— А как это вы так точно все запомнили? И день, и час? — А Вильям как раз по пятницам моется. И мать у него такая зануда насчет времени, ей всегда чтобы минута в минуту. По ней часы можно проверять. Вообще-то ему разрешают гулять до девяти, но в пятницу надо в восемь быть дома как штык. Чтобы мыться. Все уставились на Вильяма. А он, бедняга, готов был сквозь землю провалиться оттого, что его уличили в такой неслыханной чистоплотности. — Чистоплотность похвальное качество, — заметил я. — Вообще-то да! — Предводитель подумал. — А этот «ягуар», его что, спер… угнали? — Нет, на нем приезжал его владелец. У нас с ним тут. у нас тут неподалеку старая тетка живет. Он ведь по этой улице шел, правда? — Вот по этой самой. — И они ткнули пальцами. Значит, как я и думал с самого начала, Свен побывал в Энербаккене. А вовсе не нашел и не подобрал трамвайный билет на трассе для гольфа. И он не просто побывал здесь — я узнал, что он приезжал сюда дважды, узнал даже, в котором часу. Я шел и мысленно благодарил мать Вильяма за то, что она «такая зануда насчет времени». До остановки трамвая в Энербаккене было всего два квартала. Стало быть, Свен сел в трамвай не для удобства. Он мог за пять минут пройти эти два квартала до того места, где оставил машину. Он хотел быть анонимом. Аноним в ковбойке и серых брюках, и тот, кто следил за ним, увидел бы только, как он садится в трамвай. Я встал на трамвайной остановке в Энербаккене. Под мышкой у меня была коричневая папка-портфель, с которой я обыкновенно хожу в школу. На человеке с коричневым портфелем под мышкой всегда лежит внушающая доверие печать трудяги. Правда, кто его знает, что лежит в портфеле. Как правило, это бутерброды с сыром. Но бывают и образцы товаров. Именно то, что надо, когда собираешься, как я, обследовать все дома, выходящие окнами на остановку трамвая. Вокруг остановки располагались шесть или семь многоквартирных домов с магазинами на нижних этажах. Унылые серовато-коричневые здания, построенные, вероятно, в годы между Первой и Второй мировой войной. Я начал с магазинов. Самые что ни на есть заурядные лавчонки. Некоторые я осмотрел снаружи, в некоторые заглянул. Молоко и деликатесные продукты. Химчистка. Фрукты и табак. Готовое платье. Рыба и дичь Энербаккена. Но Свен приезжал в район Энербаккена не для того, чтобы купить молоко или сигареты. В унылых магазинчиках не было ничего необычного. Я занялся квартирами. Я поднимался и спускался по лестницам — я ведь не знал, что я, собственно, ищу. Поэтому я должен был вникнуть во все. Я изучал списки жильцов внизу подъездов, а потом каждую табличку в отдельности на каждом этаже. Тут были сплошь маленькие квартиры, так что я провозился довольно долго. Я ведь не мог позвонить в дверь и спросить насчет Свена, спросить, знают ли его здесь и не видел ли его кто-нибудь. Это было слишком опасно. Поэтому я просто медленно поднимался по лестницам и самым тщательным образом изучал каждую табличку с фамилией, каждую карточку с надписью «Такому-то два звонка». Практически я не встретил на лестницах ни души. В эти дневные часы люди были на работе. В пять часов я вернулся домой. Если кто-нибудь заметил меня — что ж, я продавец какого-нибудь мелкого товара или агент по продаже книг, возвращающийся домой после рабочего дня. Мне осталось обойти только один дом. И в субботу утром я его нашел. Нашел в последнем из домов, окна которого выходили на остановку трамвая. Это было унылое здание из серого бетона с тремя подъездами. Но уже в первом, увидев на верхнем этаже последнюю табличку с фамилией, я понял, что нашел то, что ищу. «П. М. Хорге. Советы и информация». Скверная табличка. Скверная во всех отношениях. Я постоял перед уродливой, но внушительной дверью, выкрашенной в коричневый цвет, обдумывая, как подступиться к делу. Ведь толком я ничего не знал. И тут я вспомнил слова Сократа. Сократ утверждает, что, если только суметь правильно задать вопрос, ты неизбежно получишь нужный ответ. Естественно было предположить, что П. М. Хорге, который специализировался на «советах и информации», — человек весьма увертливый. А следовательно, Сократ, вероятно, применил бы к нему метод, именуемый «блефом». В уродливой коричневой двери был глазок — тот, кто стоит с внутренней стороны двери, мог видеть того, кто звонит. Очевидно, в каких-то случаях это было необходимо. Я позвонил. Почти целую минуту за дверью не слышалось ни звука. Потом раздался негромкий зуммер. Стало быть, у П. М. Хорге в квартире была электрическая кнопка, так что он мог открывать дверь не подходя к ней. Зачем ему это нужно? Ведь я был уверен, что он уже подходил к двери и рассмотрел мое лицо в глазок. Я толкнул дверь и вошел. И, как только вошел, сразу понял, почему он открывал дверь нажатием кнопки. Поглядев на меня в глазок, он убедился, что меня не знает. Но, очевидно, моя внешность внушила ему доверие. И все же таким образом он получал дополнительную возможность рассмотреть меня получше, прежде чем я увижу его. В комнате было всего одно окно напротив двери, и он сидел спиной к окну. Комната была уродливой и безликой. Зеленый сейф, табурет, обтянутый коричневой кожей, несколько книжных полок, несколько стульев и большой письменный стол, в беспорядке заваленный бумагами. За письменным столом сидел П. М. Хорге. Общение с 5-м «английским» классом в школе Брискебю не прошло для меня бесследно. У меня выработалась привычка давать людям прозвища. Конечно, про себя. Но если я вижу незнакомого человека с какими-то характерными особенностями, в голове у меня, как правило, сразу возникает прозвище. «Уж», — подумал я. И уверен,5-й «английский» эту кличку бы одобрил. Он был тощий, длинный, с непропорционально маленькой головой. Лицо его можно было бы даже счесть благообразным, если бы черты не были такими мелкими и на диво безликими. А глаза слишком широко расставлены и слишком велики. И желтые, как у козы. Казалось, П. М. Хорге способен видеть то, что находится за углом. На нем был темный костюм, и я подумал, что он похож на служащего похоронного бюро. Сравнение, конечно, несправедливое — у меня нет знакомых среди служащих похоронных бюро. Просто эта профессия вызывает у меня неприятные ассоциации. — Прошу вас, — произнес он тонким и каким-то ноющим голосом. — Чем могу служить? Садитесь, прошу вас. Я сел по другую сторону письменного стола, прямо напротив него. Несмотря на летнюю жару, окно было закрыто. Я не знал, с чего начать. — Вы заняли стратегически правильную позицию, — заговорил я, стараясь придать моим словам шутливую интонацию. — Сидите спиной к свету. Вам меня видно хорошо, а мне трудно вас рассмотреть на фоне освещенного окна. По его лицу не похоже было, чтобы он оценил шутку. В его письменном столе было что-то странное. А может, странным был стул, на котором я сидел. А может, странным было и то, и другое. Высота стула и стола была такая, что мне казалось, будто я сижу на моей школьной кафедре. Но только здесь слева от меня на столе стояла большая настольная лампа под зеленым абажуром. Такой лампы в моем классе не было. — Под абажур можно ввинтить яркую лампочку, — продолжал я, поддерживая тот же неудачный тон. — И, направив ее на посетителя, прочитать его тайные мысли. Он стрельнул желтыми глазами в сторону лампы. Странный, беспокойный взгляд П. М. Хорге нравился мне все меньше и меньше. — Чем могу служить? — повторил он. — Меня зовут Мартин Бакке, — сказал я. — Доцент Мартин Бакке. Я пришел потому, что вас дважды навещал мой друг. Я пришел, чтобы узнать, о чем у вас шел разговор. — Как фамилия вашего друга? — Не знаю, каким именем он назвался, но наверняка не своим собственным. В желтых глазах вспыхнуло облегчение. — К сожалению, ничем не могу вам помочь. Вы сами, конечно, понимаете, в моей профессии первая и главная заповедь — сохранение тайны. «Хорошо бы узнать, в чем именно состоит твоя профессия», — подумал я. — И все же вы наверняка помните моего друга. Высокого роста, очень плотный, светловолосый. На нем были серые брюки и красная ковбойка. П. М. Хорге никак не реагировал на мои слова. «Но я выкурю тебя из твоего логова», — подумал я. И снова вспомнил о Сократе. «Блефуй решительней!» — советовал Сократ. — Вы, наверно, ведете дневник ваших встреч, — сказал я. — Если вы заглянете в него, вы увидите, что мой друг был у вас первого и восьмого числа текущего месяца, оба раза вечером, в начале девятого. Вы сами понимаете, я не мог бы знать о его посещениях, если бы мой друг не рассказал мне о них. В желтых глазах не осталось и тени тревоги, но они внимательно следили за мной. — Более того, он просил меня зайти к вам, если с ним что-нибудь случится… — Сожалею, но не могу сообщить вам никаких сведений. — Я тоже сожалею, но в таком случае отсюда я иду прямо в полицию, чтобы уведомить ее о том, что мой друг побывал у вас. Вы один из последних, кто видел его живым. Вечером во вторник его убили. Удар попал в цель. Желтые глаза скосились, крылья носа побелели. — Речь идет о судовладельце Свене Холм-Свенсене, — сказал я. — Вы наверняка читали сообщение в газетах. — Мне он назвался другим именем… — сказал Уж. — Он хотел побеседовать со мной об одном пустяковом деле. Не думаю, что я могу вам чем-то помочь. Как я уже сказал, соблюдение тайны — моя первая. Я облокотился на стол, напоминавший мою учительскую кафедру. Уж осекся на полуслове. Глаза его опять скосились в сторону лампы. Лампы, которая мне мешала, потому что на моей кафедре в 5-м классе лампы не было. Я протянул руку, чтобы ее отодвинуть. Но не успел. Прежде чем я до нее дотронулся, П. М. Хорге с быстротой молнии схватил ее и переставил. Он был слишком уж проворен — подозрительно проворен. С самого начала он не отрывал глаз от лампы, но он забыл, что я привык наблюдать за тридцатью лицами сразу. Уследить за одним для меня не составляло труда. Я вырвал тяжелую, массивную лампу у него из рук. Потом перевернул ее вверх ногами и заглянул под абажур. Лампочки в ней не было — там, где ей полагалось быть, находился микрофон, вмонтированный аккуратно и незаметно. Славный старый городок Осло, вот до чего ты докатился! Вот какие подлые пауки обитают теперь на твоих мирных улицах! Я вскочил с лампой в руках. Я был в такой ярости, что еще минута — выкинул бы негодяя в окно. Вот, кстати, почему окно закрыто, несмотря на летнюю жару: уличный шум был помехой при записи, записи голосов тех, кто попал в такую беду, что не видел иного выхода, кроме как прибегнуть к помощи П. М. Хорге, «Советы и информация». В этой комнате сидел Свен. Свен, который сказал, что кто-то должен защитить Карен. Свен, которого застрелили и чье тело валялось в песчаном карьере в Богстаде. А когда он сидел здесь, из микрофона, вмонтированного в лампу под зеленым абажуром, звук его голоса передавался на магнитофонную ленту. Где-то в этой маленькой грязной конторе я найду голос Свена. — Мне нужна лента с записью голоса Свена Холм-Свенсена, — сказал я. — Она нужна мне сию же минуту. Иначе я иду прямо в полицию и заявляю о том, что у вас в лампу на письменном столе вмонтирован магнитофон. — Это не запрещено, — пропищал он.