Сидел бы дома, Ждал погрома. Вместо того, чтобы сидеть дома и ждать погрома, Пергамент стрелялся с черносотенным депутатом Н. Марковым. Заклятые враги поехали за город с секундантами, тоже депутатами Думы. Картинно обменялись выстрелами. Не попали. «Господа, ваша честь защищена, теперь вы можете протянуть друг другу руки», – объявил секундант. Все выпили шампанского и поехали домой. Дуэль Гучкова и Уварова. «Петербургский листок» Пока обстановка в стране не стала критической, особенных проблем с Думой у правительства не возникало. Покладистость парламента обеспечивалась еще и тем, что председательствовал в нем октябрист М.В. Родзянко, сменивший на этом посту Гучкова еще в прежнем составе и сумевший сохранить расположение большинства. Михаил Владимирович был приемлем и для царя, поскольку был убежденным монархистом, камергером двора. По дальнейшей эволюции взглядов этого неконфликтного, осторожного человека можно проследить за тем, как центральная часть Думы постепенно левела и переходила в лагерь, враждебный самодержавию. Забегая вперед, скажу, что разрыв между Властью и Обществом, предрешивший падение монархии, произойдет, когда в августе 1915 года в Думе сформируется Прогрессивный блок из левых и правых либералов, то есть центр присоединится к оппозиции. Казалось бы, при «думской монархии» парламент был низведен до положения декорации или же «свистка», в который выходил весь пар общественного недовольства. Люди читали газеты, восхищались дерзостью ораторов, и создавалось ощущение, что в стране происходит политическая жизнь, что есть народные представители, которые в будущем, может быть, чего-то добьются. На самом же деле самодержавие не допускало Общество ни к каким важным решениям, а при всяком затруднении попросту приказывало Думе завершить очередную сессию. Но даже такой недопарламент представлял собой угрозу для российской государственной модели. В роковую минуту, когда Власть зашатается, вдруг окажется, что в стране есть альтернативный центр политической воли – легитимный и уже привычный. Тогда декорация перестанет быть декорацией. Во второй части книги будет хронологически показано, как постепенно подготавливался и с какой неожиданной легкостью осуществился этот поворот. Бремя Империи Империей Россия стала двумя веками ранее, в результате грандиозных преобразований Петра Великого. Обрела статус великой державы, разрослась в западном, восточном и южном направлениях. На пике своего военного могущества почти в одиночку выдержала французское (на самом деле всеевропейское) нашествие и после взятия Парижа на сорок лет даже превратилась, как выразились бы теперь, в сверхдержаву, диктовавшую свою волю половине континента. Однако имперский формат имеет не только преимущества, но и серьезные дефекты. В сущности, он сам по себе – болезнь, только уже не специфически российская. Главное отличие империи заключается в том, что она, подобно газу, стремится занять всё доступное пространство. Империя должна все время расти и расширяться, а затем защищать добытое пространство и завоеванное влияние. К началу XX века в мире сложилось несколько таких образований. Британская, французская, австро-венгерская и российская империи считались ветеранами, самая старая, турецкая, уже совсем одряхлела. Кроме этих уже традиционных конкурентов появился молодой хищник – германская империя, а далеко на востоке набирала силу Япония, к которой, впрочем, европейцы пока всерьез не относились. Соединенные Штаты тоже вели себя по-имперски, занимая новые территории военной силой. В двадцатом столетии империи распадутся – одни раньше, другие позже. Наступит эпоха нового глобального экспансионизма, культурно-экономического, и сохранит свои позиции только Америка, которая раньше всех переориентируется с «жесткой» силы на «мягкую». Самым слабым членом «имперского клуба» окажется Россия, которая развалится первой – и единственной из лагеря стран-победительниц в Первой мировой войне. Не понадобится даже военного поражения, как в случае Германии, Австро-Венгрии и Турции. Окажется достаточно внутренних болезней. В какой же момент и в связи с чем имперский статус для России перестал быть преимуществом и превратился в обузу? Главная причина заключалась в том, что на протяжении восемнадцатого и девятнадцатого веков страна делала ставку почти исключительно на военную мощь. У России почти всегда был самый большой в мире военный бюджет и самая большая армия. Другие империи увеличивали свое влияние и за счет торгово-промышленного развития, захватывали колонии для выколачивания прибыли, богатели. Российский же способ приращивания земель был скорее затратным: новые территории часто не пополняли бюджет, а, наоборот, требовали дополнительных расходов (пример тому – дорогостоящее во всех смыслах завоевание Кавказа). Можно сказать, что имперскость обходилась стране слишком дорого – просто в финансовом смысле. Экономический рост начался только после реформ 1860-х годов, то есть с большим опозданием, и частная инициатива постоянно сталкивалась с обычными для несвободного государства трудностями: коррупцией, всесилием бюрократии, гражданским бесправием. Положение «сверхдержавы» было утрачено еще в середине XIX столетия, после неудачной Крымской войны. Но империей из-за этого Россия быть не перестала, а лишь перенаправила вектор экспансии туда, где встречала меньше сопротивления: на восток. На западе она и так проглотила больше, чем могла переварить, – Польша никак не желала интегрироваться и представляла собой вечную проблему. В шестидесятые – восьмидесятые годы русские войска активно колонизировали среднеазиатские просторы, но затем столкнулись со встречным движением британцев, подбиравшихся к Персии, Ирану и Афганистану с юга. Некоторое время две державы были на грани войны, но в конце концов договорись о разделе сфер влияния. После этого «свободным» вектором экспансии остался только Дальний Восток, где находились соблазнительно слабые Китай с Кореей. Империя просто не могла не попытаться освоить этот огромный, богатый регион, иначе она не осталась бы империей. Другой функцией всякой империи является защита уже имеющихся зон влияния (на языке той эпохи это называлось «зонами интереса»). Такой зоной, в частности, были Балканы, где России приходилось соперничать с Австро-Венгрией, тоже претендовавшей на первенство. Обе имперские проблемы, дальневосточная и балканская, внесли свой вклад в крах самодержавной монархии. Дальневосточная проблема Проект «Желтороссия» Россия всегда стремилась к расширению в восточном направлении. Это движение, начавшееся еще во времена Московского царства и поначалу имевшее форму «первопроходчества», то есть освоения ненаселенных или малонаселенных земель Сибири, к концу XVII века привело русских к столкновению с китайцами и установлению границы, за которой находились владения империи Цин. Затем в течение еще полутора веков государственные и частные экспедиции исследовали северотихоокеанское побережье, основывая там далеко разбросанные опорные пункты. Интерес к огромному региону в то время был сугубо коммерческий – там добывали пушнину и «рыбий зуб», сама территория особенной ценности не представляла. В середине XIX века российские владения «на том берегу» – Калифорнию, а потом и Аляску – вообще уступили американцам за весьма скромную плату. Но в тот же период Петербург изменил отношение к подконтрольным землям, расположенным поблизости от Китая. Это произошло после опиумных войн, обозначивших колониальный интерес европейских держав, прежде всего главной геополитической соперницы – Британии, к ветхой Срединной империи. С точки зрения России, как непосредственная соседка Китая она тоже могла претендовать на эту добычу. Соседство, однако, было номинальное. Восточная окраина выглядела российской только на карте. На самом деле это был совершенно пустынный край, куда из обжитых областей страны приходилось добираться минимум полгода, с огромными трудностями и затратами. Из Англии по морю попасть в Гонконг выходило и быстрее, и проще, и дешевле. Вплоть до самого конца девятнадцатого века из метрополии на Дальний Восток грузы следовали не коротким сухопутным путем через Сибирь, а кружным, через Индийский океан. После основания морского порта с говорящим названием Владивосток в 1859 году усилия правительства по освоению и заселению этих дальних краев активизировались. При Александре III был разработан колоссальный проект строительства Транссибирской железнодорожной магистрали, которая должна была многократно облегчить этот процесс. Трассу строили с невероятной скоростью, не жалея средств. В девяностые годы Китай становится главным объектом вожделений для всех империй. К нему тянут руки и новые, очень энергичные игроки: Япония, Германия, Америка. Первая в 1895 году отобрала у Пекина остров Тайвань и стала претендовать на первенство в Корее. Вторая заняла в 1897 году стратегический порт Циндао. Третья готовилась к аннексии Филиппин, откуда было рукой подать и до материка. С империалистической точки зрения, медлить было нельзя. Главенствующее значение для господства в Тихом океане имел флот, а России негде было его разместить – акватория Владивостока зимой замерзала. Нужна была новая база, южнее, а стало быть, на чужой территории. К вышеперечисленным «объективным» причинам экспансии прибавлялась субъективная, не менее существенная: личная заинтересованность государя императора. Она возникла с тех времен, когда он, еще наследником престола, сначала совершил путешествие морем до Владивостока, а затем председательствовал (пусть номинально) в комитете по строительству Транссиба. Вероятно, увлеченность Николая дальневосточным вопросом психологически объяснялась тем, что в этой сфере молодой царь чувствовал себя более компетентным, чем министры, – в отличие от всех остальных государственных вопросов. Ведь он там был и видел всё собственными глазами. Витте рассказывает: «Государь Император … увлекался этой идеей именно потому, что в первый раз он вышел, так сказать, на свободу поездкою на Дальний Восток. Но, конечно, в то время у него никакой определенной программы не сложилось; было лишь только стихийное желание двинуться на Дальний Восток и завладеть тамошними странами». После восшествия на престол программа (ее называли «большой азиатской») сформировалась. Если во времена первого Николая много говорили и писали о том, что историческая миссия России – водрузить крест над Цареградом, то при втором Николае миссией стали считать пробуждение второй, восточной головы имперского орла. «Император Николай II на рубеже XX в. был главным носителем идеи имперского величия России», – пишет Ольденбург. Особенное раздражение, опять-таки личное, у царя вызывала «нахальная» и «дерзкая» (цитирую по дневнику военного министра Куропаткина) китайско-корейская политика Японии. Японцев Николай не любил с тех пор, как в 1891 году, во время визита в Страну Восходящего солнца, его чуть не убил бывший самурай, которого за это даже не повесили. Екатерина Святополк-Мирская, жена министра внутренних дел, заносившая в дневник содержание бесед мужа с государем, пишет: «Японская рана, я думаю, не бесследно прошла, и я думаю, что она больше вреда России принесет, чем японская война. Есть нечто роковое в отношениях государя с Японией». Помимо неприязни к Японии император еще и относился пренебрежительно к ее военному потенциалу – опять-таки руководствуясь личными воспоминаниями о давней поездке. «Государь был, конечно, глубочайше уверен, что Япония, хотя может быть с некоторыми усилиями, будет разбита вдребезги… В первое время обыкновенное выражение его в резолюциях было “эти макаки”». (О том, насколько выросла мощь Японии между 1891 и 1904 годами, я расскажу чуть ниже.) Справедливости ради нужно сказать, что антияпонские и антикитайские настроения тогда были распространены не только при дворе, но и в широких слоях русского общества. Многие рассуждали о «желтой угрозе», которая захлестнет западную цивилизацию, если вовремя не дать ей укорот. Даже возвышенный Владимир Соловьев в 1894 году пугал соотечественников: О Русь! Забудь былую славу: Орел двуглавый сокрушен, И желтым детям на забаву Даны клочки твоих знамен. Все эти факторы делали конфликт с Японией неизбежным. Тут сталкивались две имперские «миссии»: одну сконструировали в Петербурге, другую в Токио, где считалось естественным, что «Азия для азиатов» (под последними, разумеется, имелись в виду сами японцы). Эскалация российско-японской напряженности прошла через несколько этапов. В 1895 году, когда маленькая Япония неожиданно для всех разгромила в войне китайского колосса и слишком алчно воспользовалась плодами победы, три европейские державы – Россия, Франция и Германия – вмешались в раздор между «азиатами» с позиции «белого человека». Японию заставили смягчить условия мира, в частности отказаться от Ляодунского полуострова, удобного плацдарма для проникновения в глубь Китая. Это вмешательство (в Японии его назвали «интервенцией трех стран») настроило островную державу прежде всего против России, поскольку было известно, что инициатива вмешательства исходила от Петербурга. Два года спустя русские усугубили ситуацию, взяв отобранный у японцев полуостров в многолетнюю аренду. Там находился незамерзающий Порт-Артур, пригодный для базирования флота. Кроме того, Китай позволил России строить на маньчжурской территории железную дорогу, которая соединила бы Читу с Владивостоком, а затем и с Ляодуном. Вся зона дороги отдавалась под юрисдикцию России, которая таким образом фактически получала контроль над Маньчжурией. «…Если оставить в стороне коварство подобной меры как по отношению Японии, так и по отношению Китая и руководствоваться исключительно эгоистическими соображениями, – писал Витте, – то и в таком случае, по моему мнению, мера эта является опасною… Все это вовлечет нас в такие осложнения, которые могут кончиться самыми плачевными результатами». Российская зона влияния в Китае. М. Романова В 1900 году объединенная армия великих держав, в число которых впервые вошла Япония, совместными усилиями разгромила китайское восстание против иностранного засилия. И опять Япония почувствовала себя оскорбленной. Из репараций, наложенных на Китай, ей досталось всего 7 %, а России – 30 %, притом что японский контингент был самым большим. В правительстве обеих стран имелись как сторонники войны, так и сторонники компромисса, но каждое новое унижение усиливало позиции японских «ястребов».