Психопат с большим воображением Этой ночью мы спали под виадуком Америка, который служил соединением между важными артериями города. Это было не то место, где мы отдыхали, поскольку проезд ночью автобусов и грузовиков был почти невыносимым кошмаром. Но у нас был передовой пост в этой огромной «гостинице» для отверженных, где мы хранили несколько тощих матрасов в правом углу, в самом конце. Никто не трогал нашу собственность, поскольку среди незащищенных есть кодекс чести и каждый уважает крохи другого. Драки и ссоры бывают лишь тогда, когда есть что делить. Сеньору Жерониму, симпатичному нищему, довольно пожилому, который спал вот уже двадцать лет под виадуком Америка, нравилось, когда мы ночевали там. К нашему приходу он устраивал настоящий праздник: подавал нам просроченные галеты и печенье, на маленьком огне готовил вкуснейший кофе, как бы невероятно это ни выглядело. У него был неправильно залеченный шизофренический психоз. Время от времени у сеньора Жерониму случались приступы галлюцинаций и бреда. Во время этих приступов ему нравилось рассказывать нам о чудовищах, которые его преследовали. Он обладал воображением, намного более богатым, чем у писателей-сказочников. В то время как мы пили кофе, он рассказывал нам, что накануне, на рассвете, он встретил самое ужасное чудовище: — У этого урода было семь голов и семь рогов. В руках он держал меч, а другой клинок выступал из его брюха. На груди было видно, как пульсирует сердце. И все, что приближалось к нему, всасывалось сердцем. Оно всосало мой лежак. Чудовище ревело, как динозавр. Оно хотело съесть меня живьем. Оно было голодным, как Мэр, и уродливым, как Чудотворец. — Он указал на Эдсона. Мы умирали со смеху. Мозг сеньора Жерониму был устроен таким образом, что ему не всегда удавалось сохранять логическую последовательность; он перескакивал с одной истории на другую, не завершая их. Он прервал историю о чудовище и тут же начал рассказывать о самолете, который пролетел под виадуком. Бартоломеу нетерпеливо оборвал его: — Скажи, что ты, черт побери, сделал с этим дьявольским уродом? Вообразив себя Дон Кихотом, господин Жерониму вспомнил эту историю. Он набрал полную грудь воздуха, выпятил брюхо, поднял ляжку и закончил свою эпопею: — Я боролся в течение двух часов с демоном. Животное — со своими двумя большими мечами, а я со своим маленьким ножом. — И он показал лезвие, как будто бы нож был его трофеем. — Урод отличался завидной смелостью. Он прыгал, как обезьяна, и говорил, как Краснобай: «Я убью тебя, старик! Этот виадук принадлежит мне!» О, это была борьба гигантов! Он почти пробил мне грудь, почти перерезал мне шею, почти свернул мне голову. Почти, но я был более ловким, чем это животное. Со скоростью ангела я нанес ему удар в спину. И, поняв, что он меня не победит, чудовище бросилось наутек. Краснобай в восторге ударил кулаком правой руки по ладони левой и сказал ему: — В следующий раз предупредите меня, сеньор Жерониму, чтобы я добил этого несчастного. Я уже охотился на чудовищ на большинстве подобных виадуков. «Да, — подумал я, — он уже охотился на чудовищ, которых создавал, когда его одолевал алкогольный синдром». Я представил себе один из его кризов. — Поговори со мной тоже, «отважный человек», — попросил Мэр. И, поднявшись, начал рассказывать о нескольких случаях своей воображаемой отваги: — За эти годы я убил десять тираннозавров. Не удовлетворившись рассказом о своем превосходстве, Мэр собрался показать сеньору Жерониму, как он убивал этих тварей. Он придумал целый спектакль, вообразив себя борцом. Подняв правую ногу и расставив руки. Мэр прыгнул вперед и был, как всегда, настолько неуклюжим, что споткнулся и упал на голову несчастному старику, а потом подмял его под себя. Ему удалось свалить Жерониму и сделать то, чего не сделало чудовище в предыдущую ночь. Мы помогли господину Жерониму подняться и вытащили его из мусора. Придя в себя, старичок заявил: — Будьте уверены, в следующий раз, когда урод появится, я вас позову, но… — Испугавшись, он осекся, но потом договорил: — Однако же было бы лучше понаблюдать за борьбой по телевизору. Я украдкой рассмеялся. Даже сеньор Жерониму хотел отдалиться от этих двоих, рядом с которыми не могли сравниться ни чудовище, ни человек. Я не знаю, верили ли они в историю господина Жерониму, были ли у них такие же психические припадки или они стремились воспользоваться любым поводом, чтобы как-нибудь развлечься. Я только знаю, что сумасшедшие находят общий язык. На следующее утро я проснулся рано, у меня болело все тело. Моим чудовищем был тюфяк. Он уничтожил мой позвоночник. Мы попрощались с творческим господином Жерониму, чтобы заняться своими делами. За три квартала впереди нас мы увидели идущего навстречу человека. Казалось, он был чем-то Озабочен. Ему было около сорока лет. Со слегка седыми волосами и светлой кожей, в белой рубашке и черном блейзере, он мог быть кем-то более чем почитателем или, кто знает, возможно, оппонентом идей Учителя. Учитель, Мэр и Бартоломеу находились в пяти шагах впереди труппы, а профессор Журема и Моника только что примкнули к нам. Мы развлекались тем, что обсуждали перипетии господина Жерониму и нокаут, сделанный Мэром. Внезапно незнакомец подошел к Учителю и сказал: — Учитель, я пришел, чтобы сделать вам подарок. — В следующее мгновение он полез во внутренний карман блейзера и достал револьвер. Когда он готовился выстрелить в упор, Учитель ловким приемом ударил по револьверу и отвел его руку в сторону. На нас это произвело впечатление. Пораженный и не ожидавший отпора преступник отступил. После этого Учитель сказал Бартоломеу: — Закопайте его, пожалуйста. — Как вы это сделали, Учитель? — спросил Эдсон. С улыбкой на лице тот ответил: — Опыт! Я — специалист по некоторым видам борьбы. — Вы шутите? — восхищенно произнес Саломау. — Сама жизнь — это большая шутка, — ответил Учитель и как ни в чем не бывало продолжил идти. Тем временем Мэр принес еще одну жертву. Поскольку мы не присутствовали при этом, он рассказал нам о ловкости Учителя. Но преувеличил. Он показывал жесты, которые Учитель не делал. Он поставил правую ногу чуть вперед и согнул ее. Затем, подняв правый кулак ко лбу и резко двинув левым локтем назад, Мэр крикнул: «Ях!» — и нечаянно попал донье Журеме между грудью и животом. Старушка была крепкой, но не выдержала. Она упала, опрокинувшись на спину. Мэр тут же съежился и воскликнул: — Боже мой, я убил Журемушку! Но профессор Журема не потеряла сознания. Поскольку эта женщина более тридцати лет занималась классическим балетом, она обладала гибкостью и обостренными рефлексами. Когда она увидела локоть Мэра, ей удалось интуитивно отступить и уменьшить силу удара. Мы бросились ей на помощь. После того как прошел шок, она пришла в себя и сказала: — Мэр еще убьет одного из нас. Я согласился с ней. После этого случая я начал размышлять о том, какой опасности подвергает себя Учитель. Я вновь представил, как к нему подходил «ученик»; это была манера поведения не нападающего, а убийцы. Я не мог перехватить посыльного. Это было похоже на заказ. Но кому хотелось убить его и за что? К сожалению, у меня не было времени, чтобы подумать об этом деле, потому что, пройдя еще шагов двадцать, Учитель вновь преподнес нам несколько хороших уроков. Он восхвалил дерево и сравнил его с силой людей. Он увидел оливковое дерево, которому было свыше трехсот лет. Ствол, источенный червями, искривленный и израненный ежегодной стрижкой, свидетельствовал о его сопротивлении ненастью. Восторженно разглядывая дерево, Учитель сказал, обращаясь к нему: — Оливковое дерево, ты сильнее самого сильного из людей, Сколько генералов прошли мимо тебя, надменных, заносчивых, как будто бы они были бессмертными, но они проиграли в битве за существование. А ты, жалкое создание, выжило. Сколько королей прошли мимо тебя в сопровождении величественных кортежей и в конце концов пали в землю, как хрупкие существа. А ты, простое и безымянное, до сегодняшнего дня пишешь свою биографию. Он посмотрел на нас и задал нам вопрос: — Вдали от взглядов общества пишутся самые лучшие биографии. Настало время совершать революцию безымянных. На протяжении всего пути, что я следовал за Продавцом Грез, я разуверился в том, что он хотел совершить революцию в социальном плане, по меньшей мере в той области, где он ходил и жил. Революция идей, без оружия. Революция простая, имплозивная, проникновенная. Тем не менее без давления, шантажа, манипуляций, агрессивности. Но, учитывая, какую команду он выбрал, довести до конца эту революцию было невозможно, и я думал, что он уже проиграл. Вероятно, он не хотел признавать или не понимал, что сложная группа учеников не в состоянии достигнуть какого-то значительного результата. Кто станет их слушать? Кто им поверит? Неужели политики будут слушать эту шайку бродяг? А Конгресс будет обращаться с ними, как с паяцами или как с мудрецами? Пока я обдумывал все это, я не заметил, как искры этой революции уже зажглись. Не успели еще его ученики стать более отважными при обсуждении идей, как бесчисленное количество людей, которые, по всей видимости, следовали за нами, стали более бесстрашными; они не опускали голову, когда пользовались своими правами, — они чувствовали себя гражданами. Идеи, которые проповедовал Учитель, порождали жизненный маркетинг. Не только я или журналисты записывали их, но и самые разные студенты, которые, заинтересовавшись, подходили к нам. Ученики, будучи пассивными в аудиториях, начали питаться тем, что было в меню сомнений, развивать критическое мышление, строить свои идеи и иметь смелость высказывать их в аудитории. Глава 8 Великая миссия Две недели спустя мы снова возвратились в огромный двор Федерального собрания. Мы находились на левой стороне площади, в ста пятидесяти метрах от монумента Независимости. На этот раз Учитель не произносил никакой речи перед группой юристов. Он только молчал, Он сел на газон возле старой скамьи из железобетона, с которой от времени облупилась краска. Он спокойно смотрел на горизонт, как будто бы в одно и то же время был и далек, и близок к каждому из нас. Мы сели вокруг него. Опустившись на газон, я почувствовал облегчение от того, что нас больше не окружает толпа людей. Человек, за которым мы следовали, пригладил волосы правой рукой, провел ею по лицу и мягко заметил: — Руссо сказал, что человек рождается хорошим, а общество его портит. Но эта идея нуждается в корректировке. По моему мнению, человек рождается нейтральным, однако общественная система воспитывает или возносит его инстинкты, освобождает или порабощает его психику. Чаще порабощает. Учитель постоянно предупреждал нас, что мы должны искать настоящий кислород свободы. Вокруг нас было много воздуха, но его не хватало на территории чувственности. Мы задыхались, даже когда у нас не было болезней, классифицированных психиатрией, таких как депрессия, паника, одержимость, — и мы задыхались от уменьшения удовольствия, творчества, спонтанности. Затем он завершил свою мысль: — Каждый младенец рождается с инстинктивной памятью, способной хранить в себе агрессивность, индивидуализм, персонализм, исключительность. Необходимо, чтобы воспитание, подобно ремесленнику, совершенствовало эту память, архивируя тысячи пережитых ситуаций в коре головного мозга, дабы смягчить и подчинить инстинкты, воспроизвести альтруизм, сострадание, приветливость, способность думать, прежде чем действовать. Слушая Учителя, я рассматривал его лицо и рылся в своих воспоминаниях. Я знал многих ученых общественных наук и авторов, но никогда не был близок к кому-нибудь в его намерении. Я продолжал представлять себе, что не вижу вживе и в красках собственной жизни. Продолжал думать, до каких пределов дойдет со своим проектом этот революционер, Продавец Грез, и дойдет ли то, что я пишу о нем, до людей. В тот самый момент, когда я ворошил свои воспоминания, внезапно появился Эдсон Чудотворец, запыхавшийся, почти задыхающийся. Некоторое время он отсутствовал, чтобы сходить в уборную на другую сторону площади. На обратном пути он увидел сцену, которая его потрясла. Голосом, едва слышным от эмоционального напряжения, он рассказал, что там был юноша, который карабкался на большой монумент Независимости, вероятно, не для того, чтобы взобраться на грандиозного железного коня, расположенного на высоте свыше десяти метров, а с намерением покончить счеты с собственной жизнью. Люди с тревогой собирались на том месте. Я почувствовал, как мурашки побежали у меня но спине. Я вспомнил, когда я сам был в здании Святого Павла, подавленный, потерявший всякую надежду, утративший мотивации жить Дальше. Эти картины быстро пробегали по полотну моего мозга. Я хотел стереть их, но мне не удавалось. Прошлое не гаснет, а принимает другие очертания. Это известие взволновало группу. Такая серьезная проблема требовала решения на должном уровне. Мы все одновременно посмотрели на Учителя. Мы ожидали, что он немедленно поднимется, чтобы пойти и спасти самоубийцу, как он поступил со мною. Но он не сдвинулся с места. Мы ожидали, что он употребит свой проницательный ум, дабы сломить сопротивление юноши, который утратил желание жить. Но он не отреагировал на сообщение Эдсона Чудотворца. Мы даже хотели потащить его за руку, но он настоял на том, чтобы оставаться на прежнем месте. К нашему ужасу, Учитель без колебаний произнес: — Идите туда и продайте грезы этому молодому человеку. — Что? Мы? Невозможно! Риск очень велик, Учитель! — воскликнула Моника, явно находившаяся в подавленном состоянии. Мы были согласны с ней. Все мы смертные, но простое понимание того, что смерть произойдет перед нашими глазами и мы не сможем помешать ей, лишало нас почвы под ногами, потрясало нас. Мы спали беспокойно. Мы были свободными, но чувствовали себя плененными страхом. Слезы присутствуют при входе и при прощании с жизнью, но было трудно вообразить молодого человека, останавливающего свое дыхание. Что он из себя представляет? Кто его близкие? Какие муки его угнетают? Мы не были готовы к столь деликатной ситуации. Если бы мы промедлили, он бы мог разбиться у нас на глазах. Учитель все еще сидел. Видя, что мы неподвижны и не можем преодолеть напряжение, он продекламировал стихотворение о грезах: Грезы вдохновляют чувства, освобождают воображение, орошают разум. Тот, кто грезит, переписывает свои тексты и переделывает свою жизнь. Вы переделываете себя? Внезапно, загоревшись эмоционально, он поднялся и завершил свою мысль: — Без грез мы будем прислужниками эгоцентризма, вассалами индивидуализма, рабами наших инстинктов. Главная греза — быть проданным в этом обществе потребителей — является грезой свободного ума! И он громко закричал, распугивая прохожих: — Вы грезите свободным мозгом? Если грезите, почему же вы не подвергаете себя риску, чтобы спасти этого юношу? Риск потерпеть неудачу, быть осмеянным, пристыдить, расплакаться, получить ярлык глупца, психа, обманщика входит в список каждого продавца грез. Именно для этого я вас позвал! И, глубоко вдыхая, интриган, за которым мы следовали, подстегнул нас: — Этот молодой человек не хочет себя убить. У него есть жажда жизни, но он не знает об этом. Используйте его саморазрушающую энергию, чтобы воспользоваться этой жаждой. Как? Понятия не имею! Освободите ум! Танцуйте вальс жизни с гибким, обладающим богатым воображением, освобожденным разумом. Я поверил. У меня комок подкатился к горлу. Я танцевал под разную музыку в университете. Но этой музыке меня не научили. — В танцах я понимаю! — сказал Краснобай. — Но именно этого я боялся. — Que pasa, hombre?[3] Я mucho[4] больше! — сказал Мэр и сразу же потянул Монику танцевать.