Фред образно сравнил белизну ее кожи с глазурованным кувшином на кухонном окне своей бабушки, а ее прямые волосы – с хорошо отвисевшейся занавеской непонятного цвета, причем этот цвет нисколечко не изменился, когда мокрые волосы высохли. – А какого цвета у нее глаза? – Голубые… Или серые с голубизной. – Сколько ей лет? Он пожал плечами. Как он мог это знать? – Если бы она стала рядом со мной, то была бы макушкой… вот досюда. – Он показал ладонью. – Стало быть, около четырех. Как думаете? Женщины обсудили этот вопрос и согласились, что девочке должно быть около четырех лет. – А как ее зовут? И вновь он запнулся. Кто бы мог подумать, что для истории потребуются такие подробности, о которых он даже не вспомнил в самый разгар событий? – Не знаю. Никто и не спрашивал. – Никто не спросил ее имя?! – возмутились женщины. – Она была какой-то квёлой. Марго и Рита сказали, что ей нужно поспать. А отца ее зовут Донт. Генри Донт. Мы нашли бумаги в его кармане. Он фотограф. – Значит, тот мужчина – ее отец? – Надо полагать… А как иначе, по-вашему? Это ж он ее притащил. Они появились вместе. – Может, он просто ее фотографировал? – Так фотографировал, что оба чуть не утонули среди ночи? Вам это не кажется странным? Тут уже поднялся общий гвалт: соседи перекрикивались от окна к окну, обсуждая рассказ Фреда, находя в нем пробелы и пытаясь их домыслить… В результате Фред начал чувствовать себя отстраненным от своей же истории, которая куда-то ускользала и отклонялась в стороны, им не предусмотренные. Это как если бы он обзавелся живой зверюшкой, но не успел ее приручить, а теперь она сорвалась с поводка и могла быть присвоена кем ни попадя. Он не сразу расслышал, что кто-то зовет его по имени настойчивым, тревожным шепотом: – Фред! Фред! Из окна в первом этаже соседнего коттеджа ему призывно махала женщина. Когда Фред приблизился, она со свечой в руке перегнулась через подоконник; прядь желтых волос выбилась из-под чепца. – Как она выглядела? Фред снова начал рассказывать о белой коже и волосах неопределенного цвета, но женщина покачала головой: – Я о том, на кого она похожа? Есть какое-то сходство с тем мужчиной? – Да как тут поймешь? В его теперешнем виде сходства не найдешь ни с кем на свете. – А волосы у него такие же вялые, мышиного цвета? – Нет, они черные и жесткие. – А! – Женщина многозначительно кивнула и выдержала драматическую паузу, глядя на Фреда. – И она тебе никого не напомнила? – Занятно, что вы об этом спросили… Вообще-то, было такое чувство, словно она кого-то мне напоминает, но я не могу понять кого. – Может, это?.. – Она знаком подозвала его ближе и на ухо прошептала имя. Когда Фред шагнул назад, его глаза были широко раскрыты, а челюсть отвисла. – Ох! – только и выговорил он. Женщина смотрела на него многозначительно: – Ей сейчас было бы года четыре, верно? – Да, но… – Покамест держи язык за зубами, – сказала она. – Я каждый день хожу туда на работу. Утром я сама им сообщу. После этого Фреда подзывали другие соседи и задавали вопросы. Как могли мужчина, девочка и фотографическая камера уместиться в лодке настолько маленькой, что она проскочила в щель Чертовой плотины? Фред пояснил, что камеры там не было. Тогда с чего они взяли, что этот тип – фотограф, если при нем не было камеры? Догадались по находкам в его карманах. И что же они там нашли? Фред уступал их натиску и снова рассказывал всю историю – во второй раз он добавил кое-какие детали, а в третий раз уже предугадывал вопросы до их появления, и точно так же в четвертый. Он выбросил из головы мысль, заложенную туда женщиной с желтыми волосами. Наконец, по истечении часа, продрогший до костей Фред отправился к себе на конюшню. Там он еще раз, вполголоса, повторил свой рассказ для лошадей. Те открыли глаза, безучастно выслушали начало истории, но уже к ее середине вновь начали сонно клевать мордами, а поближе к финалу заснул и сам рассказчик… На задворках дома его кузины стоял сарай, почти скрытый разросшимися кустами. На траве за сараем валялась груда тряпья со шляпой на верхушке. И вот эта груда зашевелилась, постепенно обретая вид мужчины – грязного и заросшего до безобразия, – который кое-как поднялся на ноги. Он постоял, прислушиваясь, дабы убедиться в уходе Фредерика Хэвинса, а затем двинулся и сам. В сторону реки. Оуэн Олбрайт не ощущал холода, идя вдоль реки вниз по течению к своему уютному особняку, который он приобрел в Келмскотте по возвращении из весьма прибыльных заморских странствий. Обычно его вечерняя прогулка от «Лебедя» до дому была временем сожалений – он сожалел об утраченном здоровье (свидетельством чему были адские боли в суставах), сожалел о своих алкогольных излишествах, сожалел, что лучшая часть его жизни миновала и впереди были только физические муки и постепенное угасание вплоть до гробовой доски. Но сегодня, после того как он стал свидетелем чуда, ему начали видеться чудеса повсюду: темное ночное небо, которое до того тысячу раз игнорировали его старческие глаза, сейчас раскинулось над ним во всем своем бескрайнем, вечном и таинственном величии. Он остановился и посмотрел вверх, восхищаясь увиденным. А внизу речные волны плескались о берег с каким-то серебристо-стеклянным звуком, и этот звук отдавался эхом в тех уголках его души, о существовании которых он доселе даже не подозревал. Он опустил голову, чтобы взглянуть на воду. Впервые за все время, прожитое на берегу реки, он заметил – по-настоящему заметил, – что под безлунным небом она излучала свой собственный, переливчатый свет. Свет, который также был тьмой. Или тьму, также бывшую светом. В те минуты сразу несколько мыслей пришло ему в голову – вроде ничего нового, все это он знал давно, но как-то успел подзабыть за ежедневной рутиной. Мысль об отце, по которому он тосковал, хотя тот умер шестьдесят лет назад, когда Оуэн был еще мальчишкой. Мысль о своем всегдашнем везении, которому он был стольким обязан в этой жизни. Мысль о доброй и любящей женщине, которая ждала его дома в постели. Вдобавок ко всему его колени сейчас болели менее обычного, а грудь дышала свободнее, что напомнило ему о том, каково это быть молодым. Дома он сразу – еще не сняв верхнюю одежду – растормошил спавшую миссис Коннор. – Даже не думай о том, о чем ты сейчас думаешь, – проворчала она спросонок. – И не запускай сюда холод. – Послушай! – сказал он – Ты только послушай! И залпом выложил всю историю о незнакомце и девочке, мертвой и живой одновременно. – Сколько ты нынче выпил? – строго спросила миссис Коннор. – Разве что самую малость. И он повторил историю от начала до конца, потому что она явно не уловила самое главное. Она села в постели, чтобы лучше его рассмотреть. Да, это был он – мужчина, на которого она работала последние тридцать лет и с которым спала последние двадцать девять, – и он стоял здесь, все еще одетый, извергая из себя потоки слов. Она не понимала, что к чему. А он, даже завершив свою речь, остался стоять столбом. Она выбралась из постели, чтобы помочь ему с раздеванием. Оуэну не впервой было набираться до такой степени, что непослушные пальцы не могли совладать с застежками. Однако сейчас он не пошатывался и не хватался за нее для равновесия, а при расстегивании ширинки миссис Коннор обнаружила бодрое напряжение того типа, какого вряд ли дождешься от пьяного в стельку мужчины. – Ну и ну! – произнесла она с шутливым упреком, а он обнял ее и поцеловал так, как они не целовались с первых лет сожительства. Последовало несколько минут постельной возни, а когда с этим было покончено, Оуэн Олбрайт, вместо того чтобы отвернуться и заснуть, как бывало обычно, не разжал объятия и поцеловал ее волосы. – Будьте моей женой, миссис Коннор. Она рассмеялась: – Да что это на вас нашло, мистер Олбрайт? Он поцеловал ее в щеку, и она почувствовала улыбку в этом поцелуе. Она уже дремала, когда Оуэн заговорил вновь: – Я видел это своими собственными глазами. Я стоял рядом и держал свечу. Она была мертва. А потом она ожила! Она принюхалась к его дыханию. Он не был пьян. Безумен – возможно. Вскоре они уснули. Джонатан не раздевался ко сну и ждал, когда в «Лебеде» все затихнет. Затем покинул свою комнату на втором этаже и спустился во двор по наружной лестнице. Он был без теплой одежды, но это его не заботило. Он согревался историей, которую хранил в своем сердце. Выбранное им направление было противоположно тому, куда ранее удалился Оуэн Олбрайт: он пошел вдоль реки против течения. Голова его была переполнена мыслями, и он шагал быстро, торопясь выложить их человеку, который безусловно захочет узнать все подробности случившегося этой ночью. Достигнув дома пастора в Баскоте, он громко постучал в дверь. Не дождавшись ответа, постучал вновь и вновь, а потом замолотил уже без остановки, невзирая на столь поздний час. Дверь отворилась. – Где преподобный? – крикнул Джонатан. – Мне срочно нужно с ним поговорить! – Но, Джонатан, – ответила открывшая дверь фигура в ночной рубашке и колпаке, протирая глаза, – я уже перед тобой. И, стянув с головы колпак, священник обнажил растрепанную копну седеющих волос. – Ох, теперь я вас узнал.