Невысокая худая фигура в низко надвинутой шляпе, крадучись, вышла из-за угла трактира, миновала окно и остановилась перед дверью. Раздался легкий скрип, когда человек надавил на дверную ручку. Замок был заперт. Другие дома в округе могли оставаться незапертыми на ночь, но только не трактир с его многочисленными соблазнами, разлитыми по бутылкам и бочкам. Тогда ночной визитер вернулся к окну. Не подозревая, что за ним следят, ощупал оконную раму. И здесь незадача. Марго так просто не проведешь. Ее практичный ум никогда не упускал из виду такие детали, как проверка запоров на всех дверях каждый вечер после закрытия, обновление оконной замазки в конце летнего сезона, покраска рам, дабы предохранить их от гниения, и замена треснувших стекол. Облачко пара появилось из-под полей шляпы вместе с досадливым выдохом. Человек застыл в задумчивости. Но ненадолго. В такую погоду долго на месте не постоишь. Он развернулся и пошел прочь, быстро и уверенно. Даже в темноте он точно знал, куда поставить ногу, избегая колдобин и булыжников. Так он добрался до моста, пересек его, а на другой стороне реки сразу свернул с дороги в лес. Еще долгое время после того, как незваный гость удалился, кот отслеживал звуки его перемещения. Вот ветка скребнула по рукаву шерстяной куртки, вот каблуки звонко прошлись по окаменевшей от холода земле, вот запищали потревоженные лесные обитатели… и вот наконец все стихло. Кот мягко спрыгнул на пол, вернулся к очагу, вновь прижался к его теплой стенке и сладко задремал. Итак, после невероятных событий, первой изумленной реакции и первых попыток осмыслить случившееся люди разошлись из «Лебедя» в разные стороны, и очень скоро эта история была впервые рассказана. Позднее, когда ночь была еще в силе, а участники тех событий наконец-то заснули, история на свой лад отложилась в сознании всех – свидетелей, рассказчиков и слушателей. Из них в этот поздний час не спала только девочка, вокруг которой, собственно, все и закрутилось. Она легкими вдохами-выдохами провожала уходящие секунды, смотрела в темноту и прислушивалась к близкому шуму реки. Притоки Проследить за рекой на карте кажется делом несложным. Наша река берет свое начало на лугу Трусбери-Мид и через двести тридцать шесть миль впадает в море близ Шуберинесса. Но, предприняв путешествие вдоль ее русла на лодке либо пешком – миля за милей, – вы очень скоро заметите, что целеустремленность не относится к числу ее главных достоинств. Невольно возникает впечатление, что эта река не очень-то и стремится достигнуть своего устья. Вместо этого она выписывает петли, отнимая массу времени у добросовестного повторяющего их путника. Она как будто дразнится, меняя курс: неоднократно поворачивает на север, на юг или на запад, словно забывая об основном, восточном направлении – или же оставляя его напоследок. В Эштон-Кейнсе ее русло разбивается на такое количество протоков, что едва ли не каждый дом в этой деревне был вынужден обзавестись собственным мостиком перед крыльцом, а ниже по течению, у Оксфорда, она описывает большую неторопливую дугу вокруг города. В запасе у нее есть и другие трюки: местами она замедляется, раздается вширь и течет едва заметно, чтобы затем вдруг сузиться и резко ускорить бег. В Баскоте она разветвляется на два полноводных рукава, которые отхватывают у местности длинный островной кусок, после чего вновь сходятся в общем русле. Если все эти детали сложно уяснить с помощью одной лишь карты, то с другими дело обстоит еще сложнее. Во-первых, помимо неизменного движения вперед к устью, река растекается в обе стороны по рукотворным каналам, орошая поля и луга. Ее вода проникает в колодцы и потом используется для стирки белья или заварки чая. Она впитывается корнями растений, клетка за клеткой поднимается по ним к поверхности, насыщает листья кресс-салата и вместе с ними попадает в суповые миски и на шинковочные доски окрестных трактиров. Из чайных чашек и тарелок она перемещается во рты и подпитывает сложные биологические организмы (каковые сами по себе являются отдельными мирами), прежде чем вернуться в почву при посредстве ночного горшка. Где-то в другом месте капли речной воды остаются на листьях прибрежной плакучей ивы, с восходом солнца обращаются в невидимый пар и вполне могут слиться с облаками (по сути огромными, плывущими в небе озерами), чтобы впоследствии выпасть на землю дождем. Все это части общего пути Темзы, оставшиеся за рамками картографии. Впрочем, и официальным картам можно верить лишь отчасти. В действительности река начинается со своего истока не более, чем история начинается с первой страницы книги. Взять, к примеру, Трусбери-Мид. Помните фотоснимок, с ходу раскритикованный завсегдатаями трактира за недостаточную живописность? Обычный ясень на краю обычного поля, сказали они, – и на первый взгляд все так и есть. Но присмотритесь внимательнее. Видите небольшое углубление в земле у подножия дерева? Видите канавку – мелкую, узкую и ничем не примечательную, отходящую от этого углубления и исчезающую за краем снимка? Видите на дне канавки какой-то блеск, серебристые пятнышки на сером фоне илистого грунта? Эти проблески – лужицы воды, впервые за очень долгое время оказавшейся под лучами солнца. Вода эта поднялась из глубин земли, где во всевозможных пустотах под нашими ногами – скальных трещинах, проходах, пещерах – тянутся водные пути ничуть не менее многочисленные и разветвленные, чем на поверхности. Так что исток Темзы не является ее началом – точнее, это ее начало только в нашем традиционном понимании. В любом случае отнюдь не все признают Трусбери-Мид истоком Темзы. Известно мнение, что место истока было определено неверно, а настоящее «начало в нашем понимании» находится в другом месте, именуемом Семью Ключами, откуда вытекает Черн – река, впадающая в Темзу близ Криклейда. Кто же здесь прав? Не нам судить. Темза, которая то и дело сворачивает на север, на юг или на запад в ущерб восточному направлению, которая тут и там растекается каналами в стороны от главного русла, которая может прихотливо изменять скорость течения, которая на пути к морю отдает часть своих вод небесам, – такая Темза куда интереснее для нас своим движением, нежели своими началами. А если даже у нее и есть конкретное начало, оно скрыто в темном, недоступном нам месте. Посему лучше уж смотреть, куда она течет, чем выяснять, откуда она вытекает. Да, притоки! В сущности, ради них и был затеян этот разговор. Черн, Ки, Рей, Колн, Лич и Коул – эти речушки в верховьях Темзы текут из разных мест, чтобы подкрепить ее объемом и энергией своих вод. И в нашей истории тоже будут свои притоки. В тихие часы перед рассветом мы можем на время отвлечься от большой реки и от этой долгой ночи, чтобы проследить за малыми притоками. Нет, не вплоть до их начал – загадочных и неведомых, – а всего-навсего до их вчерашнего дня. Что ты об этом думаешь? В день накануне появления странной девочки, в половине четвертого пополудни, из задней двери фермерского дома в Келмскотте вышла женщина и торопливо пересекла двор, направляясь к амбару. Ее светлые кудри были тщательно убраны под чепчик, а простое синее платье вполне соответствовало образу работящей фермерской жены, но покрой с претензией на изящество позволял предположить, что душой и сердцем эта женщина все еще молода. При ходьбе она широко расставляла ноги, через шаг наклоняя туловище влево и потом вновь распрямляясь, но это не замедляло ее продвижения. Помехой не была и повязка на ее правом глазу, сделанная из той же синей материи, что и платье, с белой ленточкой вместо обычной тесьмы. Она достигла дверей амбара. Здесь пахло кровью и железом. Спиной к ней стоял мужчина – необычайно рослый, мощного телосложения, с широкой спиной и жесткими черными волосами. В ту минуту, когда вошедшая положила руку на дверной косяк, мужчина бросил наземь окровавленный кусок ткани и приступил к заточке лезвия. Воздух наполнился пронзительным металлическим визгом. В глубине амбара были рядком аккуратно сложены свиные туши; вытекающая из них кровь искала углубления в земляном полу. – Милый… Он обернулся. Коричневый цвет его кожи явно не был следствием работы на свежем воздухе под английским солнцем, сразу наводя на мысль о другом, весьма далеком континенте. Толстые губы и широкий нос подтверждали это впечатление. При виде супруги его карие глаза осветились радостью, а рот растянулся в улыбке. – Следи за своим подолом, Бесс, – предупредил он, заметив, что ручеек крови продвигается в ее сторону. – И за туфлями – ты же в хороших туфлях. Я здесь почти закончил. Скоро вернусь в дом. Тут он посмотрел ей в лицо, и визгливый дуэт ножа с точилом прекратился. – В чем дело? При всем внешнем различии их лиц, на обоих отразилось одно и то же чувство. – Кто-то из детей? – спросил он. Женщина кивнула: – Робин. Их старший. Лицо мужчины вытянулось. – Что на сей раз? – Вот письмо… Он перевел взгляд на ее руку, но там оказался не сложенный лист, а пригоршня мелких клочков бумаги. – Это нашла Сюзи. Робин оставил ей свою порванную куртку, когда заходил к нам в последний раз. Ты же знаешь, как ловко Сюзи управляется с иглой, хотя ей всего двенадцать. Куртка очень хорошая – боюсь даже думать, во сколько она ему обошлась. Рукав был сильно разорван, по словам Сюзи, хотя теперь нет и следов прорехи. Ради нитки нужного цвета ей пришлось распустить шов в кармане. Тогда-то она и нашла это письмо, порванное на кусочки. Я застала Сюзи в гостиной, когда она пыталась сложить их вместе навроде картинки-головоломки. – Дай мне взглянуть, – сказал он и помог ей подобрать подол платья над лужицей крови, когда они вдвоем перемещались к длинной стойке у внутренней стены. На эту стойку она выложила обрывки письма. – «…плата…» – прочла она вслух, ткнув пальцем в один из клочков. У нее были руки труженицы, без перстней и колечек на пальцах (не считая обручального), с короткими, но чистыми и ровно подстриженными ногтями. – «Любовь…» – прочел он на другом, но до бумаги не дотронулся, поскольку под его ногтями и на пальцах осталась засохшая кровь. – «…в конечном счете…» Что может быть в конечном счете, как думаешь, Роберт? – Понятия не имею… Но почему письмо разорвано, да еще так мелко? – Может, он сам его порвал? Получил письмо, и оно ему не понравилось. – Попробуй соединить два этих клочка, – предложил он, однако разорванные края не подошли друг к другу. – А почерк-то женский. – И к тому же красивый. Я не умею так выводить буквы. – У тебя тоже неплохо получается, милая. – Нет, ты взгляни, как ровно написаны слова. И ни единой помарки. Ее почерк почти так же хорош, как твой, и это при всех твоих годах обучения. Что ты об этом думаешь, Роберт? С минуту он молча смотрел на обрывки. – Полностью мы текст не восстановим, это понятно. Здесь только часть письма. Попробуем сделать так… Они стали сортировать клочки – ее ловкая рука следовала его указаниям – и в результате разложили их на три группы. Первая состояла из слишком мелких обрывков, не представлявших интереса: части слов, артикли, пустота полей. Эту кучку они отодвинули в сторону. Вторая группа включала целые слова, которые они прочли вслух. «Любовь» «без всякого» «дитя скоро полностью» «кроме тебя, помочь некому» «плата» «больше ждать» «отец моего» «в конечном счете» Последняя группа состояла из обрывков, на которых повторялось одно и то же слово: «Алиса» «Алиса» «Алиса» Роберт Армстронг повернулся к своей жене, а та одновременно повернулась к нему. Она глядела встревоженно; его взор был мрачен. – Скажи, любовь моя, – произнес он, – что ты об этом думаешь? – Эта «Алиса» – я сперва решила, что так зовут женщину, написавшую письмо. Но в письмах люди не упоминают свое имя так часто. Они просто пишут: «я». Значит, эта Алиса – другая женщина. – Верно. – «Дитя», – повторила она с удивлением. – «Отец…» – Да.