Причинит тебе горе, Я съел бы ее целиком… А потом Сказал бы тебе, что за синее море, Туда, где кончается белый свет, Туда, откуда возврата нет, Она улетела, навек улетела, И ты бы меньше грустила, и вскоре Исчезла бы грусть С твоего лица…» Что ни говорите, а всякое дело Надо доводить до конца![14] Слово берет отец Седрик: – Давайте вспомним, что Господь наш Иисус Христос сказал сестре упокоившегося Лазаря: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет»[15]. Клер кладет букет белых роз к подножию креста. И все расходятся. Я не знала Тьерри Тесье, но, если судить по горестному выражению лиц, он был добрым и хорошим человеком. 9 Его красота, его молодость улыбались миру, в котором он будто бы жил. Потом из его рук выпала книга, из которой он не прочел ни страницы. По моему кладбищу рассеяно множество фотографий. Черно-белые, сепированные, цветные, современные и старинные. В тот день, когда была сделана каждая, никто из позировавших мужчин, детей, женщин и подумать не мог, что запечатленное мгновение будет представлять их в Вечности. Нас снимают на дне рождения и семейном обеде. Во время воскресной прогулки по парку, выпускного бала, свадебного пира, празднования Нового года. Фотограф ловит момент, когда человек выглядит чуть красивее обычного. Выбирает день, когда все собираются вместе, особый день, в который модель блещет элегантностью. В военном мундире, крестильной рубашечке или платье для первого причастия. И сколько же невинности во взгляде всех, кто улыбается нам с могильных памятников… Часто накануне похорон в местной газете появляется некролог. Всего несколько фраз о жизни усопшего. Жизнеописание человека умещается в одной колонке. Чуть больше, если умирает коммерсант, врач или футбольный тренер. Очень важно помещать на памятники фотографии, иначе остаются только имя, фамилия и даты. Смерть забирает у людей лица. Красивейшая пара моего кладбища – Анна Лав Даан (1914–1987) и Бенжамен Даан (1912–1992). Они смотрят с обновленной – раскрашенной – свадебной фотографии, сделанной в 30-х годах. Два изумительных лица улыбаются фотографу. Она, солнечная блондинка с прозрачной кожей. Он, с лицом, словно бы вышедшим из-под резца гениального скульптора. Глаза супругов сверкают, как звездчатые сапфиры. Их улыбки – подарок Вечности. В январе я протираю фотографии заброшенных или редко посещаемых могил. Мочу тряпку в воде пополам со спиртом, а для табличек добавляю в воду винный уксус. Работа занимает пять-шесть недель. Если Ноно, Гастон и Элвис предлагают свою помощь, я отказываюсь. Говорю: «Вам и так работы хватает!» Я не услышала, как он подошел. Подобное редко случается. Шаги по гравию я улавливаю сразу и различаю, кто идет – мужчина, женщина или ребенок. Случайный прохожий или завсегдатай. Этот человек ступает бесшумно. Я начищаю девять лиц семьи Эсм – Этьена (1876–1915), Лоррен (1887–1928), Франсуазы (1949–2000), Жиля (1961–1993), Изабель (1969–2001), Фабриса (1972–2003), Себастьяна (1974–2011) – и вдруг чувствую спиной его взгляд. Оборачиваюсь. Не сразу узнаю лицо – он стоит против света. И, только услышав голос – «Здравствуйте!» – понимаю, кто это. С запозданием на две-три секунды меня догоняет аромат корицы и ванили. Я не думала, что он вернется. Прошло два месяца с его первого появления перед моей дверью, выходящей на улицу. Сердце ускоряет темп. Шепчет: «Берегись…» После исчезновения Филиппа Туссена ни один мужчина не заставлял мое сердце биться сильнее. После Филиппа Туссена оно не меняет ритм, совсем как старые, беспечно тикающие ходики. Темп ускоряется только в День Всех Святых: бывает, я продаю аж сто горшков хризантем, вожу по кладбищам случайных посетителей, которые могут заблудиться в аллеях. Но сегодня мое сердце ведет себя… нетривиально. Из-за него. Кажется, я боюсь. Стою с тряпкой в руке, а он смотрит на фотографии, которые я протираю, и робко улыбается. – Это ваши родные? – Нет, я просто делаю свою работу. – Слова теснятся в голове, не желают складываться во фразы. – В семье Эсм люди умирают молодыми. У них аллергия на жизнь, она отталкивает их. Он кивает, застегивает верхнюю пуговицу пальто и снова улыбается: – Холодно тут у вас. – Да уж холоднее, чем в Марселе. – Вы были там этим летом? – Как и каждый год. Там я вижусь с дочерью. – Она живет в Марселе? – Нет. Путешествует по миру. – Чем она занимается? – Практикует волшебство. Профессионально. На склеп семейства Эсм садится молодой дрозд и заводит громкую песню. Мне не хочется продолжать работу. Я выливаю воду из ведра на гравий, складываю внутрь тряпки и спирт. Когда я наклоняюсь, полы длинного серого пальто расходятся, приоткрыв алое, в цветах, платье. Комиссар успевает увидеть мой секрет – приметливый, не то что другие. Я хочу отвлечь его внимание и напоминаю: – Вы должны получить разрешение семьи, чтобы поставить урну с прахом матери на могиле Габриэля Прюдана. – Не должен. Перед смертью он сделал распоряжение – заявил в мэрии, что мама будет покоиться рядом с ним… Они все предусмотрели. Комиссар чувствует неловкость. Трет плохо выбритые щеки. Рук его я не вижу – он в перчатках. Взгляд задерживается на мне чуточку дольше положенного. – У меня есть просьба, – говорит он наконец. – Организуйте для моей матери нечто вроде праздника без праздника. Дрозд улетел. Его напугала Элиана, подбежавшая, чтобы приласкаться. – Я этим не занимаюсь. Обратитесь в похоронное бюро братьев Луччини, оно находится на улице Республики. – Похоронное бюро пусть занимается похоронами! Мне нужно, чтобы вы помогли сочинить короткую речь для того дня, когда я привезу мамин прах. На «церемонии» никого не будет. Только она и я… Хочу сказать несколько слов, которые останутся между нами. Он наклоняется, чтобы приласкать Элиану, и продолжает, глядя на нее, а не на меня: – Я обратил внимание, что в регистрационных, то есть в похоронных журналах записаны речи, которые люди произносят у могилы. Что, если я возьму по паре фраз из разных… выступлений и напишу посвящение матери? Он проводит рукой по волосам. Седины в них больше, чем в первую нашу встречу. Возможно, все дело в свете. Сегодня небо голубое, поэтому свет белый, а тогда оно висело низко над землей и хмурилось. Мимо нас проходит мадам Пинто. Здоровается, бросает недоверчивый взгляд на комиссара. В наших местах, когда в дверь, калитку или ворота входит незнакомец, его сразу начинают в чем-то подозревать. На всякий случай. – В 16.00 у нас похороны. Приходите ко мне в 19.00, и мы вместе напишем несколько строк. Он явно испытывает облегчение, достает из кармана пачку сигарет, но не закуривает – спрашивает, где находится ближайший отель. – В двадцати пяти километрах отсюда. Но за церковью стоит домик с красными ставнями, там живет мадам Бреан, она сдает комнату, которая всегда свободна. Он меня не слышит – задумался о чем-то своем, потом говорит: – Брансьон-ан-Шалон… Кажется, здесь произошла драма? – Нас окружают драмы. Каждая смерть чья-нибудь драма.