– Да, вилла у нас красивая, – сказала Шарлотта Пальмгрен. – Но перестройка обошлась недешево. Зато теперь все тип-топ. Монссону удалось оторвать взгляд от дома и переключить внимание на окрестности. Парк был, как он уже имел возможность отметить, ухоженный. Женщина проследила за его взглядом и сказала: – Садовник бывает три раза в неделю. – Вот как, – сказал Монссон. – Войдем в дом или посидим здесь? – Все равно, – ответил Монссон. Следы присутствия Матса Линдера исчезли, даже стакан, но на передвижном столике перед верандой стоял сифон, ведерко со льдом и несколько бутылок. – Этот дом купил мой свекор, – сказала она. – Но он умер давным-давно, задолго до того, как мы с Виктором встретились. – А где вы встретились? – равнодушно спросил Монссон. – В Ницце, шесть лет назад. Я там выступала с показом моделей одежды. – После секундного колебания она сказала: – Может быть, войдем в дом? Ничего особенного я, правда, предложить не могу. Ну, немножко выпить. – Спасибо, я не хочу. – Понимаете, я здесь совершенно одна. Прислугу отпустила. Монссон промолчал, и после паузы она продолжала: – После того, что случилось, мне кажется, лучше побыть одной. Совсем одной. – Я понимаю. Весьма вам сочувствую. Она склонила голову, но не сумела изобразить ничего, кроме скуки и полнейшего равнодушия. «Очевидно, она слишком бездарна, чтобы сделать печальное лицо», – подумал Монссон. Он прошел за ней по каменным ступеням лестницы рядом с верандой. Миновав большой мрачный зал, они вошли в огромную, забитую мебелью гостиную. Смешение стилей было поистине нелепым: сверхсовременная мебель соседствовала со старинными креслами с высокими спинками и чуть ли не античным столом. Она провела его в угол, где стояли четыре кресла, диван и гигантский стол, покрытый толстым стеклом, как видно, совсем новый и очень дорогой. – Садитесь, пожалуйста, – официальным тоном сказала она. Монссон сел. Таких больших кресел он в жизни не видел, а это оказалось к тому же настолько глубоким, что Монссон засомневался, сумеет ли он из него вылезти и снова встать на ноги. – А вы и в самом деле не хотите выпить? – В самом деле. Я не стану вас долго задерживать. Но, к сожалению, мне придется задать вам несколько вопросов. Нам, как вы понимаете, очень важно быстрее найти человека, убившего директора Пальмгрена. – Разумеется. Вы ведь полиция. Ну что я могу сказать? Это ведь все ужасно печально. Трагедия. – Вы видели лицо стрелявшего? – Конечно. Но все произошло страшно быстро. Никто сначала и не среагировал даже. Только потом мне пришла в голову ужасная мысль, что он мог и меня застрелить. И всех. – Вы никогда прежде не встречали этого человека? – Нет. У меня хорошая память на лица, но имена и прочее в этом роде я никогда не могу запомнить. В Лунде полицейский меня тоже спрашивал об этом. – Я знаю, но тогда вы, конечно, были взволнованы. – Вот именно, это же ужасно, – неуверенно сказала она. – Должно быть, в последние дни вы много думали о случившемся? – Конечно. – И вы хорошо видели этого человека. Вы сидели к нему лицом, и он оказался всего лишь в нескольких метрах от вас. Как он, собственно, выглядел? – Ну, как это сказать… У него был совсем обычный вид. – Какое он производил впечатление? Казался потерявшим самообладание? Или взвинченным? – Да нет, у него был совершенно обычный вид. Очень простой. – Простой? – Ну да, то есть он не из тех, с кем обычно общаешься. – Что вы почувствовали, увидев его? – Ничего, пока он не вынул пистолет. Тогда я испугалась. – Вы видели и оружие? – Конечно. Это был какой-то пистолет. – Не можете сказать, какого типа? – Я ничего не понимаю в оружии. Но это был какой-то пистолет. Длинный такой. Как в ковбойских фильмах. – А какое было выражение лица у этого человека? – Обычное. У него был совсем обычный вид, как я говорила. Одежду я рассмотрела лучше, но о ней я уже рассказала. Монссон не стал спрашивать о приметах. Она не хотела или не могла сказать больше того, что уже сказала. Он посмотрел по сторонам. Женщина заметила это и сказала: – Симпатичные кресла, и стол тоже, правда? Монссон кивнул и подумал, сколько все это стоило. – Я сама покупала, – с оттенком гордости сказала она. – Вы всегда здесь живете? – спросил Монссон. – А где же нам еще жить, когда мы в Мальмё? – туповато ответила она. – А когда вы не в Мальмё? – У нас есть дом в Эсториле. Обычно мы живем там зимой – у Виктора было много дел в Португалии. И еще, понятно, есть представительская квартира в Стокгольме. – Немного подумав, она сказала: – Но там мы живем только тогда, когда мы в Стокгольме. – Я понимаю. Вы всегда сопровождали мужа в деловых поездках? – Да, когда речь шла о представительстве. Но на переговоры не сопровождала. – Я понимаю, – повторил Монссон. Что он понимал? Что она работала куклой, на которую можно было вешать дорогие и недоступные простому человеку тряпки и украшения? Что у таких, как Виктор Пальмгрен, жена, вызывающая всеобщее восхищение, входит в список необходимых вещей? – Вы любили своего мужа? – вдруг спросил Монссон. Она не удивилась, но медлила с ответом. – Любить – это так глупо звучит, – наконец сказала она. Монссон вынул одну из своих зубочисток, положил в рот и принялся задумчиво жевать. Она удивленно воззрилась на него. Впервые за все это время на ее лице отразилось что-то похожее на неподдельное чувство. – Почему вы ее жуете? – с любопытством спросила она. – Дурная привычка. Приобрел ее, когда бросил курить. – А-а, – сказала она. – Вот оно что. А вообще у меня есть сигареты и сигары. Вон там, в шкатулке на столике. Монссон с секунду рассматривал хозяйку. Потом начал с другой стороны. – Этот ужин был ведь почти деловой встречей, не так ли? – Да. Днем у них было заседание, но я в нем не участвовала. Я тогда дома переодевалась. До этого был деловой ленч. – Вы не знаете, о чем шла речь на заседании? – О делах, как обычно. О каких – точно не знаю. У Виктора всегда было много всяких идей и планов. Он сам так всегда и говорил: «У меня много идей и планов».