Стоявшие вокруг люди притихли. В образовавшейся тишине был отчетливо слышен какой-то странный звук, совершенно нечеловеческий, скорее напоминающий птичий клекот. Звук этот, как казалось Лунину, вырывался не из перекошенного рта Аркадия Викторовича, а шел прямо из его грудной клетки. Сам Кноль при этом всем телом раскачивался из стороны в сторону, беспрерывно перенося вес с одной ноги на другую и обратно. Крепко стиснутые руки полковника по-прежнему не отпускали куртку Ильи, которому невольно тоже приходилось покачиваться то вправо, то влево. — Аркадий Викторович, — более настойчиво повторил Лунин, предпринимая не слишком решительную попытку освободиться от захвата. Взгляд Кноля, окончательно остекленевший, бессмысленно скользнул по лицу следователя, а нервно дернувшиеся губы вместе с брызгами слюны выбросили очередной вопрос: — Где? Где она? Спас Илью Зубарев. Набрав полную пригоршню снега, он буквально ткнул ее в лицо Аркадию Викторовичу, а когда тот, на мгновение потеряв ориентацию, ослабил хватку, стремительным броском отправил полковника на землю. Бросившись на него сверху, оперативник не позволил Кнолю вновь вскочить на ноги. — Ты полежи, полежи лучше, — убеждал вырывающегося полковника Вадим, наваливаясь на несчастного отца всем телом, — на вот тебе еще снежку, охолонись. Спустя полминуты возня затихла. Еще какое-то время оба сплетенных тела лежали неподвижно, затем затянутая в кожаную перчатку рука похлопала Зубарева по спине, признавая поражение. Оперативник отпрянул в сторону, все еще готовый к новому проявлению агрессии, но полковник лежал на спине неподвижно, широко раскинув руки и уставившись в нависающее над ним равнодушное небо. Несколько секунд спустя, стянув перчатку с правой руки, он вытер с лица уже начавший таять снег, затем, все еще оставаясь в лежачем положении, жалобно произнес: — Я вас очень прошу, дайте мне взглянуть на мою дочь. Хотя бы с нескольких шагов. Прежде чем Лунин успел что-либо ответить, Кноль торопливо добавил: — Если вы опасаетесь, что я опять не смогу себя контролировать, пристегните меня наручниками… вон к нему. Полковник взглядом указал на стоящего с другой стороны от него Зубарева. — Я думаю, что вполне могу пойти вам навстречу, — миролюбиво отозвался Илья. Наклонившись к полковнику, он протянул руку, чтобы помочь Кнолю подняться. — Только сперва хотелось бы кое-что уточнить. — Что именно? Вновь оказавшись в вертикальном положении, Кноль уже не выглядел таким беззащитным, а потому, прежде чем продолжить, Илья бросил предупреждающий взгляд на Зубарева. — Насколько я знаю, вы сегодня встречались с господином Аглиуллиным. — С кем? — искренне удивился полковник. — Если фамилия вам ничего не говорит, то этого мужчину зовут Ринат, и он передвигается на белом «ренджровере», — уточнил Лунин. — Хотелось бы узнать коротко об итогах этой встречи и о том, что сейчас с господином Аглиуллиным? Он, вообще, жив? — Ах, этот, — криво улыбнувшись, Аркадий Викторович виновато взглянул на Лунина, — чего с ним станется? Хотя, конечно, чуть было не взял грех на душу. — Так все же, где он сейчас находится? — настойчиво поинтересовался Илья. — В гараже, — неохотно отозвался Кноль, — я с ними Олега оставил, чтоб присматривал. — С ними? — удивился Лунин. — Еще и пацана в это дело втянул, — почти одновременно с ним возмутился оперативник. — Вообще головой ослаб? И кто у тебя еще там, кроме Рината? — Местный один, с заправки. Михайлов. Дамира одноклассник. — Выражение лица Кноля сделалось вдруг испуганным. — Вы поймите, Олег ни в чем не виноват. Это все только я. А он что, он просто остался посидеть с ними покараулить. Можно же позвонить ему прямо сейчас, он их и выпустит. — Звони быстро! — потребовал Зубарев и, патетично закатив глаза к небу, задал вопрос только одному ему известному собеседнику: — Неужели, чтобы стать полковником, надо обязательно в идиота превратиться? Аркадий Викторович торопливо выхватил из кармана смартфон и несколько раз ткнул пальцем в клавиатуру. — Идут, — облегченно улыбнулся он Лунину, — гудки идут! Сейчас ответит! — Скорей бы уж, — нетерпеливо проворчал Вадим. — Алло, сынок! — закричал, прижимая телефон ко рту, Аркадий Викторович. — Ты меня слышишь? Отпускай их! И Рината, и этого, второго, Михайлова. Обоих! Это не они. Я все узнал… Тут, оказывается, так случилось… Полковник вдруг осекся, Илья увидел, как на лице полковника появилось выражение дикого, отчего-то зачастую называемого животным, ужаса. — Сынок, — простонал в телефонную трубку Кноль, — сына… «Если решишь дождаться моего возвращения, тоже ничего страшного». Все ведь понятно. Да, ничего страшного не произойдет, если не считать страшным уже ставшее таким знакомым за последние несколько дней выражение разочарования на лице отца. Безмолвное. Без упречное — Да, именно так, «без упречное». Ведь безупречное — это то, к чему нет никаких упреков, а «без упречное» — это то, что само тебя не упрекает. Вот только и безо всяких упреков на душе становится так муторно, что хочется кричать. Кричать: «Нет, папа! Я тебя не разочарую! Посмотри, посмотри на меня еще раз. Посмотри, но только другим взглядом, так, чтобы я понял, что ты мною гордишься. Посмотри на меня…» Вот только так ни разу крикнуть он и не смог. А отец, скользнув по нему грустным, разочарованным взглядом, молча уходил в свою комнату. Олег знал, что он там делает. Усевшись в кресло за письменным столом, отец придвигал к себе стоящую у него на столе фотографию, тот самый снимок, где их было все еще четверо, и так сидел, уставившись на него неподвижно. Почти неподвижно. Один раз Олег осмелился приоткрыть дверь кабинета и испугался. Испугался, увидев за спинкой кресла непривычно сгорбленную спину отца и его плечи. Мощные, широкие плечи мелко подрагивали, словно какой-то невидимый мучитель раз за разом пропускал сквозь них электрические разряды. Осторожно, стараясь не выдать себя и звуком, подросток прикрыл дверь и помчался в свою комнату, где, бросившись на кровать, зарыдал. Не сдерживаясь, во весь голос. Он знал, кто на самом деле был этим мучителем. Он сам. Только он. Ведь это из-за него пропала Алина. Если бы только он дал ей возможность в тот день дозаниматься до конца, ничего бы не произошло. Она бы не пошла к реке, в лес, к этому сто раз проклятому обрыву. А на улицах поселка ей никто и ничто угрожать не могло. Конечно же, виноват только он. Он сам это прекрасно понимает и понимал бы, даже без этого ужасного, невыносимого отцовского взгляда, который больше терпеть уже нет никаких сил. — У меня мама была врачом. Хирургом, — на мгновение он поразился, до чего равнодушно, можно даже сказать безжизненно, звучит его собственный голос. — Вы понимаете, что это значит? Даже если бы у кого-то из пленников появилось желание ответить, сделать этого никто из них точно не мог. Полосы широкого серебристого скотча надежно закрывали рот каждому. — На самом деле ничего это не значит, — объяснил Олег. — Я не умею перевязывать раны, останавливать кровотечения и не знаю даже, что там еще надо уметь. Колоть адреналин в сердце? Вот этого тоже не умею. Единственное, что я знаю, — это то, что от кровопотери человек может умереть, причем достаточно быстро. Поэтому я не буду отрезать вам мизинец на левой руке или пальцы на ногах, а потом задавать вопросы. У меня, собственно, вопросов совсем мало. Что вы сделали с Алиной и кто из вас двоих это сделал? Ах да… Шагнув вперед, Олег решительно сдернул полоску скотча с лица Рината, затем повторил процедуру с висящим рядом Михайловым. — Теперь отвечать проще. Конечно, можно сразу начать кричать, вот только вас вряд ли кто-то здесь услышит. Наши гаражи в стороне от остальных стоят, так что мимо случайно никто не пройдет, можете не надеяться. Итак, я повторяю вопрос: что с Алиной? — Пацан, ты не понимаешь, во что ввязался, — прохрипел Ринат, отчаянно дернувшись в тщетной попытке вырваться из веревочных петель, стягивающих ему руки, — ты же сам себе сейчас всю жизнь искалечишь. — Я? Себе? — Олег улыбнулся, почувствовав, как в голосе зазвучали снисходительные интонации отца. — Мне кажется, сейчас речь вовсе не обо мне. Вот смотрите, сейчас я покажу вам. Отойдя к стене, подросток взял в руку лежавшую на верстаке монтировку и медленно, почти крадучись, вернулся обратно. «Да у них вся семья сумасшедшие!» — успел подумать Ринат за мгновение до того, как острая боль в перебитой лодыжке пронзила все его тело и ворвалась в мозг. — Вот видите, речь вовсе не обо мне! — Олег несколько мгновений рассматривал отчаянно извивающееся тело, затем повернулся к Михайлову: — Теперь вы. — Олежа! Что ты делаешь, Олежа! — отчаянно завопил Михайлов. — Ты же знаешь меня, я же не мог… Описав широкую дугу, кусок металла врезался в человеческую плоть, пленник закричал еще громче. Олег молча стоял, широко расставив ноги в ожидании того момента, когда оба висящих перед ним человека будут в состоянии его не только слышать, но и понимать. — Я еще раз спрашиваю вас обоих. — Волнение в голосе подростка окончательно исчезло, теперь это был голос человека, знающего, что он собирается делать, и ни капли не сомневающегося в необходимости своих действий. — Что вы сделали с Алиной? Секунду спустя тяжелая монтировка, стремительно наби рая скорость, вновь устремилась по дуге к своей цели. Сознание вернулось к нему не сразу. Сперва на несколько секунд перед глазами появился плотный белесый туман, сквозь который невозможно было почти ничего рассмотреть, затем вновь наступила темнота. В следующий раз туман был уже не таким плотным. Он медленно таял, постепенно давая возможность видеть и слышать происходящее вокруг. Хотя на самом деле вокруг почти ничего не происходило. Олег, очевидно решивший немного передохнуть, сидел в кресле, стоящем в углу гаражного бокса. Подросток устало откинулся на спинку и закрыл глаза. Монтировка лежала на полу у его ног. Кое-как повернув голову, Ринат увидел, что его товарищ по несчастью тоже пришел в себя. С трудом разомкнув пересохшие губы, Ринат прошептал: — Если кто-то не признается, он забьет до смерти нас обоих. — Того, кто признается, точно забьет, — через мгновение послышался ответный шепот. — Хотя бы один останется. Мышцы шеи все же сумели сделать еще одно усилие и повернули ставшую неимоверно тяжелой голову еще немного влево. Теперь Ринат мог хорошо видеть висящего рядом щуплого, невысокого человечка с переполненным ужаса побледневшим лицом и трясущимися губами. «Интересно, я так же сейчас выгляжу? Хорошо, хоть Инга этого не видит». — У меня дети… трое, — жалобно прошептал Михайлов, — приводя в свою пользу единственно возможный аргумент. — А у тебя? У тебя есть кто-то? — Точно не знаю, — Ринат попытался усмехнуться, но губы категорически отказывались ему подчиниться, — может быть, уже есть. — Вот видишь. В донесшемся шепоте Ринат уловил едва заметную, но все же крупинку торжества. Неужели этот идиот думает, что мне не все равно? Что мне есть какое-то дело до него самого и его выводка. Сколько их там у него, трое? Да хоть семеро! — Мне нельзя умирать, — всхлипнул маленький человечек, — жена одна не вытянет. Больная она у меня… Ноги не ходят… Я ее каждый вечер на руках в ванную отношу, мою. Одна у нее радость — в воде теплой полежать! Потом в спальню назад несу. Ноги у нее отказали, а врачи… они ведь ничего не могут… Они никогда ничего не могут! Ринат устало закрыл глаза. Ничего не могут… Да уж, это как всегда. Никто никогда ничего не может. Удивительно, ему всегда казалось, что он является редким исключением из общей неспособности сделать хоть что-то. А вот теперь, надо же, он превратился в огромную, болтающуюся на ветке елочную игрушку, которой забавляется глупый мальчишка, вбивший себе в голову чудовищную ахинею. Игрушка… Елочная. Почему он вдруг подумал про елку? До Нового года ведь еще ждать и ждать. Сколько там дней осталось? Уже ведь ноябрь, значит, не так уж и много. Кажется, раньше, когда он был еще ребенком, елки устанавливали только в декабре, а сейчас все торопятся, будто соревнуются, кто успеет нарядить первым. Спешат люди… Спешат праздновать. Ну а что им еще остается, если ничего другого они толком не могут. А теперь и он сам стал таким же, как они все. Таким же беспомощным. И ничего уже с этим не поделать. Хотя… — Пацан, — с трудом шевеля губами прошептал Ринат. Поняв, что его призыв остался неуслышанным, он, напрягая последние силы, позвал громче: — Пацан! — Что там? — Зубарев выхватил телефон у превратившегося в окаменевшее изваяние полковника. — Ау! Кто тут у нас? Да чтоб вы все передохли! Сунув телефон Кноля в карман куртки, оперативник обернулся к Лунину: — Отключились уже! — Аркадий Викторович, — Илья потряс стоящего неподвижно полковника за рукав, — что там происходит? Что сказал Олег? — Этот Ринат, — голос полковника звучал удивленно, словно он никак не мог поверить в то, что сам сейчас произносит, — представляете, он умер. — Умер? Как умер? — растерялся Лунин. — Ты нормально говорить будешь? — Подскочивший к Кнолю Вадим ухватил полковника за грудки и яростно встряхнул, так что ткань куртки жалобно затрещала. — Олег что, убил его? — Ну что вы, — жалобно улыбнулся полковник, — Олег не мог. Олег — он же такой мальчишка замечательный… — Весь в отца, похоже. — Еще раз зачем-то встряхнув полковника, Вадим вновь достал из кармана смартфон Кноля. — А что второй? Он еще жив? — Не знаю, — Аркадий Викторович растерянно пожал плечами, — я не спрашивал.