– Я переведу. – Коротышка-книжник выпрямился, как мне показалось, с некоторым усилием, и открыл фолиант примерно посередине. – «Затем, как велел нам дух, мы развеяли пепел по четырем ветрам, а оставшееся в чаше съели». Его голос приобрел глубину, которой не было в разговоре, и размеренность, напоминающую неторопливые удары кузнечного молота по железу. Насколько это было намеренным (я уже понял, что, в придачу ко всем своим талантам, Голд оказался непревзойденным актером), я не мог сказать. «– Долгое время ничего не происходило. Мы стояли у могилы, не глядя друг на друга. Поднялся холодный ветер, и звезды временами прятались за тучками, похожими на клубы дыма. Дважды я видел на дороге запоздалых путников, которые заметили нас без одежд, приняли за упырей и поспешили дальше. Помню, как страшился, что мой друг пожелает уйти, ведь я бы не продолжил в одиночестве и упустил бы – как мне казалось – все великие тайны; а также, возможно, оставил бы на свободе нечто, способное причинить великий вред. Наконец моих ушей достиг шепот: казалось, далекий и тихий хор напевал мотив без слов. Я обернулся, чтобы выяснить, откуда доносится звук, и некоторое время бесплодно вертел головой, а потом увидел, что мой друг смотрит на землю между нами – на вершину могилы, с которой мы (по указанию духа, который сошел меж Луной и Собачьей звездой, чтобы обратиться к людям) убрали камни. Песок пришел в движение, как будто был варевом в горшке, которое размешивала кухарка; он все кружился, и так называемое пение, принесенное ветром, было голосом песка. Я наклонился, желая коснуться его, но меня ударили по руке, словно посохом, хотя никакого посоха я не увидел. По мере того как шевеление продолжалось, а пение становилось громче, песок над могилой поднялся, как тесто в корыте, и потек к нашим ногам. Появились пузыри, словно в луже, куда бросили камень, и, наконец, рука лича вознеслась над песком, а за нею вторая и ужасная голова – в конце концов мертвец восстал пред нами, и могила снова затихла. Плоть на его черепе обратилась в пыль, остались лишь волосы, свисающие до плеч, но утратившие свой прижизненный блеск, и в них копошились крошечные существа, которые рождаются под солнцем в том, что умерло. Очи исчезли, а глазницы казались темными ямами, на дне коих мерцала светящаяся точка, перемещаясь из одного колодца в другой, а временами исчезая совсем – она была точно одинокая алая искра, которая мечется в ночи, когда ветер раздувает почти погасший костер. Благодаря тому, что нашептал мне могущественный дух, я понял: это душа мертвеца, которая ищет теперь в многочисленных покоях под сводом черепа свои былые места упокоения. Затем, собрав все мужество и вспомнив, что поведал мне дух – мертвец не собирался причинять вред, если я не ступлю на его могилу или не отброшу один из камней, которые защищали его от шакалов, – я заговорил с ним, сказав: „О ты, вернувшийся оттуда, откуда никто не возвращается. Ты пробудился от смерти, которая, как говорят люди, никогда не умирает; поведай нам о том месте, откуда ты пришел“. И тогда он промолвил: „О тени нерожденных лет, ступайте прочь и не тревожьте день, принадлежащий мне“». 5. Президент – Ваша реакция на карты была довольно интересной, мистер Вир, но… – Но весьма многословной. – Вовсе нет. Чем больше отклик на каждую карту, тем больше можно узнать. Однако я собирался сказать, что мне придется прекратить наш маленький эксперимент, каким бы увлекательным он нм был. Я должен заняться другим пациентом. – И к какому же выводу вы пришли? – Я хочу просмотреть свои заметки, прежде чем изложу выводы, мистер Вир. Не могли бы вы вернуться сегодня днем? Скажите секретарше, что я назначил вам встречу после завершения приема пациентов, – доктор Ван Несс выровнял стопку желтых карточек, постучав ими по своему столу, а затем совершенно умышленно (как мне показалось) перетасовал их. – Вы хотели еще о чем-то спросить, мистер Вир? – Я собирался спросить, почему к вам приходила мисс Лорн. – Не припоминаю пациентку с такой фамилией. – Миссис Прайс. – Это та Маргарет Лорн, о которой вы мне рассказывали? Очень жаль, но я не могу обсуждать своих пациентов. Ничего серьезного. – Понимаю. – На вашем месте, мистер Вир, я бы сейчас пошел домой и немного отдохнул. В приемной появилась новая группа людей. Один из них был служащим, а две – женами служащих. Я спросил мужчину, что привело его к врачу, и только потом, когда он принялся рассказывать, понял, что он подумал, будто я провожу медосмотр. В офисе мисс Биркхед сообщила, что мне никто не звонил. Я вошел в кабинет и сел за свой стол, спиной к заводу. Я избавился от стола Джулиуса Смарта – тяжелого, старомодного, с резными ножками, передней и боковыми панелями, – когда переехал. Декоратор заменил его капом[77] грецкого ореха, который по форме напоминал сгусток слюны на тротуаре. Ковер был оранжевым (я настоял), а бронзовое пресс-папье в форме апельсина придавливало почту. На стене висели фотографии времен моей работы в инженерном отделе – не так много, как хотелось бы, но все, что нашлось: я у чертежной доски, не ведающий о том, что меня снимают; групповая фотография, задуманная неформальной, но получившаяся слегка напряженной – я, еще один инженер и Фред Нили, мой техник после Рона Голда; шутливое фото на пикнике компании – мы с Бертом Уайзом фехтуем ручками крокетных молотков. В одну из стен офиса был встроен бар, и я налил себе скотча, прежде чем сесть за стол. Обычно при свидетелях я пил «отвертки», и скотч позволил мне расслабиться. Первое письмо было написано от руки на линованной тетрадной бумаге. Дорогой мистер Вир! Хочу поблагодарить вас за то, что вы были со мной так любезны, когда я нагрянул в гости. Завод у вас, конечно, большой, и я рад, что мне довелось его увидеть, так как подобные вещи я вижу нечасто – понимаете, только из окна трейлера, когда мы едем в новый город и проезжаем по шоссе мимо какого-нибудь большого промышленного предприятия, вроде вашего. Я вот думаю: половина населения страны работает в таких местах, а я про них почти ничего не знаю. Мама не хотела, чтобы я работал на каком-нибудь заводе или в шахте. То, что вы про меня сказали – что я чужак, а чужаки – настоящие товарищи, так как все товарищеское за пару лет теряет смысл, и тогда все люди оказываются друг другу чужаками, просто никто этого не осознает, но зато все понимают других чужаков, которые пишут о своих впечатлениях об их жизни или о том, как она устроена, – в некотором смысле очень правильно. Я об этом много думал. По-моему, с Диккенсом так и получилось, когда он работал на фабрике, где делали ваксу. Когда читаешь «Дэвида Копперфилда», очевидно, насколько он был там чужаком. Книги в бумажных обложках мне, как и прочим странствующим карнавальщикам, очень подходят, ведь мы не можем позволить себе дорогие издания, а даже если бы могли, их невозможно возить с собой – очень скоро трейлер заполнится по самую крышу. И мы не можем брать книги в библиотеке, потому что нам не хотят выдавать читательские билеты (и я никого не виню). Большинство карнавальщиков не интересуются журналами, за исключением религиозных брошюр, которые нравятся некоторым женщинам. Остальные много смотрят телевизор и читают книги в мягкой обложке, которые можно выбросить или обменять, когда закончишь. Я не могу поехать в город, чтобы что-то себе купить, как большинство других, поэтому обычно прошу кого-нибудь приобрести мне книжек на десять-двадцать долларов, а затем читаю, что хочу из полученного, и обмениваю остальное на то, что мне действительно необходимо. Плохо то, что я желаю читать Диккенса, Джейн Остин, Пруста, Стендаля, великих русских и тому подобное, что можно получить только в университетских городках, но вы сами понимаете, что мне чаще всего достается. Однажды я попросил Баббу Руссо, ведущего Шоу-с-девочками[78], достать мне то, что я хотел, и он действительно пошел в один из книжных магазинов колледжа, но купил 9 (девять) экземпляров «Жизни на Миссисипи». Ему это показалось очень забавным. «Жизнь на Миссисипи», конечно, хорошая книга, но вы когда-нибудь пробовали обменять девять экземпляров, стоя рядом с каруселью? У меня еще осталось пять штук. (А вам случайно один не нужен?) Повод вам написать появился в связи с людьми, о которых мы говорили в тот вечер, когда вы пригласили меня на ужин. Вы, наверное, помните, как мы говорили о миссис Мейсон – женщине, которая руководит забегаловкой при нашем шоу, и ее дочерях. Арлин помогает матери с гамбургерами и так далее, а Кэнди помогала раньше, но уже два года работает в Шоу-с-девочками. У Кэнди есть фотографии, она их всем раздает, и мне одна перепала, а я посылаю ее вам. Все остальные девушки в шоу считают картинку довольно скромной, потому что, как вы, вероятно, уже видели, на ней стринги и декоративные накладки на сосках, а это все, до каких пределов им разрешено раздеваться в городах, где порядки как в воскресной школе, и сколько ни давай полицейским на лапу, толку мало. Но, по словам Кэнди, она хочет оставить что-то на волю воображения, и, кроме того, не желает, чтобы из-за фото ее где-нибудь оприходовали – то есть арестовали, а вовсе не то, о чем вы могли подумать, мистер Вир! В любом случае, если у вас есть комментарии по поводу фотографии, говорите, а я передам Кэнди; она будет рада получить весточку. У нее есть еще одна фотография, на которой она откинулась на красный бархатный столик – есть у них такой, – ягодицами на краю и задрав одну ногу, ну, вы понимаете, о чем я. Если хотите посмотреть, я достану для вас одну такую. Помните, я рассказывал о новой девушке, которая переехала жить к миссис Мейсон, когда мы были в Хаттисберге? Ее звали Дорис, и она была ребенком мистера Мейсона (кем бы он ни был – я сам никогда его не видел, и у нас тут довольно многие готовы биться об заклад, что его не существовало). Она говорила, папа умер, а она его дочь от жены № 2, той, ради которой он оставил миссис М. Ее матери тоже не стало, и отец когда-то сказал ей, что она может жить с его первой, потому что он много лет посылал миссис М. чеки, чтобы обеспечить других девочек – дескать, теперь она пусть позаботится о Дорис. Ну, она позаботилась, как я вам и говорил. Я сам вырос среди карнавальщиков и могу засвидетельствовать, что это не очень подходящее место для детей, но их тут все равно много, однако никому не пришлось вытерпеть больше, чем Дорис. До ее прихода у миссис М. всегда было довольно грязно, даже по меркам забегаловок, но не успела девочка освоиться, как ей пришлось заняться наведением безупречной чистоты. Я туда редко наведываюсь, но дошло до того, что все об этом болтали, даже люди, которые вроде бы на такие вещи не обращают внимания, и с того места, где я сижу на платформе Десяти-в-одном, видно забегаловку (мы на каждой стоянке располагаемся одинаково, как вы, наверное, знаете), где миссис М. и Арлин сидят в парусиновых креслах за стойкой, отдавая приказы Дорис, а та или жарит гамбургеры, или оттирает грязь. Самое худшее я узнал только после нашей встречи: миссис М. не давала ей достаточно поесть. Бедняжка столовалась на кухне, как и все мы, но миссис М. платила, и она скупердяйничала, даже не позволяла Дорис купить гамбургер, пончик или сладкое яблоко в киоске. Бабба Руссо рассказал мне, что дела пошли совсем плохо, поэтому он пошел, заказал себе гамбургер и угостил Дорис, а миссис М. так рассвирепела, что, по его словам, чуть не выбила его из рук девочки; а потом сорвала зло на Кэнди. И Кэнди пошла к Риган Райхерт (женщине, которая руководит шоу), вся такая заплаканная, и заявила, дескать, если Бабба не прекратит это дело, миссис М. бросит шоу и заберет с собой всех трех девочек. Естественно, Риган не собирается терять Кэнди, которая у ней стриптизерша № 2 – как говорится, «звезда второй величины», – и она сказала Баббе, ты это заканчивай. А еще я слышал, что Кэнди пыталась обучить Дорис кое-каким фокусам, чтобы подзаработать денег без ведома миссис М., но не знаю, что из этого вышло. Вы помните, когда я был у вас, мы говорили про Дорис и развлекались, выдумывая, что бы такого хорошего могло с ней произойти, а потом решили, что однажды вечером какая-нибудь звезда шоу заметит ее, когда она выступит вместо Митци Швенк в смертельно опасном номере. На Дорис был бы красивенький шлем, прозрачная блузка, обтягивающие кожаные штаны и все такое, и она выглядела бы на миллион баксов, сидя в большом дамском седле «харлея» позади Молнии Джонсона. Затем наша звезда шоу (вы помните, я сказал, что это не могу быть я, так как уже слишком хорошо ее знаю, и мы решили, что это будет Том Лавин, Канадский Гигант) увидит ее, и заиграют свадебные колокола, и с этого момента все, что ей придется делать, это наводить порядок в трейлере и, возможно, раздавать вместе с ним книги, если ей захочется и народу будет много. Я все еще думаю, что Том был хорошим выбором, даже если он здоровенный, как жеребец, но со слабоватыми ногами, да и зрение его подводит. Он действительно очень умный и тонко чувствующий малый (взял у меня «Жизнь на Миссисипи» за наличные), который экономит деньги и долго не проживет, а это главное, что сообразительной бабенке требуется от мужа. Ну да, вы скажете, что за Тома не выплатят страховку, но два из трех – уже неплохо. Поэтому, вернувшись домой, я принялся обрабатывать Тома. Сомневаюсь, что он вообще знал, кто такая Дорис, поскольку не видит ничего на расстоянии больше двух футов, но я ему все о ней рассказал, а затем один или два раза водил в забегаловку, пока ворота еще не открылись, когда мы выступали на ярмарке округа Клейборн в Гомере. Я купил ему – ну, вы понимаете – гамбургер или яблоко в карамели или что-то в этом роде и попытался разговорить Дорис. Тому восемнадцать, и говорят, он медленно развивается, но самое время начать интересоваться противоположным полом, потому что кто, черт возьми, стерпит, когда рядом этакая фея ростом семь футов шесть дюймов[79]? Какое-то время казалось, что все идет хорошо, и я просто пустил все на самотек, думая, что раз Том увидел, как плохо Дорис, а она увидела, какой он хороший парень, природа возьмет свое. И все выглядело довольно славно, пока мы не добрались до городишки под названием Глэдуотер, что в Техасе. Откуда ни возьмись появилась дама, которая искала Дорис, – женщина лет пятидесяти, хорошо одетая, по деревенским меркам. Ну, вы понимаете. Она пришла так рано, что шатер для забегаловки еще не поставили, и миссис М. послала Дорис за булочками для гамбургеров, поэтому, когда гостья спросила Джима Филдса, парня, который руководит нашей охраной на входе и выходе, где найти Дорис, а девушка как раз шла мимо, и Джим такой: «Вон она!» – и женщина протянула руку и схватила ее. Почти никто из нас не знал, что происходит, пока Дорис не вернулась из города, одетая во все новое из магазина «Сирс», и некоторые вещи были еще с этикетками. Вы будете смеяться, мистер Вир, и некоторые действительно посмеялись, но сам я был на платформе для зазывалы и видел ее, она выглядела очень мило. Этель Фишман, наша заклинательница змей, подозвала Дорис и немного поболтала с ней, а позже рассказала мне, что эта женщина была старой подругой мистера М. Перед смертью – по словам той леди, но я не вижу причин ей не верить – он написал ей письмо, в котором сообщил, что передаст свою дочь под опеку миссис М., и попросил проверить, как у нее дела, если шоу когда-нибудь окажется вблизи от ее родного Килгора. Покойный мистер М., похоже, был настоящим дамским угодником. Я точно не знаю, что произошло после того, как Дорис вернулась на работу в забегаловку. Некоторые говорят, что миссис М. заставляла ее переодеться в старую одежду, а она не хотела. Другие возражают, что она-то хотела переодеться, чтобы не испачкать новые вещи (это более вероятно, и, держу пари, вы тоже так думаете), а миссис М. ей не позволила. В любом случае, в заведении не было никого, кроме одного или двух клиентов, миссис М., Арлин и Кэнди, которая любит бродить там в халате, когда не работает. Так что никто не знает, как все случилось. Но внезапно они втроем на нее накинулись, сорвали одежду, и миссис М. ударила Дорис по голове плоской стороной сковороды, полной горячего жира. Сдается мне, ударь она краем, убила бы девушку на месте. Люди прибежали отовсюду, вы знаете, как это бывает, и некоторые спустились с платформы нашего Десять-в-одном, включая Тома Лавина. Я был хорошего мнения о тебе, Том, но через минуту кто-то стукнул его по коленной чашечке – думаю, миссис М. своей сковородкой, или его могли пнуть, потому что Кэнди пыталась пнуть всех парней по яйцам своими высокими каблуками. Кэнди довольно хорошо пинается, и коленная чашечка Тома была как раз на той высоте, куда она могла дотянуться. Как бы то ни было, он упал, и мне пришлось помочь ему подняться и снова подтащить его к платформе, и у него до сих пор нога в гипсе. Бедняжку Дорис пару раз повалили в грязь, вся ее новая одежда разорвалась в клочья. Мне по-прежнему казалось, что все может получиться (люди говорят, я забавный в этом смысле), потому она должна была увидеть, как Том бежал на помощь – в конце концов, он намного выше остальных, – и задаться вопросом, как его отблагодарить, и одна из других девушек подсказала бы ей, и вуаля. Может быть. Только это не сработало, потому что прошлой ночью Дорис забралась в фургон-трансформатор и схватила кабель, соединяющий нас с линиями высокого напряжения. Женщина, о которой я вам рассказывал, возьмет на себя похороны, и в следующий раз, когда мы сюда приедем, я пойду и поплачу на ее могиле. (Ха-ха.) (Нет, правда – я могу это сделать.) Искренне ваш, Чарльз Тернер Из конверта вывалились две выцветшие фотографии цвета сепии. Я взглянул на них и нажал кнопку, которая должна была вызвать мисс Биркхед. Никто не пришел, и я позвонил снова. Наконец вошла некрасивая женщина лет сорока-сорока пяти, и я спросил ее, где мисс Биркхед. – Она больна, мистер Вир. Я заменяю ее. – Кто вы такая? Она носила веточку какого-то осеннего цветущего растения, приколотую к черному платью, и имела тот заурядно-кокетливый вид, какой часто свойственен одиноким женщинам, которые работают в офисе. – Я Эми Хэдоу, мистер Вир. Секретарь мистера Скаддера. Вы меня у него видели. Я не видел, но сказал: – Верно, теперь я вас вспомнил. – Чего вы хотели, мистер Вир? – Если бы вы были мисс Биркхед, я бы попросил вас взглянуть на эти фотографии. – Я протянул их ей. Мисс Хэдоу посмотрела. Мне показалось, что в кабинете было очень тихо; кажется, нигде даже телефоны не звонили. – Ну, эта женщина – явная проститутка, хотя, должна сказать, немного напоминает Кэрол Ломбард[80] – вы ее помните? Высокий мужчина – ну, что тут скажешь… Он просто неимоверно высокий. Того, кто стоит рядом с ним, рослым не назовешь, но в нем, наверное… о, даже не знаю. Шесть футов десять дюймов роста? Вероятно, больше. – Живы ли эти люди сегодня? – Что? – Я спросил, живы ли эти люди сегодня? Это фотографии живых людей? Она снова посмотрела на них. – Сомневаюсь. – Я тоже, а если все же присмотреться? – Ну, прежде всего, фотографии выглядят старыми. Посмотрите на костюм высокого мужчины – материал очень плотный, и на нем жилет с цепочкой для часов. У мужчины нездоровый вид, лицо такое худое, в очках толстые стекла. У женщины старомодная прическа, и она похожа на тех дам, которые погибают от руки мужчин или разбиваются в автомобиле, будучи вдрызг пьяными. Я не хотела вас обидеть, мистер Вир. Это ваши знакомые? – Нет. Я их никогда не встречал. Мисс Хэдоу положила фотографии на стол. Я видел, что она хотела расспросить меня, но боялась. Я сказал: – Мне пришло в голову, что это фотографии мертвых людей; я хотел посмотреть, чувствуете ли вы то же самое. – И это все, мистер Вир? Я кивнул, и она вышла из кабинета. Я подошел к бару и налил себе выпить.