– Понятия не имею, солнышко, – ответил папа и, немного подумав, добавил: – Полагаю, он будет счастлив. Ведь так он словно получит частицу своего сына. – А как насчет миссис Трейнор? – Не знаю, солнышко. Я вообще понятия не имею, где она сейчас живет. – Лили… очень трудный ребенок. Папа разразился веселым смехом: – Чья бы корова мычала! Вы с Триной нас с матерью просто с ума сводили своими поздними гулянками, парнями и любовными трагедиями. Так что тебе будет даже полезно прочувствовать все на собственной шкуре. – Папа отхлебнул пива и снова засмеялся. – Это хорошие новости, дорогая. Я рад, что тебе не придется куковать одной в пустой квартире. Травинка Томми издала нечто похожее на птичий крик. Лицо мальчика просветлело, и он ткнул травинкой в небо. Мы с папой одобрительно подняли большие пальцы. – Па! – (Он молча повернулся ко мне.) – Ты ведь знаешь, что у меня все прекрасно, да? – Знаю, дорогая. – Он дружески толкнул меня плечом. – Но ты, конечно, понимаешь, что это моя работа – волноваться за тебя. И я буду волноваться за тебя до тех пор, пока не смогу самостоятельно подняться со стула. – Он опасливо покосился на шезлонг. – Что может случиться гораздо раньше, чем мне хотелось бы. Мы уехали незадолго до пяти. Я посмотрела в зеркало заднего вида. Трина – единственная из всей нашей семьи, кто не помахал нам вслед. Она стояла со сложенными на груди руками и, напряженно вытянув шею, провожала нас глазами. Мы вернулись домой, и Лили сразу исчезла на крыше. Я там не была со времени того несчастного случая, убедив себя, что весной даже не стоит и пытаться, что пожарная лестница скользкая после дождя, что вид мертвых растений в горшках пробудит во мне чувство вины, но, положа руку на сердце, причина была в банальном страхе. При одной мысли о том, что надо подняться на крышу, у меня начинало колотиться сердце; я сразу вспоминала, как уходила из-под ног земля, словно кто-то выдернул из-под меня коврик. Увидев, что Лили лезет на пожарную лестницу из окна в коридоре, я крикнула ей вслед, что жду ее обратно через двадцать минут. Но прошло уже двадцать пять минут, и я начала беспокоиться. Я выглянула в окно, чтобы позвать Лили, но в ответ услышала лишь монотонный гул транспорта. Через тридцать пять минут я, чертыхаясь, полезла на пожарную лестницу. Было довольно жарко, и битумное покрытие крыши буквально плавилось. Снизу доносились звуки и запахи ленивого воскресного вечера: тарахтение редких машин, музыка из распахнутых окон, смех околачивающихся на углу юнцов, ароматы жарящегося на углях мяса. Лили сидела на перевернутом цветочном горшке и смотрела на город. А я стояла, прислонившись спиной к баку для воды, не в силах побороть приступы паники, когда Лили опасно перегибалась через край. Нет, мне явно не стоило сюда подниматься. Крыша качалась под ногами, словно палуба корабля. Тогда я пробралась к заржавевшей железной скамье и тяжело опустилась на нее. Мое тело сохранило память о том, каково это – стоять на карнизе, а еще о том, как бесконечно мала разница между основательностью материального мира и зыбкостью нашего существования, как легко положить конец всему, что измеряется самыми мелкими единицами физических величин, таких как граммы, миллиметры и градусы, и от осознания этого факта волоски у меня на руках встали дыбом, а по загривку потекла тонкая струйка пота. – Лили, не могла бы ты спуститься вниз? – Все твои растения засохли. – Она повернулась ко мне и принялась обрывать пожухлые листья с засохшего стебля. – Естественно. Я не была здесь уже несколько месяцев. – Ты очень нехорошо сделала, что загубила растения. Это жестоко. Я бросила на нее испытующий взгляд, решив, что она, наверное, шутит, но, похоже, Лили говорила вполне серьезно. Она отломала веточку и принялась изучать высохшую сердцевину. Затем снова посмотрела на город внизу: – А как ты познакомилась с моим папой? Я ухватилась за угол бака для воды, пытаясь унять дрожь. – Подала заявление, предложив свои услуги в качестве сиделки. И меня взяли. – Несмотря на то, что у тебя не было никакой медицинской подготовки? – Да. Лили отшвырнула сухую ветку и задумалась. Затем встала, прошла в дальний конец террасы и застыла там, скрестив на груди руки и расставив ноги, точь-в-точь как амазонка, только очень тщедушная. – Он был красивым, да? Земля снова стала уходить у меня из-под ног. Нет, пора срочно спускаться вниз. – Лили, все. Я больше не могу здесь оставаться. – А тебе что, действительно страшно? – Просто я действительно хочу вниз. Пожалуйста. Она посмотрела на меня, склонив голову, словно не могла решить, как лучше поступить. Шагнула к краю крыши и подняла ногу, причем так медленно, что я успела покрыться холодным потом. Затем повернулась ко мне, ухмыльнулась, сунула в зубы сигарету и направилась к пожарной лестнице. – Не валяй дурака! Ты наверняка больше не свалишься. Снаряд в одну воронку дважды не падает. – Угу. И тем не менее не стоит испытывать судьбу. Несколько минут спустя, когда я наконец сумела взять себя в руки, мы преодолели два марша шаткой пожарной лестницы. А возле окна в коридор я вдруг поняла, что у меня не осталось сил, и тяжело опустилась на ступеньку. Лили сделала большие глаза, но продолжала терпеливо ждать. А когда до нее наконец дошло, что я не могу пошевелиться, уселась на ступеньку рядом со мной. На самом деле мы спустились всего-то на десять футов, но теперь, когда из окна проглядывался мой коридор, а по бокам были перила, я поняла, что ко мне вернулась способность нормально дышать. – Я знаю, что тебе поможет. – Лили сунула мне под нос свою самокрутку. – Ты что, реально хочешь, чтобы я обкурилась? На такой высоте? Надеюсь, ты не забыла, что я уже однажды падала с крыши? – Это поможет тебе расслабиться, – сказала Лили, а когда я решительно отвергла ее предложение, добавила: – Ой, да ладно тебе. Ты что, самый правильный человек во всем Лондоне? – Я вовсе не из Лондона. Оглядываясь назад, я сама себе удивлялась. Это ж надо, мною манипулировала какая-то малолетка! Но Лили была похожа на тех реально крутых девчонок из моего класса, на которых мне всегда хотелось произвести впечатление. Поэтому, прежде чем она успела открыть рот, я взяла у нее косячок, неуверенно затянулась и постаралась не закашляться, когда у меня запершило в горле. – Так или иначе, тебе всего шестнадцать, – пробормотала я. – Ты не должна этого делать. Лили перегнулась через перила: – А ты чувствовала к нему физическое влечение? – К кому? К твоему папе? Поначалу нет. – Потому что он был в инвалидном кресле? Потому что он был похож на Дэниела Дэй-Льюиса[10]в фильме «Моя левая нога» и пугал меня до мокрых штанов, хотела я сказать, но было лень вдаваться в подробности. – Нет. Его инвалидное кресло волновало меня в последнюю очередь. Он мне не понравился, потому что… он был очень сердитым. И агрессивным. Вряд ли можно почувствовать физическое влечение к такому человеку. – А я на него похожа? Я нашла его фото в поисковике, но не могу сказать. – Немного. Цвет волос. Возможно, глаза. – Мама сказала, что он был реально красивым. Поэтому и стал настоящим засранцем. Ну, может, не только поэтому. – Лили повернулась ко мне. – Когда я действую ей на нервы, она всегда жалуется, что я совсем как он. «Боже мой, ты совсем как Уилл Трейнор!» Она всегда говорила «Уилл Трейнор». И никогда – «твой отец». Она хотела, чтобы Урод был моим отцом, хотя и ежу понятно, что он мне никто. Похоже, ей кажется, что если она станет постоянно твердить, что мы одна семья, то все так и будет. Я сделала еще одну затяжку, и меня вдруг повело. Если не считать того вечера в баре в Париже, когда я полностью отключилась, я тысячу лет не курила травку. Я почувствовала прилив крови к голове, но не поняла, хорошо это или нет. – Знаешь, я словила бы больший кайф, если бы знала наверняка, что совершенно точно не навернусь с этой чертовой лестницы. Лили забрала у меня косячок: – Блин, Луиза! Почему бы тебе немного не развлечься? – Она сделала глубокую затяжку и откинула назад голову. – А он говорил тебе, что чувствует? Чувствует на самом деле. Она снова затянулась и передала самокрутку мне. Травка на нее, кажется, вообще не действовала. – Да. – А вы ссорились? – Всю дорогу. Но и смеялись тоже. – А он был в тебя влюблен? – Влюблен в меня? Сомневаюсь, что здесь уместно слово «влюблен». Я молча шевелила губами, пытаясь найти нужные слова, которых не было. Ну как объяснить этой девочке, кем были друг для друга мы с Уиллом? Что я сумела узнать его даже лучше, чем знала саму себя? И что никто на свете не понимал и не будет понимать меня так, как он? Разве она может хоть на секунду представить, что для меня потерять Уилла было равнозначно ранению в самое сердце, напоминающему о себе ноющей болью; пустоте, которую я не в силах заполнить? Лили уставилась на меня во все глаза. – Он был в тебя влюблен! Мой папа точно был в тебя влюблен, – захихикала она. Это было так глупо, да и само слово настолько нелепо применительно к тому, что действительно происходило между мной и Уиллом, что я, сама того не желая, тоже захихикала. – Папа тебя хотел. Умереть не встать! – Она судорожно вздохнула и повернулась ко мне. – Боже мой! Ведь ты могла быть МОЕЙ МАЧЕХОЙ. Мы посмотрели друг на друга в притворном ужасе, и это ее заявление внезапно превратилось в непреложный факт, ставший самой забавной вещью, которую мы когда-либо слышали. Я чувствовала, что меня душит смех. Смех, от которого на глаза наворачиваются слезы и трясутся плечи. Я хохотала до колик в животе. Стоило мне посмотреть на Лили, как я заходилась в новом приступе истерического смеха. Я полностью отдалась этому безудержному веселью, ведь мне уже давным-давно не было так смешно. – А вы занимались сексом? И этот ее вопрос сразу все испортил. – Ну хватит! Наш разговор становится странным. Лили скорчила рожицу: