— Рано еще, рано, — Василий Петрович погладил сына по всклоченной голове. — Умойся. Позавтракай поплотнее. Весь день на ногах будешь. Я тоже когда-то подпаском был. Первый выпас — самый трудный. Коровы к порядку еще не привыкли. За ними только гляди да гляди… — Ты пас коров? — не поверил Колька. — Чего ж тут такого? Раньше их все по очереди пасли. Так что вся Ивановка в пастухах перебывала, — засмеялся отец. Колька умывался — спешил, завтракал — спешил и чуть было не опрокинул кружку с молоком. Он то и дело посматривал на часы. Мать горкой сложила на стуле фуфайку, шерстяные носки, лыжный костюм. Зори еще были холодные, и она опасалась, как бы сын не застудился с непривычки. Колька натянул резиновые сапоги, свитер, повесил на шею фляжку, а на локоть, как это делал дядя Аким, надел свитый кольцами кнут. — Вот тебе рюкзачок с провиантом, — отец накинул ему на плечи лямки рюкзака, осмотрел сына со всех сторон. — Ну, с тебя хоть картину пиши. — Все бы тебе шутить… — хотя замечание отца и польстило, Колька насупился. — Пора мне… — Рано, еще. Темень на улице! — встрепенулась мать. — Дядя Аким пойдет, услышим. — У нас с ним особый уговор есть. — Колька поглубже нахлобучил кепку и вышел на крыльцо. Холодный белый туман, наползавший от речки, густой пеленой, укрывал огород и соседние дома. Деревня еще спала. И казалось, что вокруг — ни одной души. Колька прислонился к перилам, поежился от сырости, заползавшей под фуфайку, и сторожко прислушался к чуткой предутренней тишине. В огороде сорвалась с ветки проснувшаяся пичужка, и несколько крупных капель росы сочно шлепнулись о мокрую землю. Опасаясь, что не услышит заветного звука пастушьего рога, Колька, бесшумно ступая, спустился с крыльца и вышел на дорогу. Словно рельсы, серели на ней две наполненные водой колеи. «Дядя Аким не должен проспать… Может, выпас отменили?» — встревожился Колька. Он подошел к окнам дома, провел пальцами по мокрому голубому наличнику и испуганно отшатнулся — до того резким и пронзительным был скрип. После него тишина стала еще более глубокой, почти осязаемой. Вдалеке, похожий на крик ночной птицы, возник голос пастушьего рога. «Он!» — Колька до звона в ушах вслушивался в наступившую тишину. Рог пропел легко, раскатисто: Ты заря ль моя, зорюшка… Зорюшка вечерняя, Солнышко восхожее… Колька не раз слышал эту старинную русскую песню от дяди Акима, но утром, на улице, она звучала по-иному, и он невольно заслушался. В голосе рога появились нотки озабоченности; он дважды повторил: Высоко всходила, Далеко светила… «Он же меня зовет!» — вспомнил Колька, что по уговору должен ответить. Дядя Аким не услышал его рожка, вот и обеспокоился. Колька прижал мундштук рожка к губам и, опасаясь, как бы не дать петуха, подхватил песню: Высоко всходила, Далеко светила — Через лес, через поле, Через синее море… Рог дяди Акима обрадованно загудел: Там лежала жердочка, Жердочка еловая, Досочка сосновая. По той жердочке Никто не хаживал… Деревня ожила: заскрипели петли дверей, замычали коровы, которым не хотелось покидать теплый хлев в это раннее студеное утро. — Коля, ты за Ночкой в оба глаза смотри, — сказала мать, похлопывая по боку черную корову с белой звездочкой во лбу. Ночка остановилась, удивленно склонив голову набок, посмотрела на Кольку, трубившего в рожок. Наверное, не признала, осторожно обошла и остановилась прямо в луже, посреди дороги. — А ну, пошла! — Колька строго прикрикнул на Ночку. Она узнала его голос и ответила недовольным мычанием: чего раскричался, как хозяин? Мал еще! Из пелены тумана одна за одной выплывали коровы. Сотрясая округу, заревел бык Орион. Колька выронил рожок из рук и опрометью кинулся к крыльцу. — Эй, пастушок, куда же ты? — засмеялся отец, наблюдавший за сыном из распахнутого окна. Орион, похожий на черную каменную глыбу, тяжело вывалился из тумана. Его боялись не только ребята, но и взрослые. Однажды он незаметно подошел к колхозному сторожу, когда тот воду из колодца доставал, и вместе с ведром перебросил его через колодец. Орион посмотрел в сторону Кольки, копытом ковырнул землю и прошел мимо. — Здорово, брат! — раздался звучный голос дяди Акима. — Ты Орионки не бойся: у тебя же кнут в руках. Колька покрепче сжал ременной кнут — про него он от страха совсем забыл, и сбежал с крыльца. — Привет, дядя Аким, — сказал из окна Василий Петрович. — С таким помощником все стадо растеряешь. — Это мы еще посмотрим, — пастух ободряюще подмигнул Кольке. — Твой отец, поди, забыл, как у меня в подпасках бегал и сапоги в болоте потерял… — Тоже выдумаешь, дядя Аким, — смущаясь, что его выставляют перед сыном в таком неприглядном свете, поспешно вставил Василий Петрович. — Он коряги испугался, — с улыбкой продолжал дядя Аким, — и так драпанул, что из сапогов выскочил. Колька и дядя Аким шли по деревне. Хозяйки выгоняли коров на дорогу и каждая просила: — Ты уж, Аким, за моей-то присмотри. Пастух согласно кивал. — Не пропадет. У меня теперь зоркий глаз в помощниках. Хозяйки с недоверием смотрели на Кольку. Тот чувствовал себя под их взглядами неловко и старался поскорее прошмыгнуть мимо. Первый выпас В поле туман уже рассеялся. Его белые лоскутья висели только на кустах ивняка да лежали в неглубоких ложбинках. И тут, на просторе, Колька увидел все стадо, огромное, беспокойное. Выйдя за околицу, коровы, овцы, козы, ошалевшие от свободы, стали разбредаться.