— Ну и л-а-а-адно! Тогда этот человек попал в точку. — И Мэр показал одобрительный жест Тулио, который казался еще более раздраженным. Учитель поднял правую руку, чтобы ему дали слово. Вместо того чтобы стыдиться своих друзей, он сказал:— Сеньор, эти люди несовершенны, но каждый по-своему великолепен. Что касается великих лидеров, к которым вы, сударь, как организатор этого знаменательного мероприятия, принадлежите, то вам следует знать… — Он сделал паузу и договорил: — Великий лидер, чтобы не заработать ранний инфаркт, должен иметь среди многих качеств в первую очередь добродушие и терпимость. Добродушие — чтобы не подвергаться стрессу от своей собственной глупости, и терпимость — чтобы не подвергаться стрессу от глупости других. Для Тулио это был неожиданный удар. Он мгновенно обнаружил, что наказывал других и самого себя и не был ни терпимым, ни добродушным. Испытывая явный стресс, ноне видя другого выхода, Тулио дал нам шанс. Подняв палец, он властно заговорил: — Еще хоть какой-нибудь шумок, и вас немедленно выгонят. Я почувствовал горький вкус унижения. Я никогда не допускал, чтобы кто-нибудь говорил с такой надменностью ни по отношению ко мне, ни к тем, кто был рядом со мной. Как параноик, я всегда Получал удовлетворение от критики, высказанной в лицо собеседнику. Я уже уволил пять профессоров в результате каких-то мелких стычек. Теперь я был по другую сторону баррикады, причем весьма непрочной. Было тяжело наблюдать за моим стереотипом в лице Тулио. Когда страсти улеглись, выступающий продолжил свой доклад, но вскоре сбился. Как и многим выступающим, ему удавалось блестяще говорить только тогда, когда все шло как по маслу, от представления компьютера до восприятия слушателями. Так что последнюю тему доклада он закончил с трудом. Важный чин из группы «Мегасофт» поблагодарил всех за участие и, слегка кашлянув, добавил: «За исключением некоторых». Затем он похвалил инициативную группу, к которой и сам принадлежал. Напомнив, что целью этой группы было инвестирование в образование общества, в права граждан, в развитие общественного благосостояния, он подытожил, что этот семинар будет способствовать изменению жизни. Перед последними аплодисментами, когда я подумал, что мы и на сей раз выйдем из помещения спокойно, без устроенного нами беспорядка, Учитель поднялся со своего кресла и дрожащим голосом выкрикнул несколько слов, разбудив более двух сотен присутствующих, которые в этот момент уже тоже были сонными. Когда он начал говорить, затронув тему, его волновавшую, свет в зале снова зажегся. — Как формировать лидеров будущего, не перестраивая систему образования? Общество, которое платит в несколько раз больше за того, кого осуждает, чем за того, кого обучает, будет всегда иметь трудности в формировании великих лидеров. — Он еще раз изложил свою знаменитую мысль: — Эта система нездорова, она формирует нездоровых личностей для нездорового общества. Какое будущее нас ожидает? Присутствующие пришли в восхищение от язвительности оборванца. Кто этот бесстрашный человек? Неужели он хочет начать семинар, который уже закончился? Да, это он. Люди спрашивали друг друга, кто этот человек. Некоторые узнали его и начали распространять информацию, что это тот самый бродяга, который в последнее время будоражит весь город. Глава 15 Газеты: источник питания Учитель начал перечислять другие составляющие кризиса формирования молодых лидеров, то, что его очень сильно тревожило, потому что на плечи молодёжи ложилась ответственность решения тяжелых проблем человечества, от коммерческих споров до изменения климата. — Молодые люди не подпитывают мозг интеллектуальной диетой, способной давать их формированию критическое сознание и развитие роли творцов общества. — И сразу же он сказал то, что пошатнуло мои убеждения как преподавателя университета. Вместо того чтобы восхвалять академические знания в качестве исцеляющей диеты, он стал восхвалять другой источник: газеты. «Свободные и независимые газеты представляют собой в настоящее время больший источник интеллектуальной пищи для человеческого мозга, чем допотопные академические программы. Но у молодежи нет ни свободного доступа к ним, ни интереса прочитать их. Мозг редакторов, журналистов, авторов статей ежедневно организуется так, чтобы составить мозг газеты! Ничего восхитительного! По моему мнению, они такие же, а может, даже более интеллектуальные, чем книги. Но они умирают. Ритуал перелистывания газеты, удовольствие от получения информации и проникновения в информацию, которая очищает народы, является наслаждением. Однако новые технологии, которыми командует Интернет, душат это наслаждение. Как мы будем формировать новых лидеров, если молодежь ежедневно переводит впустую часы, сидя перед телевизором, бродя по развлекательным сайтам, и не тратит даже нескольких минут в неделю, чтобы получить информацию о событиях в политике, обществе или экономике, которые происходят в глобализированном мире? Мы формируем не лидеров, а рабов». Учитель произвел на меня впечатление. Я всегда говорил о критической мысли, но никогда не думал, что он считал, будто газеты больше способствуют мышлению, чем неактуальные школьные программы. Теперь я понял, для чего Учитель читал газеты на рассвете на улице и заставлял своих учеников читать их, хотя это и были газеты двух-, а то и трехдневной давности. Теперь до меня дошло, каким образом мои необразованные и хулиганские сотоварищи обогащали свой мозг. А Учитель между тем комментировал следующий недостаток системы: — Мы совершаем преступление в образовании, заставляя учеников тратить годы на изучение маленького атома, который они никогда не увидят, и огромного пространства, по которому они никогда не пройдут. В то же время они не тратят и минуты на изучение планеты психики, которая пульсирует внутри них, и общественной планеты, которая пульсирует снаружи. Они должны узнать, как формируется мысль и как формируются мыслители, как заставить действовать в себе самих духовность и как поступать в обществе. Его слова задели публику, и люди взорвались аплодисментами. Желание уйти прошло, они хотели слушать этого интригующего и полемичного пророка философий, уличного мыслителя. Сразу после этого он вернулся к тезису о безымянных. И на этот раз Учитель проник в наши души, не прося разрешения и волнуя окружающую среду: — Тем, кто хочет стать лидером, я рекомендую также читать таблицы мозга безымянных. Политики должны склоняться перед самыми последними избирателями. Психиатры должны бы научиться своим нездоровым мозгом предугадывать кризисы пациентов в их перспективе. Интеллектуалы должны обучиться воображению неграмотных. А знаменитости? 3наменитости должны находиться в свете безымянных. Они тренируются предугадывать мир другого его глазами. Никто не понял, почему он это сказал. Всегда скупой на слова, Учитель не давал пространственных объяснений своим мыслям. Он побуждал людей думать о них и строить свои собственные выводы. Люди в зале перешли от аплодисментов к насмешкам менее чем за минуту. Они разразились хохотом. Они думали излечиться насмешкой, чтобы изменить обстановку, В конце концов, они были из думающей элиты и знали, что со времен греков и римлян младшие члены общества были ведомы, управляемы и подавляемы старшими. Это был скандал, что большие склонились перед маленькими. При современной демократии эти патроны не изменились, они только сменили облачение. Я стал пунцовым от смешков, которые слышал вокруг себя. Когда я повернулся к Учителю, чтобы попросить его не продолжать свои рассуждения, ученики, создавая эхо его мыслям, заговорили. Нервно сглотнув, я захотел снова забраться под кресло. Позора было не избежать. На последней минуте нас бы выгнали с игры. Бартоломеу, находясь в состоянии неудержимой эйфории, заявил: — Учитель, я здесь! Я всегда стремился к тому, чтобы знаменитости склонялись перед нами, шайкой безымянных И он показал на нас. Я отвернулся, чтобы он не опознал меня. — Наступило время тех, кто лишен престижа, тех, кто отвержен. Давайте устроим бунт в обществе, чтобы продемонстрировать наше величие! — воскликнул уличный философ к изумлению руководителей этого мероприятия. Внезапно в игру вступил Мэр, который вспомнил о Тулио де Кампосе. Возбужденный идеями Учителя и подбодренный своим другом по кутежам, он набрал воздуха в легкие и закричал: — Да, это — революция помешанных, сумасшедших, сумасбродных и тронутых! Я всегда стремился к тому, чтобы психиатры узнали мои самые известные идеи! Я попытался заткнуть Мэру рот, чтобы не позволить ему договорить глупости, но он встал с кресла. Если бы я тоже встал, все подумали бы, что я — его старший брат или кто-нибудь в этом роде. Вжавшись в кресло, я отказался от того, чтобы быть причастным к этой презренной шайке революционеров. Эти эксцентрики не поняли слова «революция» в устах Учителя. Они не поняли, что он выбирал сумасшедших из общества с целью, чтобы они росли, чтобы стыдили мудрецов и заставляли краснеть лидеров. Но они хотели стыдить их своим безумием. Итак, глупости продолжались, и вот еще один голос вошел в диапазон двух бродяг. — Да, наступило время жуликов, мошенников, заговорщиков, — заговорил Димас, гениальный мошенник. Но тут же поправил себя: — Жуликов в процессе перевоспитания, разумеется. — Это немного помогло, но не уменьшило остолбенелость присутствующих. — Наше время — время навязчивых, жаждущих и ипохондриков! кричал в возбуждении юный Саломау. — Аллилуйя! Это время церковников показывать свои чудеса, — сказал Эдисон Чудотворец. Будь я на месте Учителя, я бы выбежал в поисках твердой почвы под ногами, но я миролюбиво слушал их. По мере того как я отвергал сумасшествие толпы, во мне росло чувство, что долги моего сознания постепенно растут. Там, в глубине, один голос, полный язвительности, говорил мне, что я был одним из великих больных этого глобального дурдома. И внезапно прекраснейшая Моника, первая ученица-женщина, последовавшая за нашим Учителем, открыла рот: — Да, это время женщин, которых нет на обложках журналов мод, которые были изгнаны средствами массовой информации за то, что у них нет диктаторского образца красоты. — Моника провозгласила это так, как будто бы она была Жанной д’Арк, желавшей освободить женщин от тиранического ига худощавости, навязанного верховенством мира fashion[10]. Моника знала, о чем она говорила. Она была одной из наиболее востребованных международных моделей, пока ее не вышвырнули, чтобы она сбросила несколько килограммов. — Да, это время для пожилых, чтобы они бомбардировали общество высшей оценкой, — сказала профессор Журема с высоты своих более восьмидесяти лет, самая пожилая ученица и одна из самых смелых. Сделав небольшую паузу, она добила выступающих и зрителей своим следующим заявлением: — Вы, молодежь, — бананы, вялые, хрупкие, избалованные, робкие и застенчивые. Вы — могильщики, стерегущие мертвеца. Много говорите и не действуете. — Больше она ничего не сказала и ничего не стала уточнять. Внезапно она стукнула тростью по голове одного лохматого парня, который жевал жвачку и сказал с сарказмом, обращаясь к ней: — Высшую оценку за глупость. Старушка обалдела. Великий педагог сделала несколько невероятных жонглирующих движений своей тростью и процитировала слова, которые она выучила с двумя бродягами: — Высшую — за опыт. Культура без опыта бесполезна. Из всех учеников я был единственным, кто не высказался. Ах, я забыл о Фелипе. Разрушитель, хоть и был самым сильным среди нас, не говорил ничего, ибо боялся, что его линчуют. Он чувствовал, что ему нечего сказать после таких нелепых мнений и, хуже того, высказанных там, куда нас не звали. Это была самая близкая команда Учителя. Команда, которая вызывала дрожь, когда выходила на сцену. Не говоря больше ничего, Продавец Грез вышел, и мы быстро пошли за ним. Слушатели стояли какое-то время, думая обо всем, что они только что услышали. Они переваривали идеи и реакцию на них. У некоторых из них появилась изжога. Через пару кварталов Учитель отозвал меня в сторону. Он был специалистом указывать на ошибки с глазу на глаз и хвалить при всех, и никогда наоборот. Но один раз он сказал мягко: — Что тебя беспокоит, Юлий Цезарь? — Учитель, ваши ученики не понимают вашего философского проекта. — Они понимают по мере своих способностей. Почему не уважать эту меру? — Они вас позорят и могут разрушить ваш имидж, могут разрушить проект грез. Из-за них происходит социальное брожение, люди не знают, как дать этому определение, как отличить мудреца от сумасшедшего. Как отец, поправляющий сына, он тогда сказал мне: — Я научился быть почитаемым и освистанным, быть любимым и ненавидимым, быть понятым и осужденным. Что бы я вынес, если бы прервал дыхание жизни? Никакая клевета не сможет вырвать у меня и кусочка моего существа, если я этого не позволю. И, вдохновленный, высказал мне мысль, которую я пережевывал несколько дней подряд: — Идеи являются семенами, и самая большая услуга, которую можно оказать семени, — это закопать его в землю. Затем, глубоко вдохнув, он закончил: — Человек без друзей — это почва без влаги, утро без росы, небо без облаков. Друзья — это не те, которые нам льстят, а те, которые срывают загадочность с нашего героизма и вскрывают нашу слабость. Интеллектуал без друзей — это книга без содержания. Я вынужден был признать, что у меня были льстецы, но я был человеком без друзей. У меня никогда не было близких друзей, которые могли бы подставить плечо, чтобы я выплакался, или излить свои слезы на моем плече. Мое эго было велико, моя гордыня была огромной, моя заработная плата была маленькой, а солидарность со мной еще меньше. Я был человеком, насыщенным противоречиями. Некоторые ученики искали во мне руководителя курсовых научных работ или даже магистерских или докторских. Но мы не проникали в наиболее глубокие слои нашей личности. Трое университетских студентов совершали попытку самоубийства на последнем курсе, на котором я читал лекции. У десяти учеников был кризис депрессии. У нескольких десятков студентов произошли психосоматические расстройства. Но я никогда их не постигал. Преподаватель и его ученики находились друг от друга на километровом расстоянии. Мы не понимали ни формирования мыслей, ни мыслителей. Я был болен, формируя больных личностей для больного общества. Я притворялся, что преподавал, а они притворялись, что учились. И дипломы прилагались к нашей театральной пьесе. Глава 16 Умные отверженные Многие молодые люди следовали моде в манере одеваться, разговаривать, вести себя. Они не были независимыми. Быть отличными от группы порождало тоску. У них не было собственного стиля, ими управлял маркетинг, широко распространенный по социальной ткани. Некоторые молодые люди не только следовали моде, но и ненавидели тех, кто не вписывался в рамки близорукого мира их предрассудков. Они ненавидели проституток, гомосексуалистов, попрошаек и представителей прочих меньшинств. Через пять дней после скандала на семинаре, посвященном лидерам будущего, произошел яркий эпизод. Учитель оставил свою группу учеников в поисках спокойного места для погружения в самого себя. Для некоторых уединение было невыносимым, для Продавца Грез это было приглашением познать самого себя и отправиться под парусами по вселенной размышления. Около пятнадцати студентов университета старшего и среднего курсов при виде Димаса, Эдсона, Бартоломеу и Барнабе, как, впрочем, и меня, облаченных в старую одежду, залатанную, без стиля и без всякого сочетания цветов, начали насмехаться над нами. Эта группа считала бродяг социальной проблемой, которую следовало искоренять, порой даже применяя силу. Проходя мимо нас, один из них выставил левую ногу перед Мэром, который был последним в строю. Добряк Мэр упал, как спелый плод. Мы бросились ему на помощь, но он не ушибся. Мы подумали, что это было сделано непреднамеренно. Но я, оглянувшись, увидел, как студенты смеялись над чужой бедой. Один из студентов с согласия остальных высказался: — Вот отбросы общества! Мы остановились и повернулись к ним, а они повернулись к нам. Казалось, что они хотели потренировать свои кулаки. Мои нервы были напряжены. Проявился мой инстинкт преподавателя, и я, не отдавая себе отчета, закричал: — Вон из класса сейчас же! Однако я был оборванцем, а не преподавателем, имеющим право читать лекции. Увидев, что я вел себя, как профессор, сошедший с ума, они рассмеялись. Впервые я был унижен учениками. Раньше я бы этого не потерпел. Один из них пошел дальше. Насмехаясь надо мною, он сделал пару шагов вперед и заявил: — Вот учитель помешанных. Вместо того чтобы испугаться, Бартоломеу выпятил грудь и провозгласил: