Красивое желтое здание театра Сент-Джордж, где должен был выступать Отто Рехтнагель, находилось по дороге от Кемпбелл-Парейд к пляжу. – Раньше стрелял из браунинга «хай-па-уэр»? – спросил Уодкинс. Харри покачал головой. Ему показали, как заряжать, досылать патроны и прицеливаться. Но Харри не думал, что все настолько опасно. Вряд ли Отто начнет косить их из автомата. Лебье посмотрел на часы. – Пора, – сказал он. Его бритая голова уже покрылась потом. Уодкинс откашлялся: – Хорошо. Последняя репетиция. Когда все выйдут на прощальный поклон, Харри и я заходим в боковую дверь. Она будет открыта – с охраной я договорился. На двери гримерки Рехтнагеля прибили большую табличку с именем. Подождем, пока он подойдет, – и берем его. Сразу в наручники. Оружия без необходимости не применять. У заднего входа ждет машина. Когда Рехтнагель уйдет со сцены, Лебье, дашь сигнал по рации. И если он что-то учует и пойдет через зал – тоже. А теперь – по местам. Только бы у них были кондиционеры! В маленьком уютном зале театра Сент-Джордж был аншлаг. Раздались аплодисменты, и поднялся занавес. Точнее, не поднялся, а упал. Поначалу клоуны стояли и удивленно смотрели на потолок, откуда свалился занавес, потом затеяли шумную дискуссию и наконец беспорядочно засуетились, стараясь убрать его со сцены, то и дело толкаясь и извиняясь перед публикой. Публика отвечала смехом и ободряющими криками. Казалось, в зале у актеров много друзей и знакомых. Сцену расчистили и соорудили на ней эшафот. Под барабанные звуки похоронного марша появился Отто. Увидев гильотину, Харри сразу понял: номер будет тот же, что он уже видел в «Энергетике». Похоже, сегодня на экзекуцию отправлялась королева, потому что Отто был в бальном платье, ужасно длинном белом парике и с напудренным лицом. На палаче тоже был другой костюм: черный, облегающий, с большими ушами и перепонками под мышками, что делало его похожим на дьявола. Или нетопыря, подумал Харри. Поднялся нож гильотины, под него положили тыкву, и нож со стуком рухнул вниз. Палач торжественно показал ликующим зрителям половинки разрубленного овоща. После душераздирающих сцен со слезами и мольбами о пощаде королеву, к радости публики, уложили на плаху. Было видно, как дергаются ее ноги. Нож снова подняли, послышалась барабанная дробь, все быстрее и быстрее, огни на сцене стали гаснуть. Уодкинс шепнул Харри на ухо: – Он что, и на сцене убивает блондинок? Барабанная дробь все ускорялась. Харри посмотрел вокруг: публика сидела как на иголках. Некоторые, открыв рты, подались вперед, другие отпрянули с остекленевшими глазами. Так, с радостью и ужасом, эту сцену наблюдали поколения людей. Уодкинс снова шепнул: – Насилие похоже на кока-колу и Библию. Как сказал классик. Барабанная дробь продолжалась, и Харри подумал, что сцена затягивается. Ведь в первый раз, когда он смотрел этот номер, нож опустили почти сразу. Вдруг, без предупреждения, просвистело лезвие. Харри замер. Раздался хруст, нож перерубил шею. Барабанная дробь прекратилась, голова со стуком упала на пол. Секунду стояла полная тишина, потом женщина, сидящая перед Уодкинсом и Харри, закричала. Паника прокатилась по залу. Харри вглядывался в темноту, но не увидел ничего, кроме палача, который пятился назад. – О Господи! – процедил Уодкинс. Со сцены послышалось, будто кто-то хлопает в ладоши. И Харри увидел: из перерезанной шеи торчал белый обрубок позвоночника, будто белая змея, покачивающая головой. Оттуда на сцену бил фонтан крови. – Он догадывался о наших планах! – прошептал Уодкинс. – Он знал, что мы придем! И оделся, как одна из растерзанных им жертв! – Он повернулся к Харри: – Черт, Хоули! Черт, черт! Харри вдруг ощутил тошноту – то ли из-за этой крови, то ли из-за словечка «растерзанных», то ли оттого, что у Уодкинса дурно пахло изо рта. В следующее мгновение палач, видимо в шоковом состоянии, прыгнул, чтобы подхватить голову, но поскользнулся в луже крови и грохнулся на пол, а двое других клоунов выбежали на сцену с криками «Включите свет!» и «Занавес!». Еще двое прибежали с занавесом, и все четверо поочередно забирались друг другу на плечи, пытаясь закрепить занавес на потолке. Из-за сцены кто-то крикнул, освещение мигнуло, послышался громкий щелчок, и в зале стало абсолютно темно. – Пойдем-ка, Хоули! Не нравится мне это. – Уодкинс встал и потянул Харри за рукав. – Тише! – Харри усадил его снова. – Что такое? Снова зажгли свет. Там, где несколько секунд назад в хаосе смешались кровь, клоуны, занавесы, гильотины и отрубленные головы, не было никого – кроме палача и Отто Рехтнагеля с головой королевы под мышкой. Ответом на их поклон стал восторженный рев зала. – I’ll be damned[56], —прошипел Уодкинс. В перерыве Уодкинс позволил себе кружку пива. – Этот первый номер душу из меня вынул, – признался он. – Черт, я еще дрожу. Может, взять его сейчас? Я с ума сойду, пока дождусь конца. Харри пожал плечами: – Почему? Бежать он не собирается, ничего не подозревает. Действуем по плану. Уодкинс тайком проверил, на месте ли рация. Лебье, безопасности ради, остался в зале. Полицейская машина стояла у заднего выхода. Признавая нововведения весьма эффектными, Харри все же не понимал, зачем Отто заменил Людовика XVI на неизвестную блондинку. Конечно, он рассчитывал, что Харри, получив бесплатный билет, обязательно придет. Игра с полицией? Харри читал, что серийные убийцы смелеют, если долго остаются непойманными. Или просьба остановить его? Но возможен и третий вариант: просто цирковой номер с некоторыми изменениями. Звонок. – Here we до again[57], – сказал Уодкинс. – Надеюсь, больше сегодня никого не убьют. Отто появился снова в небольшой сценке во втором акте, одетый охотником и с пистолетом в руке. Навстречу катились деревья, он что-то высматривал между ними, насвистывая как птица. Потом прицелился. Громкий хлопок, от пистолета поднялось облачко дыма, с одного дерева на сцену шлепнулось что-то черное. Охотник подбежал и с удивлением поднял черную кошку! Тяжело вздохнув, Отто под аплодисменты покинул сцену. – Я не понял, – шепотом пожаловался Уодкинс. Если бы нервы у Харри не были так взвинчены, возможно, он и оценил бы номер. Но он глядел больше на часы, чем на сцену. К тому же в основе большинства номеров была местная политическая сатира, которую не понимал Харри, но очень ценили зрители. Музыка заиграла громче, мигнули огни, и все артисты вышли на сцену. Харри и Уодкинс с извинениями протиснулись вперед и направились к двери сбоку от сцены, открытой, как и было условлено. Они оказались в коридоре, полукругом огибающем сцену. Найдя дверь с табличкой «Отто Рехтнагель, клоун», стали ждать. От музыки и аплодисментов содрогались стены, но Уодкинс расслышал слабый писк рации и выудил ее из кармана. – Уже? – спросил он. – Музыка ведь еще не закончилась. Прием. Уодкинс вытаращил глаза. – Что? Повтори. Прием. Харри понял, что что-то не так. – Сиди, следи за дверью. Конец связи! Уодкинс сунул рацию обратно в карман и достал из портупеи пистолет: – Лебье не видит Рехтнагеля на сцене. – Может, он просто его не узнал? Они гримируются так, что… – Свиньи нет на сцене, – повторил Уодкинс, безуспешно дергая дверную ручку. – Черт, Харри, добром это не кончится! Коридор был узким. Уодкинс прислонился спиной к противоположной стене и стал бить в дверь ногой. С третьего пинка дверь вылетела. Гримерку заполнял белый пар. На полу была вода. И вода и пар шли из приоткрытой двери – очевидно, в душевую. Они встали по сторонам этой двери, Харри достал пистолет и нащупал курок. – Рехтнагель! – крикнул Уодкинс. – Рехтнагель! Нет ответа. – Не нравится мне это, – прошипел он. Харри это тоже не нравилось: он на своем веку смотрел слишком много детективов и знал, что открытые душевые, из которых никто не отвечает, не сулят ничего хорошего. Уодкинс указательным пальцем показал на Харри и большим – на душевую. Харри захотелось в ответ показать средний, но спорить не приходилось. Ногой открыв дверь, он шагнул в жару и пар и сразу же насквозь промок. Прямо перед Харри висела занавеска. Не опуская пистолет, Харри рывком отдернул ее. Пусто. Закрывая воду, Харри обжег руку и громко выругался по-норвежски. В ботинках хлюпало. Пар рассеивался. Харри осмотрел душевую. – Никого! – крикнул он. – А какого черта здесь столько воды? – Погоди, здесь что-то застряло в сливном отверстии. Харри сунул руку в воду в поисках пробки и нащупал что-то гладкое и мягкое, застрявшее в стоке. Харри потянул это вверх. Вдруг он почувствовал, что начинает задыхаться. Он сглотнул и постарался вдохнуть, но пар душил его все сильнее. – Что там? – спросил Уодкинс. Он стоял в двери душевой и смотрел на Харри, опустившегося на корточки. – Думаю, я проиграл Отто Рехтнагелю сто долларов, – тихо ответил Харри. – Точнее, тому, что от него осталось.