Так как кухонька была крайне маленькой, по предложению сеньора Луиса Лемуса мы разместились за столом в комнате четы. Мы должны были сесть на полу. Когда освободилось место, появился лидер. — Я предлагаю не делать этого по-японски. Давайте станем в очередь по-индийски, чтобы люди набирали себе еду в кухне и садились в этой великолепной комнате, — сказал Бартоломеу, желая навести порядок в хаосе. И, чтобы продемонстрировать утонченность, добавил: — Донье Мерседес и сеньору Луису Лемусу будет подано первым. Чета хозяев сразу же отклонила это предложение. Господин Луис Лемус деликатно ответил: — Прошу вас, сначала угощайтесь вы. Именно в этом и заключался обман нашей парочки. Они приготовили западню, и гостеприимный хозяин в нее попался. Он и Барнабе уже стратегически расположились у двери кухни, чтобы взять пищу первыми. Я пришел в ярость, услышав предложение этих двоих, но Учителя они, похоже, забавляли. Он был на самом верху блаженства. Для него все это было праздником. Бартоломеу громко произнес: — Благодарю за щедрость! Пусть теперь подходят самые голодные. Я был предпоследним при накладывании пищи; Учитель — последним. Двое экспертов, подобно военным в сражении, набросились на цыпленка. Они взяли себе ножки и еще по ломтику грудинки. Чтобы скрыть свое коварство, они спрятали эти куски под горой риса. Потом в кухню вошли Саломау, Эдсон и Димас. Они набросились на остатки грудинки и вмиг размели их по тарелкам. Они не подумали обо мне, несмотря на то что знали, как я люблю жареного цыпленка. Разрушитель, непонятно почему стесняясь, тоже положил себе еды. Когда дошла очередь до меня, от благословенной птицы почти ничего не осталось. Разрушитель взял одно крылышко, а я второе. Учитель положил себе салат и несколько кусочков мяса из горшочка. Моника и профессор Журема поступили так же. Оба эксперта с нетерпением ждали, когда все возьмут свои тарелки, чтобы вместе начать есть. Таков был обычай Учителя. Потому они пощипывали то, что было наверху тарелки. Мы сидели стиснутые, как сардины в банке. Эдсон, священник группы, настолько изголодался, что даже не прочитал благодарственной молитвы; он посмотрел вверх, а потом вниз и принялся уничтожать еду на своей тарелке. Саломау и Димас, по крайней мере, вежливо моргали. У них было время только для того, чтобы глотать. Учитель в тишине поблагодарил за еду, которая питала его тело. Двое бродяг начали есть, как варвары. Они были дикарями современности. Внезапно, после того как мы принялись за угощение, Краснобай перестал жевать. С набитым ртом он решил продемонстрировать свое остроумие. Я счел странным его альтруистическое отношение. — Остановитесь, люди. Давайте поблагодарим за еду тех, кто ее приготовил. Несчастный заставил всех прекратить есть. Нам пришлось быстро проглотить кусок, что привело в восторг слюнные железы. Краснобай пребывал в такой эйфории от своего куска цыпленка, что поблагодарил за еду таким образом: — Донья Мерседес и сеньор Луис Лемус, я очень благодарен за то, что вы нас пригласили, надеюсь, это не в последний раз. — Потом он имел наглость попросить, чтобы все присутствующие накололи своей вилкой кусок цыпленка, который взяли, и подняли его вверх. У меня начался приступ кашля, но пришлось подчиниться, потому что я знал, каким назойливым он мог быть. Бартоломеу и Барнабе были похожи на двух генералов, которые, выиграв войну, добыли самые лучшие трофеи. Они держали ножки цыпленка гордо и твердо. Я, наоборот, как человек, побежденный в этой войне, поднял свое маленькое рахитичное и тоненькое крылышко, чувствуя себя самой большой шляпой в мире. Разрушитель тоже поднял свое. Мы посмотрели друг на друга и пришли к выводу, что нас назвали ослами. Я стал терять аппетит. Я почувствовал, что, пока мы выражали признательность, эти негодяи насмехались надо мной и показывали, что мой интеллект никуда не годится. Я еще раз обнаружил, что интеллектуалы являются идиотами перед такого рода экспертами. Они ненавязчиво командуют предприятиями, университетами, политикой и даже виадуками, в то время как мы тратим время на размышления. Бартоломеу прочитал молитву, в которой он признал свою подлость. — Господи, прости меня за мою алчность, я очень благодарен за эту великолепную курицу. И, чтобы еще сильнее испортить мне аппетит, в дело вступил Мэр: — Аминь! Да будут множиться курицы на земле, да наполнит мир сердца экспертов и «шляп». — И он сделал знак, как будто бы интересуясь, не хочу. ли я кусочек куриной ножки. Донья Мерседес и сеньор Луис Лемус потешались над нами обоими, но, если бы они ходили с ними, у них бы появилось желание убежать, даже несмотря на проблемы со здоровьем. На этот раз я не вынес провокации, повернулся к Учителю и сказал: — Учитель, эти двое называют меня «шляпой», невежей. — Юлий Цезарь, я мечтаю, чтобы в меню существования вы испытали ежедневный вкус спокойствия. Когда мозг свободен, пища приобретает другой запах. Такая простая еда, как мир, лучше, чем блюда с самым утонченным вкусом, но с тоской и гневом. Я умолк перед мудростью Учителя, но наглый Краснобай со своей необузданной способностью болтать попытался представить себя уличным философом, которому, в сравнении со мной, удалось вырасти. — Уважаемый Учитель, опираясь на фундамент ваших мыслей, я бы хотел сказать великому Юлию Цезарю, что на крылышках, хоть и маленьких, можно добраться дальше, чем на ножках. Мэр, Димас и Саломау выказали ему одобрение. И, прибегая к ложной скромности, тот продолжил: — Благодарю, но я всего лишь гений по разработке. И, более не отвлекаясь, они вновь накинулись на еду. Идя рядом с Бартоломеу и Барнабе, не знаешь— то ли тренируешься быть жалким, то ли учишься узнавать чудовищ ярости и возмущения, которые были зарыты в моей жизни. Возможно, мне следовало меньше поддаваться на их провокации и делать из жизни праздник, иначе я мог получить инфаркт на этом пути. Когда я дал себе самому зарок, что никогда больше не стану есть крылышки цыпленка, я вспомнил о терапию криком и заорал: — Ааааххх! Уууххх! Бартоломеу и Мэр испугались. Оба опустили свои ножки цыпленка в тарелку и, смутившись, схватили их снова Они выпили дозу собственного яда. Я рассмеялся. Мои друзья, прежде всего Моника и Журема, были впечатлены мною. Будучи строгим, я никогда так себя не вел. Впервые я почувствовал себя хорошо от фиглярства. Я понял, что смеяться над нашим идиотизмом полезно, ибо смех является святым средством против плохого настроения. Я попросил прощения у хозяев и, довольный жизнью, снова принялся за еду. Учитель не стал меня упрекать. Наоборот, он удовлетворенно кивнул мне. Он заметил, что я начал понимать, что с миром в жизни даже еда приобретает другой вкус. Глава 18 Пытаясь убить Учителя После еды и непринужденной беседы мы распрощались с любезными Луисом Лемусом и доньей Мерседес, Учитель нежно обнял их. Он любил прощаться, прижимая друзей к своей груди. Я никогда не видел людей, способных сделать столько из такого малого. Они жили по законам харизмы. Возможность дарить другим подпитывало «клетки» эмоций четы. Чтобы не потерять лица, Краснобай попросил прощения, но не за себя, а за других, особенно за меня. — Простите моих друзей за то, что они нехорошо себя вели. Но через несколько десятилетий Учитель их изменит. Прошу вас всякий раз, как вы будете готовить цыпленочка, вспоминайте об этом изголодавшемся ротике. Я не знал, делал ли Бартоломеу из своего существования шутку или он извлекал смех из собственной глупости, но факт в том, что он никогда не утрачивал своего хорошего настроения. Когда Мэр собрался открыть рот, чтобы сказать какую-то глупость, я оборвал его: — Побереги энергию, спуск долгий. Вспомнив об усталости, которая появилась на пути сюда, он, к счастью, услышал меня, но не слишком задумался над моими словами и язвительно произнес: — Благодарю, шеф моего кабинета, за заботу обо мне. Спуск, без сомнения, был долгим. Мы пытались сократить путь и направились по очень узкой улице, по которой с трудом мог проехать автомобиль. Через три квартала мы повернули налево и пошли по улице, не имеющей выхода. Солнечный свет был слабым. Нам пришлось вернуться, но внезапно мы увидели пятерых подонков неприятной наружности, вышедших нам навстречу. Мы не заметили, что они следили за Нами на расстоянии. Когда мы оказались в тупиковой улочке, они приблизились к нам. Все вокруг стали закрывать окна и двери. У нас по коже побежали мурашки. Мы чувствовали, что подвергаемся большой опасности. Когда между нами оставалось метров сорок, они надели капюшоны и ускорили шаг. На расстоянии десяти метров они достали пистолеты и два автомата из-под длинных плащей. Мы не верили, что нас убьют. Трое бандитов были белокожие. Двое были ростом под метр восемьдесят, а один — под метр девяносто. Четвертый, негр, не был высоким, его рост был приблизительно метр семьдесят, но он отличался необычайной мускулистостью, крутой шеей и развитой грудной клеткой. А пятый был малюткой около полутора метра ростом, худой, дерзкий, проворный, решительный, холодный; казалось, он вышел из подвалов китайской мафии. Он был лидером группы и одним только своим видом вызывал дрожь. Судя по его быстрым движениям, он был мастером боевых искусств. Направив свое оружие на нас, они потребовали: «Молчать!» У меня началось головокружение. Я никогда не попадал в ситуацию с высоким риском. У Разрушителя задрожали губы. Моника и донья Журема заплакали. У Эдсона пропал голос. У Саломау началась паника. Китаец, увидев, что мы запаниковали, действовал стремительно и безжалостно. — Мертвые не плачут. Молчать! — Он достал из сумки фотографию, посмотрел на Учителя и стал сличать снимок. Оглянувшись на своих товарищей, он движением головы подтвердил, что это был именно тот, кого они искали. Бандиты тут же направили оружие на него и на нас. Учитель, как это ни было невероятно (хотя все мы знаем, что рано или поздно умрем), не испытывал страха распроститься с жизнью. — Даже у убийцы должно быть достоинство, когда он держит оружие, — сказал он дрожащим голосом. — Если вы хотите мою жизнь, зачем же проливать безвинную кровь? — И велел своим палачам: — Отпустите их! Я не знаю, что произошло, но убийцы оставались без движения несколько секунд после его слов. Тогда, к нашему удивлению, Учитель смог взять себя в руки и крикнул нам: — Уходите сейчас же! И мы побежали, ожидая услышать выстрелы вслед. Пожилая профессор Журема и Моника бежали, как зайцы. Димас был похож на леопарда. У Эдсона, казалось, выросли крылья. Саломау забыл, что у него инфаркт, и исчез. Разрушитель и я мчались, как никогда в жизни. Но выстрелов не было. Мы завернули за угол и продолжили бежать. Примерно на расстоянии двухсот метров от этого места мы сделали короткую остановку, чтобы перевести дух. С нами Не оказалось двоих учеников, Барнабе и Бартоломеу. Мы подождали их, подумав, что поскольку они были самыми замученными жизнью и самыми медлительными, то, должно быть, отстали, но на самом деле эти двое остались. Они остались, чтобы умереть вместе с Учителем. Остались, чтобы быть рядом с тем, кого Любили. Они остались, потому что Учитель был для них всем: их отцом, их матерью, их другом. Я не мог поверить в героизм Барнабе и Бартоломеу. Отчаявшись, мы хотели побыстрее выйти из этого лабиринта и сообщить в полицию, чтобы найти там помощь. Наши друзья шли с нами. Но полицейский участок, как оказалось, был далеко. Мы обратились за помощью к некоторым людям, однако они боялись пострадать, боялись, что их опознают. Они боялись мести. Мы продолжали путь в спешке, хотя понимали, что наша поспешность бесполезна. Расправа будет быстрой. Чрезмерно уставший, я остановился. Я начал плакать. Я не мог допустить мысли, что Учителя все-таки убьют. Человек, который спас меня от самоубийства и сделал мою жизнь умиротворенной, будет безжалостно расстрелян. Как он сказал: «Инсценируем нашу жизнь, как вечные актеры в театре времени, и сразу же закроем пьесу, как будто бы мы ее не играли». Я был в отчаянии. Я начал чувствовать себя виноватым в том, что ничего не сделал для него, как он сделал для меня. Ученики, которые больше всего приносили ему хлопот, оказались самыми преданными. Я также стал сожалеть о том, что участвовал в насмешках над Бартоломеу и Барнабе. Я ощутил неистребимую пустоту. Я не мог представить себя без их юмора и приключений. Они оба насмехались надо мной, но скрашивали мое скучное и удушливое существование, Как социолог, я никогда не представлял себе, что бродяги займут место в потайных уголках моего существа и станут частью меня самого. Пока я и мои товарищи плакали как дети, убийцы довершали свою работу. Они направили оружие на троих. У наших товарищей не было никакого шанса. Когда бандиты уже собрались спустить курок, вмешался Мэр. — Один момент, господин президент. Дайте мне сказать последнее слово, — возвышенным тоном обратился он к китайцу. Тот, удивленный, замер. Мэр дерзко поблагодарил: — Спасибо, мой добрый убийца. — И, повернувшись лицом к Учителю, добавил: — Вы меня обняли, поверили в меня и вложили себя в меня. Вы были больше, чем отец. Почту за честь умереть рядом с вами. Краснобай, вы не давали мне покоя столько лет, но вы были моим братом. — И сразу же у него потекли слезы, и он обратился с просьбой к своим убийцам: — Вы можете меня убить, но прошу вас: похороните нас вместе в одном гробу. Услышав это, Краснобай забыл, что находится под приделом револьверов и автоматов, и набрался духу для последнего столкновения с Барнабе. — Успокойся, Мэр. Не вместе! Мне было тяжело выносить тебя в этой жизни. — И, глядя на своих убийц, он произнес, как будто отдал приказ: — Можете засадить в меня пулю, но я требую отдельный гроб для себя. Убийцам никогда не встречались жертвы, которые бы вели себя подобным образом. Вместо того чтобы сосредоточиться на своей работе, они задумались над вопросом: «Откуда появились эти лица?» Когда они собрались стрелять, пришла пора вмешаться Учителю. Казалось, что он шутил, не чувствуя и не понимая неизбежности смерти. — Я не верю, что эти придурки собираются нас убить, не дав нам потешиться напоследок, — весело произнес он и начал прыгать, как пекинский кот, пытаясь изобразить специалиста боевых искусств. Внезапно, запутавшись в собственных ногах, он упал. Четверо негодяев засопели. Они увидели, что Учитель был неуклюжим для борьбы. Бартоломеу и Барнабе вспомнили, как несколько дней тому назад он резким движением вырвал револьвер у человека, который собирался стрелять в него в упор. Они догадались, что это был поворот судьбы. Несмотря на дерганые движения Продавца Грез, Бартоломеу удалось увидеть, как он призывал преступников к драке. — Вас пятеро, мудаки! — И, повернувшись спиной к китайцу, Учитель задел его достоинство. — И самый маленький, кажется, педераст! Он думает, что он храбрый, если у него автомат. — И он рассмеялся. Убийцы были приучены убивать, но за всю историю преступлений они никогда не видели людей, готовых идти в одну могилу и одновременно быть такими насмешливыми, иронизирующими, дерзкими, властными и злоупотребляющими их терпением. У китайца начался приступ ярости. У него было желание бросить оружие и получить удовольствие от нанесения ударов лично, но он сдержался. Он должен был выполнить свою миссию.