Инспектор улыбнулся, но не отступил. — Думаю, мне все-таки нужно с ним встретиться, если вы ничего не имеете против, — сказал он, и добавил без энтузиазма: — Я не возражаю, чтобы вы оба присутствовали при этом разговоре. Любой человек, которого мы допрашиваем, теперь имеет право пригласить своего адвоката. Кемпион взглянул на Маркуса. — Как мы и договаривались, — сказал он, — перед сегодняшним дознанием я рассказал инспектору все, что мистер Фарадей не счел нужным сообщить во время первого допроса. Мне кажется, побеседовать с инспектором было бы в его интересах. Маркус по-прежнему выглядел озабоченным. — Он у себя комнате, — повторил он. — Пойду предупрежу его. Не хотите ли снять свой плащ, инспектор? Вы совсем промокли. Он поспешил на второй этаж, а инспектор, которому Кемпион помогал снять плащ, хихикнул. — Попали вы, как кур в ощип, — заметил он. — Вам приходится и удирать вместе с зайцем и гнаться за ним вместе с гончими. Но, наверное, у вас есть на то свои причины. — Самые что ни на есть веские причины, — сказал Кемпион. — Они основаны на проверенной временем теории, согласно которой, чем меньше человек виновен, тем больше ему приходится оправдываться. Мой дорогой, этот старикан прошел через две войны, включая мировую, и ухитрился никого не убить. Вряд ли он занялся этим на старости лет. Я допускаю, что ему что-то известно, но он виновен не более, чем я. Инспектор фыркнул, но больше ничего не сказал. В этот момент вернулся Маркус. — Мистер Фарадей сидит в халате перед камином. Он говорит, что все еще чувствует себя скверно, и не желает спуститься, хотя я и посоветовал ему повидаться с вами, и сказал, что вы были так любезны, что позволили мне и Кемпиону присутствовать при этом разговоре. Я подумал… вы не будете возражать, если мы поднимемся к нему? — Вовсе нет, — сказал инспектор, ожидавший худшего. — Я прямо сейчас к нему и поднимусь. Дядя Вильям сидел у камина в своей спальне, облаченный в яркий халат. Его седые волосы были взлохмачены, а усы уныло повисли. Когда они вошли в комнату, он посмотрел на них, но не сделал попытки встать. Носки его ковровых тапочек были повернуты друг к другу, пухлая рука лежала на колене, а другая, перевязанная, была подвешена на черной шелковой ленте. Он выглядел постаревшим, и вид его внушал жалость. Несомненно, он был нездоров. Кожа покрылась пятнами, а глаза слегка покраснели. Кемпион перехватил взгляд, который инспектор украдкой бросил на ноги пожилого человека, и не смог сдержать веселую усмешку. Маленькие пухлые ступни дяди Вильяма, разумеется, не могли быть причиной появления огромного следа на клумбе. Несчастный больной слабо улыбнулся Кемпиону и сухо кивнул инспектору. — В чем дело на этот раз? — спросил он. — Я болен, и не хочу, чтобы меня беспокоили чаше, чем это действительно необходимо. Вы не могли бы сами раздобыть себе стулья? Я ничего не имею против вашего вторжения, но не хотел бы, чтобы ваш визит затянулся. Гости сами позаботились о стульях, и инспектор стал расспрашивать дядю Вильяма по всем пунктам, о которых говорил ему утром Кемпион. Дядя Вильям вел себя на удивление хорошо. Он признал, что болен амнезией и что обращался к сэру Гордону Вудторпу. Несколько более щекотливыми для него оказались вопросы, касающиеся револьвера, но инспектор разговаривал с ним терпеливо и даже с некоторым сочувствием, и дядя Вильям, обрадовавшись доброжелательной аудитории, забыл о своих опасениях и заговорил свободно. Разговор быстро продвигался к концу, Маркус весьма ловко помогал своему клиенту обойти наиболее сомнительные моменты в его рассказе, и только, когда инспектор, откашлявшись и предварительно извинившись, приступил к вопросам по поводу ночного инцидента, дядя Вильям начал проявлять упрямство. — А что с вашей рукой, сэр? — невинно поинтересовался инспектор. — Насколько я понял, ночью здесь что-то произошло. Не могли бы вы мне рассказать, каким образом поранились? Впервые с начала их визита в покрасневших глазах дяди Вильяма появилось опасное упрямое выражение. — Ничего особенного не случилось, — ответил он раздраженным тоном. — Но, когда за дело берегся полиция, самый пустячный случай вырастает в важное событие. Все было очень просто. Я уже рассказывал об этом Кемпиону, и то же самое я повторил своей племяннице. — Он кашлянул и строго посмотрел на инспектора. — Я, знаете ли, сплю с открытой нижней створкой окна, и поздно ночью меня разбудила громадная кошка, которая пробралась в комнату. Я ненавижу кошек, поэтому я вскочил с постели, схватил ее за загривок и хотел выбросить в окно. Она от злости меня и поцарапала. Потом я вышел из комнаты, чтобы залить царапину йодом, и нечаянно переполошил весь дом. Вот и все, что можно сказать по этому поводу. Маркус, судя по всему, начал нервничать, Кемпион огорчился, но инспектор, совершенно не меняя выражения лииа, наиарапал какие-то иероглифы в своем блокноте, а потом, глядя прямо в глаза дяди Вильяма, спросил его: — Не могли бы вы мне показать вашу рану, сэр? — спросил он. Дядя Вильям надул щеки. — Это довольно-таки странная просьба с вашей стороны… хм… офицер, — сказал он. Инспектор пропустил мимо ушей эту колкость, и Кемпион уже в который раз восхитился этим спокойным человеком с проницательными серыми глазами. — Я хотел бы увидеть вашу рану, сэр. — Тон инспектора был одновременно уважительным и повелительным. В какое-то мгновение показалось, что дядя Вильям был уже готов решительно отказаться, но в дело вмешался тактичный Маркус. — Позвольте мне помочь вам с повязкой, — сказал он. Пожилой человек бросил на него недобрый взгляд. — Хорошо, — сказал он, — будь по-вашему. Но если это не понравится доктору Левроку, то я не виноват. Он сказал, что мне еще повезло, что не была задета артерия, к тому же я не уверен, — добавил он вполголоса, — что юридическая этика допускает, чтобы адвокат помогал полицейскому подвергать своего несчастного клиента черт знает каким экзекуциям в разгар болезни. — Юрист обязан сделать все возможное для зашиты интересов своего клиента, сэр, — довольно язвительным тоном ответил Маркус. — Фу! — осудил его дядя Вильям. К этому времени верхние бинты были уже сняты, и Маркус с исключительной осторожностью приподнял полоску промасленного шелка, которая лежала под бинтами. Ее удаление оказалось более трудным делом, и только путем осторожного смачивания теплой водой удалось освободить рану. Станислаус встал, чтобы ее осмотреть, и выражение его лица стало более жестким. — Потребовалось три шва, насколько я вижу, — сказал он. — Один разрез. — Спасибо, мистер Фарадей. Это все, что я хотел увидеть. Дядя Вильям, несмотря на недомогание, достаточно хорошо соображал, чтобы понимать, что вид раны противоречит его рассказу. Поэтому он надолго погрузился в процесс повторной перевязки, и прошло немало времени, прежде чем он был удовлетворен достигнутым результатом. Инспектор с терпеливым и вежливым видом дожидался, пока закончится перевязка и, наконец, задал следующий вопрос: — Не могли бы вы рассказать мне еще раз, сэр, как вы получили эту резаную рану? Дядя Вильям аж взвизгнул от возмущения. — Неужели я теперь до конца своих дней должен буду повторять рассказ о самом заурядном происшествии? — с горечью воскликнул он. — Вы в своем уме, сэр? Я же сказал вам, что ночью ко мне в комнату забралась кошка и что она меня поцарапала. Куда же катится эта страна? Нас ожидает засилье некомпетентных людей. Инспектор никак не прореагировал. — Опишите мне эту кошку, — попросил он самым мирным тоном. Дядя Вильям взревел, но никто из присутствующих не придал этому значения, и в конце концов он сдался. — Это была большая кошка, — сказал он. — Темная. Я ведь ее не изучал. Я хотел выбросить ее из комнаты, а не приручать. Никто не сказал ему в ответ ни слова, и он продолжал, все больше и больше погружаясь в трясину: — Я видел таких кошек в Южной Африке. Очень свирепые и довольно большие. — Она была вам знакома? — проговорил инспектор совершенно бесстрастным тоном. Дядя Вильям покраснел, но держался стойко. — Как это она была мне знакома? Что вы имеете в виду? — сердито спросил он. — Я не вожу знакомства с бродячими кошками. Нет, я ее никогда до этого не видел. Это вас устраивает? — Когда вы схватили эту кошку, у вас горел свет или нет? — спросил инспектор, торопливо что-то записывая. — Нет, — торжественно провозгласил дядя Вильям. — Откуда же вы узнали, что это была кошка? — спросил инспектор с невозмутимым видом. Если не считать того, что он перестал говорить «сэр», он ничем не выдал растущего раздражения. Глаза дядя Вильяма остекленели. — А? — едва вымолвил он. — Откуда вы узнали, что это была кошка? — повторил свой вопрос инспектор. И тут дядя Вильям взорвался. Подземные толчки вылились в извержение такой силы, которую ни он, ни присутствующие не могли даже предположить. — Потому что она мяукала! — заорал он. — Вот так: «Мяу, мяу!» Я не знаю, о чем вы думаете, приходя сюда и задавая мне эти идиотские вопросы. Фезерстоун, вы никуда не годный адвокат, если вы не можете защитить меня от подобных вещей. Я больной человек и не могу себе позволить общаться с компанией полоумных. Маркус кашлянул. — Мистер Фарадей, — вежливо начал он, — как адвокат, я советую вам рассказать инспектору все, что вы знаете. В ваших же собственных интересах полиция должна узнать всю правду. Вмешательство Маркуса успокоило дядю Вильяма, но никоим образом не умерило его упрямства. — Я не знаю, почему вас не устраивают мои показания, — сказал он. — Все это не имеет к вам никакого отношения. Я знаю, что это была кошка, потому что она мяукала. Возможно, это была не кошка. Возможно, это был тиф, откуда я знаю. — И он сам засмеялся собственной шутке. — Вы не уверены, что это была кошка, — отметил инспектор с некоторым удовлетворением, и сделал запись в блокноте. — А вы уверены, что это было животное? Дядя Вильям, уступивший один раз, собрал все свои силы. — Кто бы это ни был, я выставил это существо в окно, — резко ответил он. Инспектор встал, подошел к окну и выглянул наружу. Окно было прямо над клумбой. Он ничего не сказал и вернулся на свое место. Дядя Вильям снова начал закипать. — Знаете, инспектор, — сказал он, — у меня создалось впечатление, что вы не верите ни одному моему слову. Я вам все сказал, и отказываться от своих слов не собираюсь. Своим недоверием вы наносите мне оскорбление в моем собственном доме. Мистер Оатс решил никак не реагировать на это замечание.