Ответ может быть только один: он хотел не просто сказать о своей любви, но и доказать ее – доказать, совершив ради Беатрис продолжительное и, по сути, бессмысленное деяние. И все же почему именно стихи? Если считать критерием продолжительный и бессмысленный труд, почему бы не выгравировать Нагорную проповедь на зернышке риса и не отослать ей в бархатной коробочке? Ответ: потому что посредством стихов он хочет воззвать к ней из могилы. Поговорить с ней, добиться ее благосклонности, чтобы она полюбила его и сохранила живым в своем сердце. Бывают хорошие виды любви и плохие. Что это за любовь, которая днем и ночью горит между ног женщины, в нижнем ящике ее письменного стола? В молодости она действовала импульсивно. Следовала своим порывам, потому что доверяла им. Сейчас она гораздо разумнее. Нет сомнений, что самое разумное – отойти от огня, дождаться, пока прогорит, и потом, если к тому времени ей еще будет любопытно, поворошить золу. 9 На Майорке, лежа в постели Беатрис, он называл это ее розой. Звучало фальшиво тогда – и теперь, в его стихотворении, звучит не менее фальшиво. Никакая не роза и вообще не цветок; что тогда? Она помнит, как росли ее мальчики, помнит их неутихающее любопытство к девочкам. Если у девочек этого нет, что у них есть? Не может же, чтобы у них ничего не было? А если что-то есть, какое оно, это? Любопытство; но и ужас. Они плещутся в ванне, брызгаются, смеются, шумные, перевозбужденные. Мама, какое оно, это? Так и надо говорить: это? Это: откуда они пришли, покрытые кровью и слизью, возникли среди шума и яркого света этого мира. Неудивительно, что они орут – слишком! слишком! – неудивительно, что требуют вернуть их обратно, чтобы согреться в старом знакомом гнездышке, посасывать большие пальцы и мирно дремать. А теперь поляк, мужчина крупный – огромный! – но так же по-детски, выходя из ее тела, из ее постели, чувствует себя не менее смущенным и испуганным. Это: роза, которая вовсе не роза. 10 Хвастовство. Так мужчины пытаются побороть смущение. Ее сыновья такие же, теперь уже взрослые, много повидавшие. «Она была моею, эта умная дама из Барселоны. Я сжимал ее в своих объятиях, мял ее розу». Нескончаемая, первобытная война между мужчинами и женщинами. «Я поимел ее, она была моею, прочтите об этом все». Она ранила его. Задела его гордость. После такого оскорбления все его усилия были направлены на то, чтобы защититься, нанося глянец, слой за слоем, поверх раны. Она позвала его в свою постель, потом вышвырнула. Это его месть: заморозить ее, эстетизировать, превратить в арт-объект, в Беатриче, гипсовую святую, которой будут поклоняться и устраивать уличные процессии в ее честь. Матерь милосердия. 11 Но если он написал эти стихи, чтобы отомстить ей, как понимать эпиграф к десятому стихотворению, из Октавио Паса, которого поляк цитирует по-английски? «Парадокс любви: мы любим одновременно смертное тело и бессмертную душу. Не испытывая влечения к телу, влюбленный не смог бы полюбить душу. Для влюбленного желанное тело и есть душа». Относятся ли эти слова к Витольду: полюбив ее тело, он полюбил ее душу? Выглядит правдоподобно. Но по-прежнему не дает ответа на вопрос: почему ее тело? Ее душу? Вернемся к Беатриче, настоящей Беатриче. Что заставило Данте выбрать ее среди других женщин? Или к Марии. Что такого было в Марии, исполненной благодати, что подвигло Господа посетить ее в ночной тиши? Изгиб губ, излом бровей, абрис ягодиц? В какой момент она, Беатрис, женщина, которой поручили пригласить на ужин заезжего солиста в тот роковой вечер в 2015 году, стала его единственной? Что такого в ней было, заставившее его выбрать именно ее? Что божественное разглядел он в ней в тот вечер? И куда оно делось теперь? 12 Как гром среди ясного неба звонок из Польши. Vous parlez français, Madame?[22] Пани Яблонская, которую она представляла себе гораздо старше и куда менее бойкой. Извиняюсь, что не ответила раньше, семейные неприятности, пришлось спешно выехать в Лодзь, я до сих пор там. Извиняюсь, что не открыла квартиру, что пропустила ваш приезд, вы нашли то, что Витольд для вас оставил? Дорогой Витольд, нам его так не хватает. И Ева, такая занятая, а приходится улаживать дела на расстоянии: какое неудобство, какая жалость! Она, Беатрис, не настроена выслушивать поток слов на малознакомом языке (un peu plus lentement, s’il vous plaît!)[23], однако есть вещи, которые может знать только польская соседка. Например, что стало с квартирой, где она провела одинокую ночь и где до сих пор – если ее опыту можно доверять – обитает призрак бывшего хозяина? Например, сохранила ли пани Яблонская, помимо сборника стихотворений, какое-нибудь послание для нее, Беатрис из Барселоны? Например (если она отважится об этом спросить), показывал ли ей бедный покойный Витольд свои стихи, особенно первое, в котором метафорически упоминается «роза»? Вам, должно быть, известно, что Витольд владел двумя смежными квартирами – вставил между ними дверь, еще в девяностых, тогда это стоило дешево, – но, к несчастью, переделку не узаконили, тогда строители делали все à l’arabe[24], и теперь квартиру, которая на самом деле представляет собой две квартиры с двумя почтовыми адресами, нельзя продать без переоформления документов, и Еве, бедной Еве, приходится заниматься этим из Берлина. Ева наняла людей вывезти вещи, мебель, книги – все, включая рояль Витольда, – поэтому квартира стоит пустая, но продать ее нельзя, какая трагедия! À l’arabe: что бы это значило? Или она ослышалась? – Простите, что прерываю, – говорит Беатрис, – но Витольд когда-нибудь говорил обо мне? Наступает долгое, очень долгое молчание. Впервые ей приходит в голову, что история о спешном отъезде в Лодзь может бы выдумкой, что пани Яблонская вовсе не сморщенная старушка-вдова в черном, которую она себе вообразила, и что «соседка Витольда» может быть тонким эвфемизмом, как-то связанным с соседними квартирами и смежной дверью. – Если он не считал это нужным, то и не важно, – говорит она, прерывая молчание. – Спасибо, что связались со мной. Это очень любезно с вашей стороны. – Постойте, – говорит пани Яблонская. – Вы больше ничего не хотите узнать? – О Витольде? Нет, мадам, больше ничего. Я знаю все, что мне требуется. 13 А было что-то еще? О чем еще угрожала ей рассказать эта женщина? Как страдал бедный Витольд? Как встретил смерть? Нет, она предпочла бы оставить это в безвестности. Если она приоткроет калитку, кто знает, что выплеснется наружу? 14 Она звонит синьоре Вайз. – Я решила заказать вам перевод всего сборника. Пришлю текст курьером на адрес турагентства с пометкой «лично». Не хочу, чтобы его видел кто-то чужой. Могу я на вас рассчитывать? – Можете. В поэзии я не сильна, но сделаю все, что смогу. Вы не против того, чтобы заплатить задаток? – Я приложу к рукописи чек. Пятисот евро хватит? – Хватит. 15 Через неделю от синьоры Вайз приходит сообщение. Перевод готов. За все она просит полторы тысячи евро. Я заскочу вечером и заберу перевод, отвечает Беатрис. Дверь открывает молодой мужчина. – Привет. Вы та дама, что должна забрать стихи? Заходите. Меня зовут Натан. Мамы еще нет, но она скоро будет. Пожалуйста, присаживайтесь. Хотите посмотреть перевод? Он передает ей объемистый пакет: ее копии и аккуратно напечатанный перевод на испанский. Она бросает взгляд на первую страницу. Дама, у которой что-то между ног, никуда не делась. – Я тоже поучаствовал, – говорит Натан. – Мама не сильна в поэзии. – Вы говорите по-польски? – Не особенно, но я читал много польской поэзии. В Польше стихи как болезнь, все ими заражаются. Ваш поэт – как его звали? – Вальчукевич. Витольд Вальчукевич. Он недавно умер. Вы были в Польше? – Дерьмо ваша Польша. Что мне там делать? И раньше было плохо, а теперь еще хуже. До Беатрис доходит, что они евреи – Клара и ее сын, – а стало быть, у них есть веские и достаточные основания не любить Польшу. – Вальчукевич. – Он произносит фамилию как поляк, куда лучше, чем Беатрис, между ног которой лежал ее носитель. – Он же не великий поэт? – Поэзия не была его инструментом. На самом деле он был музыкантом, пианистом. Известным интерпретатором Шопена. – Стишки довольно средние, но некоторые выделяются. Они про вас? Она молчит. – Держу пари, он был в вас влюблен. Но если он знал, что вы не сможете их прочесть, почему не перевел их для вас? – Польский был его родным языком. Писать стихи можно только на родном языке. По крайней мере, меня учили так. Может быть, ему было не важно, прочту ли я их. Может быть, ему было важно выразить свои чувства. – Может быть. Что мне в них нравится, так это то, что они не сухие и ироничные, как сейчас принято. Вы слышали о Циприане Норвиде? Нет? Вам стоит его почитать. Вальчукевич – это такой Циприан Норвид[25], только пониже классом. Лучшее стихотворение там – сами увидите – это где он ныряет на дно моря, оказывается лицом к лицу с мраморной статуей и понимает, что это Афродита, ну, богиня. У нее большие раскрашенные глаза, которые смотрят сквозь него, его не видя. Жуть. Я где-то читал, что в Средиземном море полно обломков кораблекрушений: монеты, статуи, посуда, кувшины для вина. Хотел бы я когда-нибудь понырять у берега Греции, кто знает, может быть, получится и мне повезет.