– Девочка моя. Девочка моя золотая, ты вернулась. – Ох, Барбара. – Я зарылась лицом в грубое плетение ее гобеленового пальто. – Я думала, ты меня теперь навсегда возненавидишь. Он умер? Я его убила? Она взяла меня за плечи, чтобы толком на меня посмотреть. Под глазом у нее был синяк, похожий на огромную слезу. – Нет, конечно нет. Ты его не видела? – Болит? – спросила я шепотом. Барбара покачала головой, словно это было неважно. – Я так за тебя переживала. Мик сказал, чтобы я не волновалась, что ты скоро вернешься, поджав хвост. Но я ничего не могла с собой поделать. Он уверял, что ты точно в лесу, как раньше, и я ходила, звала тебя, звала, но ты так и не ответила. – Правда? – Да. В больнице задали столько гадких вопросов. Он, правда, рта не раскрыл и ни слова не произнес. Сказал, не хочет, чтобы семью втягивали во всякую грязь и что никого не касается, что там случилось, это его дело. Мы немного помолчали. – Ох, Руби, – пробормотала Барбара с полными слез глазами и снова обняла меня, а я подумала, что она зря это делает, я вся в грязи после леса. Что волосы у меня грязные, и в них столько листьев, что я, наверное, похожа на ходячее птичье гнездо. Она меня обнимает, хотя от меня, скорее всего, жутко несет, по сравнению с ее-то водяным цветком. – Идем, – сказала она, и мы поднялись по лестнице, она набрала мне ванну, налила в воду своего любимого земляничного крема, и в воде взбилась розоватая пена. Барбара принесла свой лучший халат, голубой с пушистым мехом у воротника, и положила его возле ванны. – Спускайся потом, – прошептала она, – и я тебя причешу, как мы причесывались, когда были девочками. Не под бешеного ежа, как ты в последнее время завела моду. Когда я вымылась и вытерлась, на руках и на лице у меня проступили следы от укусов насекомых – круглые и твердые. Барбара поцокала языком и усадила меня на кухонный стул. – Так, давай-ка сперва расчешемся. Знаешь, у одной женщины, к которой я хожу, дома свой собственный фен с кожаным креслом и большим пластмассовым колпаком, который опускаешь на голову, как в парикмахерской. Господи, как смешно, когда она смотрит через него телевизор и подсовывает туда сигарету, чтобы еще и курить. Она накрутила мои волосы на розовую пластмассовую расческу. – Дым тут же выдувает обратно, так что голова у нее как будто на ракете взлетает. Пока ее руки сновали над моей головой, расчесывая, накручивая и закалывая волосы, я согрелась и начала клевать носом. Вспомнила, какой она была, когда еще не умерла бабуля. Как они садились за стол, кололи лесные орехи, и если попадался особенно большой или сладкий, подзывала меня: «Сладенького моей сладкой, Руби». Но когда я рассказала об этом Барбаре, голос у нее сделался грустный. – Ох, да, – ответила она, словно тоже это вспомнила, но воспоминание было не из счастливых. Я оглянулась и увидела, как ее лицо поверх большого отложного воротника фиолетового платья напряглось. Я попыталась сменить тему, чтобы оно снова расслабилось. – Я видела в лесу лисицу, пока меня не было, она что-то нюхала на поляне. Я к ней подошла, совсем близко, а она ничего, не попыталась убежать. – Она, наверное, решила, что ты тоже лиса, Руби, – сказала Барбара. – От тебя попахивало. – Хотела бы я, чтобы мы вот так навсегда остались, – прошептала я в сгущавшийся в кухне сумрак. Мы не зажгли подсветку, и я понимала: это потому, что нам хотелось сохранить ощущение тепла, безопасности и укромности. – Осторожнее с желаниями, Руби, а то как сбудутся, – предупредила Барбара. Я подумала, не о том ли она, что хотела Мика, а потом его получила. – К тому же, – продолжала она, – не бывает, чтобы ничего не менялось, и об этом мне с тобой надо поговорить. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Выгодно купить можно у нашего партнера.