— До Ставра ты теперь не скоро доберёшься, — разжигал меж тем в нём злобу отец, — сын Годия теперь не просто боярин, он мытарь. Жребий выпал ему на три года собирать дань. Теперь три года его трогать нельзя, пока срок должности не закончится. И на поединок вызвать нельзя, по закону он имеет право отказаться, и никто не назовёт его трусом, потому как он в должности. — Эх, как же везёт этому сукины сыну, — злился Добрыня. — Хочешь порадовать его? — продолжал Никита, — отдай ему свою невесту в жёны. Ставр ведь нарочно именно за Василисой взялся ухаживать, чтобы тебя унизить. Хитрый лис, и скользкий, как змея. Даже Микуле уже смог понравиться. — Ну нет, отец, Ставру я её не отдам. Завтра же пойду в дом Микулы. — То-то же, — улыбнулся, уже не таясь, седобородый Никита. Добрыня же какое-то время был ещё в гневе, часто дышал через расширенные ноздри и не разжимал кулаки. Но кружка домашнего вина, разбавленного варёным мёдом, успокоила юного боярина, и разговор пошёл уже в другое русло. — Что же, отец мой, теперь будем воевать против Киева? — с тревогой спрашивал боярин. — А нам-то что? Это пусть князь Ярослав воюет, и верные ему товарищи из дружины. Он эту кашу заварил. — Но Ярослав — наш князь. Если бы не он, Владимир сделал бы нашем князем Бориса, что ещё хуже. — Дети Владимира меж собой одеяло перетягивают, как маленькие, а мы должны в этом участвовать? — спрашивал Никита, снимаю скорлупу с варёного яйца. — Так ведь одеяло это — Новгород. — Съешь-как сырку, сынок, вкусный сыр, свежий, — протянул Никита ему кусок молочного цвета. Добрыня покорно проглотил сыр, запил вином. — В этом деле лучше не торопиться, — продолжал старый боярин, — когда придёт к нам Владимир с войной, тогда и будем думать. А пока лучше в стороне нам быть. Они — Рюриковичи, ещё десять раз перессорятся и помирятся. Они — родня, они всегда меж собой договорятся, а мы раз с киевским князем поссоримся, и затем вовек будем перед ни виноваты. — Но мы-то уже заняли сторону. — Кто это «мы»? — Константин-тысяцкий, и все, кто были в Польше и в Литве. — Но ты-то ведь голосовал против этого решения. Это мудрый ход, Добрыня. Поэтому ты как раз и имеешь право остаться в стороне. В случае чего сможешь занять и ту, и другую сторону. — А как же Кирилл — племянник твой, такой же внук Володара, как и я, отец его Олег — твой сводный брат. Олеговичам в стороне остаться не получится. — О себе сейчас думай, — устало отвечал отец, — и ещё о Ставре с Василисой. Сводный брат, всё-таки не кровный. Мой родной отец — Буслай, от него у меня много сестёр осталось, и у тебя много двоюродных братьев. Не таких как Кирилл, с ним у тебя нет общей крови. — Ну да, общая кровь. Как с двоюродной сестрой моей — Василисой Васильевной? Которая любовница Ставра. Про которую говорят, что она дочь Василия Буслаева. — Брехня, сам знаешь, её родной отец — Садко, как и у Ставра. А мать её заживо сожгли на костре, как ведьму. Она не может быть твоей сестрой, это сестра Ставра. Последние сова Никита произнёс уже с закрытыми глазами, опершись спиной и стену. Вино его расслабило. Добрыня тоже почувствовал уже некоторую приятную слабость и решил отдохнуть на свежем воздухе. Ближе к вечеру затопили баню, и боярин, наконец, с дороги смог как следует помыться. Завтра ему предстояло отправиться к той, с которой он был помолвлен, с той, которая его ждала. Из головы никак не выходил проклятый Ставр. Даже явился боярину во сне. Сон был наполовину воспоминанием. Сначала возникло безбородое лицо с густыми волосами на голове, с презренной ухмылкой. Затем появилась и сестра его — Василиса Васильевна, хотя все понимали, что отец у неё не Василий, а Садко. Она и внешне была больше похожа на родного отца, но нос другой, как у Добрыни. Она была сестрой им обоим — Ставру и Добрыне, они оба любили её и очень часто проводили время вместе. Пока были детьми. Сновидение быстро проносило Добрыню через месяцы и годы. Он превращался во взрослого мужчину. Ставр тоже взрослел, но медленней. Добрыня всегда был крепче телом, всегда превосходил товарища детства в борьбе и плавании, в верховой езде. Лишь в одном Ставр его начал тогда обходить — в любви женщин. Сон снова возвращал Добрыню в тот злополучный дом, когда на чердаке он застал Ставра и Василису, предающихся уже вполне взрослым любовным ласкам. С тех пор дружбе их пришёл конец. Но сон удерживал Добрыню на том чердаке, разрывая сердце от боли. И вот Василиса Васильевна превратилась уже в другую — в Василису Микулишну. Однозначно, Ставр нарочно пытается заполучить её в жёны, это зависть к Добрыне не давала ему покоя. И Добрыня проснулся от крика петуха с сжатыми кулаками. Нет, эту Василису он точно не отдаст. Ещё до полудня Добрыня отправился в дом к богатырскому воеводе — Микуле Селяниновичу. Торопился, шёл прямо через луговую траву, достающую ему до колен, чуть не раздавил кота, который тайком выслеживал здесь полевых мышей. Зверёк в последний момент проскочил мимо огромного сапога и даже напугал двуногого великана. — Тьфу ты, — выругался Добрыня и вышел на извилистую тропинку. Здесь уже дорогу хорошо было видно, как и большую бревенчатую избу в начале улицы. Дом этот Микула Селянинович выстроил сам, своими руками. В этом был весь воевода — выходец из деревни, ставший богатырём и добившийся в Новгороде такой большой власти. Когда в Новгород пришёл княжить Ярослав, многие тогда потеряли свои должности, а иные были отправлены в изгнание. Так, боярин Константин — сын Добрыни при князе Вышеславе был посадником, теперь стал простым боярином. Со временем был изгнан и новгородский тысяцкий, на его место был поставлен другой. Не трогали лишь служителей церкви, епископ и прочие должности остались на своих местах. И лишь один вроде бы наполовину мирской человек сохранил свою высокую должность — богатырский воевода Микула Селянинович. Именно поэтому его теперь так уважали и побаивались все бояре, а за его подрастающими дочерьми уже выстраивалась очередь из знатных женихов. Добрыня постучался в дверь, ему открыла служанка из дворовой челяди, поклонилась, впустила в горницу. А здесь уже появился и сам Микула, огромный, как медведь, силы невероятной, и обнял своего будущего зятя. — Сколько лет, сколько зим, — улыбался он, — прошу к столу, товарищ. Отобедай с нами, владыка. — С радостью, владыка, — отвечал Добрыня, — но сначала я хотел бы увидеть Василису. — Понимаю, понимаю. Она ждала тебя, немало слёз пролила. Ступай, она тебя ждёт. А мы пока стол накроем. Добрыня почувствовал, как у него пересохло во рту. Как давно он уже её не видел, как он клялся ей в любви перед походом, обещал, что будет хранить ей верность. Оставалось лишь рассчитывать, что невеста пока ещё не знает про полячку Зою. Добрыня набрал воздуха в грудь и вошёл. На лавке сидела его Василиса. Русые волосы заплетены в две косы, большие голубые глаза просто гипнотизировали и завораживали. Она была гораздо милее этой полячки, а сейчас и вовсе казалось пределом мечтаний. Добрыня почувствовал, как сердце замирает в груди. Как мог он вдали от Новгорода забыть об этом нежном создании, ожидающем его дома, как мог проникнуться страстью к другой женщине? Василиса Микулишна всегда была его идеалом, его мечтой. — Ну, здравствуй, любовь моя, — молвил боярин. — Здравствуй, — мило улыбалась ему Василиса, и щёки её покрылись румянцем. Видимо, она заметила перемену в Добрыне, заметила, с какой плотской страстью он на неё смотрит. Боярин сел рядом и взял её за руку. С трудом оба сдерживались, чтобы не заключить друг друга в крепкие объятия. — Я слышала, ты отличился на войне, — молвила Василиса. — Да, я придумал, как захватить город. Но всё это теперь не имеет значения, ведь мы ушли оттуда, против воли князя. — Но новгородцы знают о твоём подвиге. Значит, это не напрасно. Ты достоин быть сотником, а не твой брат. — Может, ещё буду, если случиться война, — отвечал боярин, вдыхая приятный аромат её волос, — но прежде мы поженимся. До той поры — никаких войн. Лицо Добрыни всё приближалось к её лицу и в какой-то момент было уже очень близко для поцелуя. Но Василиса словно угадала его намерение, и тут же встала с лавки. Она окинула его строгим вопросительным взглядом, прежде он не был таким решительным и никогда не лез целоваться. — У меня для тебя подарок, — смягчилась Василиса и взяла со стола украшенный искусной вышивкой платок. — Сама вышивала? — удивился Добрыня. — А ты как думаешь? — даже с обидой в голосе спросила девушка. Но Добрыня всё равно не верил, что это сделала она. Василиса любила готовить и читать книги, а к шитью совсем не была приучена. Другое дело — её младшая сестра Настасья. Скорее всего, и платок этот был её рук делом. Вскоре жених вместе с невестой отправился за стол, здесь была уже вся её большая семья. Добрыня то и дело украдкой посматривал на Василису и не мог налюбоваться. Хотелось обнять её крепко-крепко и не выпускать из своих объятий. Неужели когда-то эти нежные руки будут обнимать его? Неужели когда-то эти строгие губы будут дарить ему поцелуи и слова любви? Неужели когда-то ему можно будет прикасаться к этим бёдрам, талии, гордой груди, поднимающейся при каждом вздохе? Огонь в груди разгонял кровь по жилам и спускался вниз живота. Но здесь Добрыня тут же отвлекался на разговоры и на еду. А затем снова смотрел на нежную кожу…. Боярин ушёл взволнованным и возбуждённым, но всё-таки довольным после общения с невестой. Она ждала его, и она будет принадлежать ему. Всё это будет его! Уже сама эта мысль опьяняла так, что Добрыня даже не сразу заметил прохожего, склонившего голову в знак приветствия. Длинная светлая коса его лежала на плече, на лице появились тонкие усы и небольшая бородка, что делало его ещё красивее. — Ставр? — отшатнулся от него Добрыня. — Ты будто приведение увидел, — отвечал ему прохожий. — Нешто я так сильно изменился за такой малый срок? — Да ты, видно, никогда уже не изменишься, купчишка. Тебе твоей сестры-Василисы мало? Теперь к моей Василисе повадился? — Моя сестра замужем за боярином, ты же знаешь, — спокойно отвечал Ставр возбуждённому собеседнику. — Если бы не мой шурин, не был бы я теперь в дружине. — Как же низко пала наша дружина, если принимает в свои ряды таких, как ты, воров, спящих с родными сёстрами. Ставр устало закатил глаза кверху. — Сколько раз тебе объяснять? Она мне не единоутробная сестра, а единокровная. Отец у нас один, матери разные. В прежние времена таким даже жениться разрешали. — Прежде у нас и многожёнство было разрешено, нехристь. А теперь у нас другая вера. — Да, многожёнство тебе было бы сейчас, пожалуй, на руку. А полячка твоя хоть нашей веры или какой другой? Добрыня нахмурился, но ничто не ответил. А Ставр прошёл мимо него к дому Микулы. — Радуйся, — крикнул ему в след сын Никиты, — что ты теперь мытарь, и имеешь право отказаться от поединка! Ставр даже не обернулся и продолжил свой путь к дому Микулы Селянинович. Теперь к возбуждению Добрыни добавилась ещё и ревность. И платок с вышивкой теперь не умилял его, а злил. Ведь Василиса не сама его сделала, а попросила младшую сестру. Но она была уже помолвлена с Добрыней, неужели Микула посмеет разорвать помолвку ради Ставра? Теперь желание усилилось в разы, стало яростным, нестерпимым. Добрыня вошёл к себе во двор и оказался в избе для гостей и слуг. — Все вон! — властно прокричал он. И изба в миг опустела, остались только он и Зоя. Ничего не говоря, Добрыня прикоснулся к мягкой выпуклости на рубахе, сжал в ладони упругую грудь, стал целовать нежные плечи, шею, губы. Зоя ответила ему поцелуем и объятиями и потянула в постель. Он уже точно знал, что Ставр расскажет Василисе Микулишне про Зою. Скандала было не миновать. Именно поэтому спустя какое время Добрыня уже обнажённый с влажным членом лежал сейчас рядом с такой же обнажённой полячкой. Сорока совсем не стеснялась своей наготы, она лежала на спине, покрытая только собственным потом. Капля стекала по её молодой округлой груди, но Добрыня поймал её губами, затем захватил набухший бурый сосок. Зоя в ответ принялась нежно гладить его по голове. Глава 5 Ставр Приближалась зима. Вместе с ледяным холодом надвигался и холод в сердце Василисы. Скандал не разгорался, а медленно тлел, словно лучина в печи. Добрыня видел, как постепенно к нему охладевает Василиса, охладевает Микула Селянинович, всё чаще хмурится отец. Ставр пользовался этим и медленно, но верно добивался своего. Он не любил Василису, в известном смысле он вообще никого не любил, но хотел лишь выгодно жениться и получить ещё больше власти. Ещё с детства Ставр получил хороший урок выгоды от брака. Когда его овдовевшая мать нашла себе нового мужа, а сын — отчима, богатого купца Годия. Годий был старше её лет на 15 и про него ходил упорный слух семейного тирана, что подтверждалось тем фактом, что купец был уже дважды вдовец. Настоящим отцом Ставра был знаменитый купец — Садко, который ещё в молодом возрасте добился славы самого богатого человека в Новгороде. Но когда пропал без вести, все его богатства пропали вместе с ним. Осталась только дурная слава. Садка называли развратником за то, что он имел ещё одного ребёнка от другой женщины, ведьмы Алёны. Дочь Василиса была примерно одного возраста со Ставром, но она росла не только без отца, но и без матери: Алёну сожгли на костре, когда дочь была ещё младенцем. Круглую сироту воспитывала бабка, затем мать Садка уговорила Годия взять девочку к себе в дом, под опеку. Пришлось соврать, что её родной отец — легендарный герой Василий Буслаев. Дело в том, что Василий так же имел связь с матерью Василисы, и даже имя своё девочка получила в честь него. Но когда Василия не стало, а мать Василисы сожгли на костре, девочку взял на воспитание именно Садко. И Василису Васильевну, и Ставра объединяло то, что они совершенно не помнили своего отца и унаследовали от него лишь дурную славу. Годий был жадным до ужаса и легко мог избить плёткой слугу или сына за копейку. Ставр был даже не родным сыном, и его спина в детстве страдала особенно. Временами она страдала за двоих, когда наказание выпадало на Василису, и брат всегда подставлял за неё свою спину. Так же Ставр с ранних лет брал на себя часть её труда по хозяйству, хоть и у самого него было забот немало. В доме старого купца все от мала до велика должны были трудиться, не покладая рук. Но Василиса прежде жила впроголодь и когда только появилась в доме купца, была тонка, словно удочка. Казалось, старик нарочно наваливал на неё столько обязанностей, чтобы выжить из дому, рассчитывал, что она не выдержит. Она бы и не выдержала, если бы не Ставр. Младший брат её спасал, словно был старшим, и Василиса полюбила его нежной преданной любовью. Они были уже подростками, когда Годий был зарезан во время восстания. Когда восстание было подавлено, дети Садка вздохнули свободно. С родными детьми купца они разделили наследство. Ставр поначалу начал плавать на кораблях старшего сына Годия, затем и на своих кораблях. Как раз кстати тут пришлась и дружба с совсем ещё юным Добрыней Никитичем. Через него Ставр познакомился и с боярином Андреем — сыном Стояна Воробья. Эта связь сохранилась и после ссоры с Добрыней. И вот Василиса была сосватана этому Андрею. Из девушки из бедного Людина конца Новгорода она превратилась в боярыню из расписного терема в богатом Славенском конце. Добрыня, помнится, на той свадьбе сидел хмурый, как туча. Впервые в жизни пил неразбавленное вино и даже не играл на гуслях, хоть и с подросткового возраста обычно на всех пирах и праздниках не расставался с этим инструментом. Ставр с кубком вина подсел на лавку к бывшем другу. — Что же ты, Добрыня, не рад за свою сестру? — вымолвил он, — на-ка, испей за счастье нашей Василисы. — Она мне не сестра, — отвечал молодой боярин, — в ней нет благородной крови Василия Буслаева. — Она теперь боярыня, не хуже твоего Василия. А там, глядишь, и я в дружину войду. Одной семьёй с тобой будем. — Ты? В дружину? — Добрыня рассмеялся так громко, что многие рядом замолчали и обратили на него свои взоры. — Ты себя в зеркало видел, сукин сын? Сношаешься с родственниками, аки дворовый пёс. Ещё немного, и Добрыня спьяну бы проговорился и выдал бы то, что увидел тогда на чердаке, и сорвал бы свадьбу, и погубил бы ту, которую как сестру любил в детстве. Этого допустить было нельзя. Ставр резко прервал речь боярина, плеснув вино ему в лицо. В ответ получил меткий удар кулаком в челюсть и на мгновение ушёл в забытье. Затем очнулся, попытался встать, но ноги не слушались, путались, как ватные. А Добрыню в это время уже сдерживали гости, в то время как он отчаянно пытался достать ногой несчастного купчишку, раздавить его, как червяка. Тогда-то Ставру и пришла в голову идея во что бы то ни стало, любыми способами и средствами назло врагу своему войти в новгородскую княжескую дружину. Бояре то ли в шутку, то ли всерьёз заломили такую цену, какую купец не смог бы достать, если бы даже продал всё, что имеет. Более того, таких денег не было вообще ни у одного купца в Новгороде при всех его богатствах. Но даже это не заставило Ставра отступить. Он распустил сух о том, что нашёл пропавшие сокровища своего отца и стал активно вкладываться буквально во всё, во что можно было вложиться. Причём вкладывал деньги в дела совершенно проигрышные, которые совсем не стоили таких денег. Но купцы, видя такое дело, тоже стали вкладываться в эти дела. Ставр взял их в долю. Затем он объединил все эти мелкие предприятия в один большой бизнес, и вдруг оказалось, что почти все новгородские купцы теперь вложились в этот бизнес. Все имели в нём свою долю, получается, у них появилась коллективная собственность. Никто не знал, какая доля принадлежит ему, поскольку невозможно было посчитать, кто сколько вложился. Решили тогда сделать доли для всех равные, чтобы каждый имел равное право голоса в распоряжении общим имуществом. Купцам это не понравилось. Но Ставр пошёл дальше, он просто взял общие деньги и отнёс боярам, купил себе боярское звание. И вот пасынок Годия в 19 лет от роду стал дружинником со своим наследственным владением. Добрыня был в ярости, но он не знал, что петля затягивается на шее его врага. Купцы постепенно начинали понимать, что произошло. Пропали огромные деньги, их просто обманули. Счастье, что дошло до них это не сразу. Самые догадливые поняли быстро, но другие долго не верили. Наконец, когда всё стало ясно, и купцы готовы были уже прирезать обманщика, в Новгороде началась жеребьёвка. И тут удача улыбнулась Ставру, жребий назначил его мытарем для сбора дани. Здесь деньги лились рекой, и при хорошем уме и купеческом опыте можно было хорошо разгуляться. Ставр почти сразу отдал часть похищенных денег и обещал в скором времени вернуть весь долг с процентом. Купцов такое решение устроило, и они всё рассудили без суда. Поэтому никто в городе про огромный долг Ставра не знал, как никто не знал, что не все купцы смирились с таким положением дел, и некоторые твёрдо стояли на том, чтобы зарезать мальчишку. А, значит, опасность ещё не миновала, и нужно было рваться ещё выше. Теперь Ставр захотел породниться с Микулой Селяниновичем, которого некоторые считали третьим человеком после князя. Вторым был ростовский боярин, а ныне тысяцкий новгородского ополчения — Путята. Породнился бы Ставр и с Путятой, но у того дочерей на выданье не было. Старшая дочь — Забава Путятишна была ещё ребёнком. Отец воспитывал её в строгости и не подпускал знатных женихов даже близко. Фактически, городом на тот момент управлял Путята, который по должности был тысяцким. Он был так же новгородским боярином, но земли имел мало, дани собирал — крохи, а потому не входил даже в старшую дружину. Был у Путяты даже клочок земли в киевской вотчине, но больше всего земли имелось на вотчине ростовской. Путята от роду был боярином ростовским, из знатного и богатейшего ростовского рода. Путь его к возвышению начался на с торговли и обмана, как у Ставра, а с войны. Князь Владимир со всех русских городов собирал войско для войны с Византией. Сама Ромейская Держава на тот момент раскололась на две страны, киевский князь воевал за слабую половину, против сильных, чтобы потом подчинить себе и сторону слабую. Известная стратегия. Кончилось всё союзом князя со слабой стороной. По договору Владимир брал себе в жёны племянницу императора, а сам принимал христианство. Тогда крестился и Путята, крестился и новгородский воевода Добрыня, ныне покойный. Затем оба они вместе крестили Новгород. После при помощи Путяты почти крестили и Ростов. Казалось бы, сама судьбы вела ростовского боярина к тому, чтобы стать ростовским князем. Но у князя Владимира были другие планы, над Ростовом он решил поставить князем своего малолетнего сына — Ярослава. Другого сына, тоже мальчишку — Вышеслава, решил сделать князем Новгорода. И снова Путята здесь вышел на сцену, помогал Вышеславу получить власть, но взамен потребовал, чтобы его сделали новгородским тысяцким. Дерзость неслыханная. Вышеслав пришёл в Новгород со своим списком, все должности были уже расписаны промеж его окружения. Но Путята стоял на своём и в конце концов получил желанное место. С этого момента ростовский боярин неофициально стал правителем всего Новгорода, не считаясь со властью юного князя. Дабы закрепить свою власть, он взял себе в жёны дочь самого князя Владимира — прелестную Милану. Казалось, ничто теперь не сможет пошатнуть власть Путяты. Князь Вышеслав и посадник Константин — сын покойного Добрыни, не смели ему перечить. Новгород под властью Путяты стал набирать силу. В Людином конце Путята назначил своего воеводу, который подчинил себе все местные банды и братчины. Новгород стал единым, обогатился и вырос невероятно, к трём историческим концам города прибавился четвёртый — Плотницкий. Плотники здесь жили не хуже, чем купцы в прежние времена. Всё это сулило опасность для Киева, который теперь терял статус самого богатого города. И тогда князь Владимир вызвал Путяту к себе, в Киев, где объявил его новое назначение, из тысяцкого Новгорода он становился посадником родного Ростова. Так Путята в одночасье лишился власти. Вскоре и в Ростове он перестал быть посадником, так как народ его не захотел, стал простым боярином. В Новгороде меж тем опять начались смуты, Людин и Славенский концы друг с другом рассорились, да так крепко, как никогда раньше не ссорились. Воевода из Людина конца даже захватил весь Новгород и ранил князя Вышеслава. Раненного Вышеслава успели вывезти в Городище — загородную резиденцию. А в Новгороде началась настоящая кровавая резня. Бояр сажали на кол, купцов грабили, дочерей их насиловали. Не трогали только епископа и священников. Людинская чернь оказалась очень верующей. Но зато добрались до богатырей, которые были церковным войском. Дело в том, что воеводой над богатырями был тогда Святослав Вольга, а он был боярином. Его схватили и перерезали горло. Казалось, неизбежна бойня между богатырями и людинским ополчением. Но тут вышел Микула Селянинович — правая рука покойного Вольги, и приказал богатырям остановиться. Ему удалось остановить бойню и сохранить жизнь многим богатырям. Людинский воевода помирился с ним за это. В следующее воскресенье он отправился молиться в церкви со своими приближёнными. Очень долго молился, говорят, даже плакал. А потом в церковь вошли богатыри, и по приказу Микулы всех перерезали. Труп людинского воеводы подняли на копья и вынесли на улицу. Епископ тоже вышел и перед всем народом произнёс речь, что это он благословил Микулу на это зло. Многие ополченцы в ужасе разбежались, другие пытались дать бой, но богатыри теперь легко их одолели и вскоре освободили Новгород. Вслед за этим в город вернулся князь Вышеслав и первым делом назначил Микулу Селяниновича богатырским воеводой. Смута хоть и утихла, но не прекратилась окончательно и не прекращалась до самой смерти молодого князя. Ранение Вышеслава оказалось слишком тяжёлым, он так и не смог до конца вылечиться и в конце концов, спустя годы испустил дух. А тем временем в Ростове подрастал его брат — юный князь Ярослав. С первых же дней своего княжения Ярослав приблизил к себе опального Путяту. Назло отцу. Когда умер князь Вышеслав, в Новгороде опять поднялась смута, из Людина конца полезли ополченцы, вытеснили знать с богатырями в Плотницкий конец. Теперь они были хитрее и злее, первым делом стали убивать служителей церкви. Пожалуй, убили бы и епископа, если бы он не был в отъезде. Микула Селянинович бежал в Ростов и призвал на помощь Ярослава. Ростовский князь отправил Путяту с войском подавлять бунт, а сам поехал в Киев, просить у отца разрешения отдать ему Новгород на княжение. По закону, более богатый город должен был достаться старшему брату. После Вышеслава старшим был Святополк, а вовсе не Ярослав. Но Новгород за последние годы так обеднел, что даже Туров стал богаче него. Святополк остался княжить в Турове, а Ярослав получил Новгород. Микула Селянинович остался на должности богатырского воеводы, а Путята вернулся на свою старую должность тысяцкого. Но навести порядок теперь было очень непросто. Часть земель Новгород потерял, у него их отняло ростовское княжество. Их ещё можно было легко вернуть, ведь Ярослав сам был князем Ростова. Другая часть земель отошла к Ладоге, с этим было посложнее. В конце концов, на Русь вернулись язычники, и их вождь — Змей Горыныч отобрал часть новгородских земель себе. Чтобы навести порядок, Путята вызвал из Норвегии варягов, среди которых имел много знакомых, в их числе и старого товарища — ярла Рогнвальда. Рогнвальд помог присоединить к Новгороду те земли, что отошли к Ладоге. Ярослав в это время отправил послов к Змею Горынычу, а затем и сам встретился с оборотнем и заключил договор о том, чтобы Змей остановил свою экспансию, взамен чего князь признавал за ним то, что тот уже успел захватить. Рогнвальд уехал в Норвегию. Постепенно Новгород восстанавливался. Это снова обеспокоило князя Владимира. Тогда-то он и приблизил к себе младшего сына — Бориса, а Святополка — князя туровского посадил в темницу. Теперь пошли разговоры о том, что князь Владимир именно Бориса хочет поставить князем в Новгороде, а Ярослава убрать обратно в Ростов. Тогда Ярослав сказал дружине такие слова: — Если мой отец интерес одного города — Киева ставит выше интереса семьи, значит, он мне больше не отец.