, так как его команда уже вцепилась в золотой нос судна, рассчитывая его оторвать. Туда-то и перепрыгнули первые новгородцы, и смели всех сорок, как ветер осеннюю листву. Теперь у них было два корабля, затем к ним прибавился третий, четвёртый…. Добрыня почувствовал, как что-то больно кольнуло его в бок. Мальчишка с женским лицом достал его копьём, хоть и не смог прорвать кольчуги. Боярин в ярости резко вырвал у него копьё. Хлюпик, полез на более сильного воина. Теперь Добрыня воистину рассвирепел и шёл в атаку, невзирая ни на что, забыв про щит и про Гаврюшу. Мальчишка, как мог, отбивался мечом, но слуга, закрывавший его щитом, получил топором по ключице и тут же уронил щит. Последнюю атаку Добрыня отразил уже шутя, ударил наглеца ногой в живот и слабо, но с размаху резанул топором по груди. Этот удар не убил врага, лишь порвал кольчугу и пустил кровь. Но второй, смертельный удар Добрыня не нанёс, так как теперь из-под порванной кольчуги хорошо была видна женская грудь. — Ба, да это баба, — изумился подошедший Гаврюша. Добрыня в момент потерялся и не мог вымолвит ни слова. Девица тяжело дышала от пробитой грудины, но всё же была жива. Боярин лихорадочно принялся останавливать ей кровь. А в этот миг ворота в город снова открывались. Теперь новгородцы впускали своих. Вскоре они заполнили весь город, и к вечеру он был уже полностью взят. Глава3.Сорока. Меньше, чем за сутки маленький польский городок превратился в полуживую развалину. Повсюду на улице лежали трупы людей и лошадей, некоторых из них уже пожирали собаки. Собак в городе было много, захватчики обнаружили целый питомец. В одночасье все эти домашние животные стали дворовыми бродягами, рыскающими в поисках съестного. Есть людей многие ещё побаивались, помнили ещё, как эти двуногие распоряжались их судьбами, но вот мёртвых коней ели даже с какой-то мстительной остервенелостью, поедали даже кишки. Живые люди теперь все спрятались по своим домам, но это их не спасло. Нехристей вытаскивали на улицу, женщин раздевали и от души насиловали, дома грабили. Тысяцкий Константин набрал себе уже целую телегу всяких ценных вещей. Женщины его мало интересовали, боярин был уже человек в возрасте, полноват, живот выделялся шаром из-под кольчуги, бритое лицо уже начинали обвисать по бокам, чтобы скрыть это, боярин носил седые бакенбарды на щеках. Когда телега Константина Добрынича была уже переполнена, он принялся искать славного героя сегодняшнего дня — Добрыню Никитича. Добрыня и Константин оба были боярами, но не были связаны родственными связями. Однако Добрыня получил своё имя не случайно, он был назван в честь отца Константина — знаменитого воеводы Добрыни Малковича, крестившего когда-то Новгород в христианскую веру. Того Добрыни давно уже не было в живых, а молодой Добрыня был живым напоминанием Константину о покойном отце. Тысяцкий нашёл его не сразу, уже под вечер в христианском храме. Здесь собрались христианские священники и лекари, они стояли вкруг возле постели, на которой под одеялом лежала обнажённая девица. Она была тяжело ранена, постель была вся перепачкана в крови, но целители настойчиво продолжали бороться за её жизнь, ведь того требовал от них новгородский боярин. Добрыня стоял бледный, еле живой. Константин даже не сразу его заметил. Взор старого боярина сначала пал на нежную молодую кожу, ещё во многом детское лицо и небольшую, но упругую и полную грудь. Девица билась в агонии, она мучилась, а тысяцкий чувствовал, как к его сердцу приливает кровь, пробуждая оставшиеся ещё с молодости желания. — Это ты её так? — спросил Константин у Добрыни. — Я, — отвечал молодой боярин, не отрывая от неё взгляда. — Мы хорошо поживились сегодня, Добрыня, а ты ещё ничего не взял себе. А ведь ты больше всего достоит владеть богатствами этих сорок. Без тебя мы бы не взяли город. — Я знаю, владыка, но я не могу её оставить. Она сказала, что её зовут Зоя. Я не знал, что это женщина, думал, это мужчина пытается подло убить меня, пользуясь тем, что я потерял свой щит. — Не убивайся так из-за этого, владыка, — положил ему руку на плечо Константин, — в Новгороде тебя ждёт Василиса. Она любит тебя, думай о ней. Но Добрыня ни о чём не мог думать до тех пор, пока кризис не миновал, и лекари не объявили, что девушка будет жить. Зоя измученная заснула, и боярин тоже устроился на ночлег в церкви. Пленных богатырей отыскали в этот же день, но не сразу разобрали, кто есть кто. Некоторые были так изуродованы, что лучше бы им умереть. Кого-то кастрировали, кому-то отрезали язык. Нашли, наконец, и Дуная Ивановича. Его тело пострадало не так сильно: лишь сняли кожу с половины спины и с одной руки выше локтя. Главной пыткой для богатыря было смотреть, как страдают его люди, видеть страдания своих братьев. Когда появился Добрыня, Дунай крепко взял его за руку, и, глядя в глаза, произнёс: — Добрыня, боярин новгородский, ты спас богатырей от страшной кары, позволь же мне называть тебя братом? — Да будет так, богатырь, — обнял его Добрыня, — позволь и мне называть тебя родным братом. — Как тебе будет угодно. Но ты должен знать, что из всех богатырей я единственный, кто страдал по заслугам. Хоть и случайно, но всё же по своей вине я убил княжну Настасью, которая к тому же ждала от меня ребёнка. За это меня и моих людей подвергли пыткам, а до этого с нами обращались хорошо. — Что ж, Дунай Иванович, тогда ты должен знать, что и за мной есть подобный грех. Я тяжело ранил в бою одну девицу по имени Зоя. Я не знал, что это девушка, но я смог её спасти, лекари сказали, что она будет жить.