– Ваше благородие, она над нами издевалась, – тихо произнес он, понимая, что поступил крайне плохо, своевольно выстрелив в человека, которого офицер отпустил. Но эмоции сделали свое черное дело, и ефрейтор не выдержал. Тем более что только что Максим приказал стрелять Хоботову, а тот отказался. Не ему, но приказал. – Что?! – удивился Максим. – По ее милости мы и голодали. Эта стерва притаскивала нам не еду, а помои кухонные. Да и те вываливала в корыто для свиней. А потом смеялась и что-то говорила. Но мы не разумеем по-ихнему. – Русиш швайне? – Похоже, – кивнул ефрейтор. – Вот тварь… – тихо произнес Максим. У него в голове просто не укладывалось сказанное ефрейтором. Но зачем ему врать? Тем более вон другие бойцы тоже закивали. Значит, было дело. Было. А он уши развесил как последний дурак… и не только уши… Глава 6 29–30 августа 1914 года, где-то в Восточной Пруссии Задерживаться на месте разгрома этого мини-каравана не стали. Слишком много шума. Разве что, проезжая мимо подводы, на которой уезжала Марта, Максим решил остановиться. Женщина упала в сторону от дороги. И ему хотелось проверить, чем закончилось дело. Спрыгнул из кабины на землю. Обошел телегу. И чуть заметно вздрогнул, встретившись с ней взглядом. Лошадь после того выстрела еще немного протянула подводу. Так что Марте, судя по кровавому следу на траве, пришлось немного проползти, чтобы укрыться за телегой. И сейчас она сидела, прислонившись к колесу и зажимая рану рукой. Опасная позиция. Но эта ломовая лошадь была умной и флегматичной. Просто так бы дурить не стала. Он это заметил, еще когда они останавливали Карла с пленниками. Видно, животинка была привыкшая к стрельбе. Винтовочная пуля пробила женщине самый верх трапециевидной мышцы, прямо возле шеи. Навылет. Не повредив, впрочем, ни артерий, ни костей. Если бы на несколько сантиметров в сторону – и смерть. Везучая. Видимо, сказалось голодание, раз ефрейтор с такой дистанции промахнулся. Марта молча смотрела на подошедшего русского офицера. Все ее тело трясло мелкой дрожью, но она ни словом, ни жестом не постаралась защититься или о чем-то попросить. Просто смотрела Максиму в глаза обреченным, полным тоски и ужаса взглядом, готовясь принять свою судьбу. Он постоял так секунд десять. А потом поднял пистолет, прицелившись ей в лоб. Марта зажмурилась и сжалась. Бам! Пуля пробила подводу рядом с ее головой. Женщина сильно вздрогнула и открыла удивленные глаза. Лошадь же лишь всхрапнула, мотнув головой, в очередной раз демонстрируя свою привычность к выстрелам. Марта уставилась на Максима глазами, расширенными до предела. В них было столько эмоций. Столько молчаливых вопросов. И слезы, заструившиеся по ее щекам тоненькими ручейками. Она сжала губы до такой степени, что они теперь казались единой белой полосой. Видимо, боясь издать хоть какой-то звук. А вот дрожь в теле прошла. Только легкое расширение ноздрей говорило, что еще она дышит. По чуть-чуть, едва-едва. Видимо, опасаясь вздохнуть полной грудью. Максим простоял так секунд двадцать, смотря ей в глаза, а потом развернулся и пошел прочь. Он не смог ее убить. Он понял мотивацию этой женщины и не смог ее винить. Ведь только что ей сообщили о гибели мужа на войне. И тут раз – в ее власть попадают люди, олицетворяющие врага. Нехорошо она поступала. Совершенно по-скотски. Но ее можно было понять. Не простить, нет. Понять. И после того, что между ними произошло в ванной комнате, этой вины Максиму оказалось недостаточно, чтобы убить. Слабость? Может быть. У всех бывают свои моменты слабости. Поручик вдруг отчетливо осознал, что там, в ванной комнате, был не порыв страсти, а холодный расчет. Марта, очевидно, боялась, что пленных найдут, и предположила, что «господин офицер» не станет убивать женщину, с которой приятно провел время всего несколько часов назад. Разумный расчет. Здравый. И правильный. Он действительно не смог. В общем, Максим забрался в грузовик, и колонна продолжила движение. А Марта так и осталась сидеть возле колеса, боясь пошевелиться и привлечь внимание солдат. Она прекрасно поняла, что Максим дал ей шанс, разыграв добивающий выстрел… Дорога до городка со штабом армии прошла тихо. Максим занимался заполнением журнала боевых действий, пока еще было не очень темно. Он как-то уже даже приноровился делать это на ходу. А Васков и прочие инструктировали новичков. Пять новых человек – прилично для их небольшого отряда. Многим пришлось потесниться. Но никто не роптал и не возмущался. Даже напротив – радовались, что удалось своих выручить из беды. И только поручик, видя, как уплотняются люди на транспортных средствах, думал о проблемах. Ведь достаточно вывести из строя хотя бы один автомобиль, чтобы возникли очень большие сложности. Наконец солнце окончательно скрылось за горизонтом и на землю опустилась благодатная тьма, скрывающая автоколонну от лишних взглядов. Именно она и позволила без лишних проблем и ненужных свиданий достигнуть желаемой цели. Подъезжать к Лёбау – городку, где располагался штаб армии, Максим решил с севера. То есть от Кенигсберга. По его предположению, это было наименее вероятное направление атаки. Ведь пошумев в поместье, он обозначил направление отхода от взорванного моста – строго на юг, в Западную Польшу. Дескать – сделал дело и убегает через дыру во фронте. Впрочем, хитрость и расчет оказались лишены смысла. Никакого заслона на дороге не имелось. Даже блокпоста или заставы не соорудили. – Неужели штаб успел съехать? – вслух спросил сам себя Максим. У него в голове просто не укладывалась такая беспечность. Однако когда он подъехал к зданию комендатуры, то увидел два добрых грузовика и три легковых автомобиля. А еще четыре мотоцикла и десятка три велосипедов. В общем – столпотворение техники, совершенно невозможное, в случае если бы штаба армии здесь не было. На улице было уже темно. Никакого уличного освещения здесь не предусматривалось. Поэтому постовые, завидев прибывающую автоколонну, выбежали на свет фар и начали показывать место для парковки. Ну, чтобы автомобили ненароком никуда не врезались. И даже когда из грузовиков начали выпрыгивать солдаты, их ничего не смутило. Мало ли? Ведь темно, толком не разглядеть. И лишь когда к ним подошли с винтовками и пистолетами на изготовку, они застыли с ужасом в глазах. Один потянулся было к винтовке. Но Васков отреагировал быстрее – просто ткнул его дулом своего Маузера под дых. Штыка не было надето, но и такой «тычок» штука крайне болезненная. Второй немец попытался что-то крикнуть, привлекая внимание. Но получил прикладом в зубы. Третий и четвертый же оказались сбиты с ног и жестко обработаны быстрее, чем сумели чего-то сделать. Просто так. За компанию. На фоне трех рокочущих двигателей эта мелкая возня не была слышна. Поэтому, осмотревшись, добили постовых холодным оружием и оттащили в сторону. Чтобы на виду не лежали. А то еще какой глазастый из окна разглядит. – Хоботов! – Я! – отозвался взъерошенный прапорщик. – Остаешься за старшего. Пулеметами перекрыть вот эти направления, – показал Максим руками. – Есть перекрыть направления! – Васков! Бери всех, кроме водителей и пулеметных расчетов, и за мной. – Есть! – козырнул младший унтер-офицер и засуетился. Дверь в комендатуру Максим открыл с ноги. Словно в «шарашкину конторку». Из-за чего стоящий на посту вытянулся по стойке «смирно», успев отреагировать больше на манеру появления, чем на форму. За что и получил тычок штык-ножом быстрее, чем успел что-то крикнуть. Начался штурм. Людей в комендатуре было немного. Только часть охраны и несколько сотрудников ночной смены. Да и то – большая часть дрыхла. Так что перебили их довольно быстро и просто. Без единого выстрела. Оставив живым только дежурного офицера. Выволокли его на улицу. Позвали Яна для перевода. И начали беседовать. – Где ночуют генералы Гинденбург и Людендорф? – Я не знаю. – За каждый неправильный ответ я буду отрезать у тебя по пальцу, – холодно произнес Максим. – Сначала на руках. Потом на ногах. А дальше избавлю от совсем уж лишнего отростка. Ты меня понял? Вместо ответа этот оберст[13] дико вытаращился на него. Слишком неожиданным был для него поворот разговора. Поручик, видя непонимание, пожал плечами и полез за штык-ножом. Тем самым, которым убил постового. Кровь с лезвия, разумеется, вытирать было некогда. Поэтому клинок приковал самое пристальное внимание немца. – Первый вопрос, – произнес Максим. – Где ночуют генералы Гинденбург и Людендорф? – Я… – начал было оберст повторяться, но поручик прервал его, ударив без замаха в челюсть. Причем рукоятка штык-ножа усиливала удар, выступая в роли импровизированного кастета. Однако поваляться офицеру не удалось – солдаты подняли. – Извините, я перебил вас, – невозмутимо произнес поручик, смотря холодным и жестким взглядом на оберста. – Я слушаю вас. – Можете меня сразу убить, – процедил офицер. – Я ничего не скажу. – Сразу убить – это слишком быстро. Я вообще вас убивать не хочу. Отрежу конечности. Прижгу артерии. И позволю жить долгие годы, наслаждаясь чувством собственного бессилия. Оберст дернулся, вспыхнув. Но солдаты крепко держали его. Так что он только глазами сверкнул и зубами заскрипел. Подошел Хоботов. – Максим Федорович. – Слушаю вас. – Он ничего не скажет. Вы позволите? Я посмотрю документы в комендатуре. У них наверняка хватает записей о размещении генералов. Они же туда наряды выставляют, автомобили высылают. И уже не первый день. – Возьмите двух солдат и действуйте. Мы комендатуру зачистили, но мало ли? – Есть взять двух солдат и действовать! – козырнул повеселевший Хоботов. Ему понравилось, что его инициатива нашла отклик. Ну и то, что от кровавой пытки избавил полковника германской армии. – Сапрыкин! – Я! – Этого связать, заткнуть рот кляпом и бросить в комнате охраны. – Есть! – козырнул ефрейтор, повторив приказ и начав действовать. А Максим прошелся по расставленным Васковым постам, едва сдерживая свою нервозность. Импровизация пошла наперекосяк. И это напрягало. Он ведь не ожидал напороться на принципиального немца. Хотя прекрасно знал, что германское офицерство времен Первой мировой войны было очень крепким в моральном плане. Не в пример лучше унтеров и тем более рядовых. Конечно, под пытками оберст все бы рассказал. Не бывает людей, которые под пытками не рассказывают то, что нужно. Но за всеми этими делами в имении у поручика как-то из головы вылетел важный психологический фактор. Устал он. Очень устал. Да еще и эта Марта… Видимо, у него начинался откат.