— Ступай же, Бобби, — Стелла сделала знак племяннику, еще раз пробормотав извинение перед миссис Ярли. Маленький мальчик смирно шагал пообок с ней через всю деревню, но как только они отошли подальше и стало ясно, что с Черч Стрит их больше не видно, он начал выкручивать свою ладошку из ее руки. — Бобби, почему бы тебе не побежать вперед? Поглядим, сумеешь ли ты догнать мисстера Гиллигэна? Он уже свернул вон туда, в переулок. Он пришел в деревню прикупить еще шпагата, которым подвязывают плетистые розы, — сказала миссис Саймондс. Не успела Стелла отпустить его ручонку, как Бобби умчался стремглав. Она смотрела, как он убегает прочь, рубашонка топырится на спине, выбившись из штанишек. — Я думала, что мистер Гиллиган ходил в деревню нынче утром, — сказала Стелла. — Да, утром, — сказала миссис Саймондс. Какое-то время они шли молча, Стелла отлично осознавала ту огромную пропасть, что лежала между ними. — Я молилась о девочке. Стелла в полном непонимании взглянула на свою спутницу: — Что, прошу прощения? — Когда я вынашивала Робина, я молилась, чтобы у меня была девочка. Я думала, что если у меня родится малышка, мне будет легче, ведь я, по крайней мере, знала, каково это быть девочкой. Но в тот самый миг, когда я услыхала самый первый плач появившегося на свет Робина, я поняла, что хотела лишь его и никого иного. Но это не означит, что не бывало трудно. — Когда мистер Саймондс ушел в мир иной… Миссис Саймондс деланно коротко хохотнула: — Задолго до того. Даже до войны Мюррей мотался туда-обратно в Лондон, где у него была хирургическая практика. Нэнни тоже уезжала: каждую неделю по средам вторая половина дня у нее был выходная. Вот тогда я, сидя одна-одинешенька этими долгими-долгими часами, задавалась вопросом, как мне еще хоть миг выдержать с Робином, в подобном одиночестве. Стоило мне на секунду отвернуться, как он то начинал карабкаться то на шторы в детской, то принимался скакать с софы на стол, на самый край столешницы. — Что вы сделали, когда чаша терпения переполнилась? — спросила Стелла. — В один прекрасный день я взяла сына с собой в Зимний сад да и заперлась там с ним вместе, так чтобы он не мог сбежать от меня, покуда я пытаюсь докончить вышивать Мюррею носовые платки. — Это сработало? Миссис Саймондс рассмеялась с неподдельным удовольствием: — Естественно нет. Стоило мне на секунду отвернуться, как он то пытался выдернуть из земли какую-нибудь розу, то попробовать на зубок червяка, которого только что обнаружил. Это воспоминание, должно быть, было для нее чрезвычайно светлым — наполненное таким теплом, которым она никогда ранее не делилась со своей наемной работницей — но Стелла не смогла даже улыбнуться. Вместо того она, в конце-концов, произнесла вслух те самые слова, что комком застряли у ней в голе, что ощущала она несколько дней кряду: — А я не знаю, как это сделать. — Сделать что? — осторожно переспросила миссис Саймондс. — Стать для него матерью. Стелла знала, что обязана что-то чувствовать — и, о да, она испытывала чувства, да еще какие. Ей не хватало ее сестры. Она была в гневе на ту бомбу, что упала точнехонько на то здание, где находилась Джоан. Она была зла на то, что Джоан умерла и, таким образом, увильнула от исполнения своих материнских обязанностей. Но, главным образом, она ощущала полнейшее отсутствие в себе любви к этому маленькому мальчику. Ведь отнюдь не предполагается, что тетушки обязаны положить всю свою жизнь и отдать свою душу за ребенка, это матери должны делать. Не так ли? — Вы не обязаны быть для Бобби матерью. Это была роль Вашей сестры, — сказала миссис Саймондс. — Он один-одинешенек на всем белом свете, — ответила она. — Разве у него нет родственников с отцовской стороны? — спросила ее нанимательница. — Нет. Во всяком случае, никого, о ком бы рассказывала Джоан. — Что ж, Ваш племянник не одинок. У него есть вы, — сказала миссис Саймондс. — Не знаю, достаточно ли меня, — чистосердечно, словно на исповеди призналась ей Стелла. — Этого никто из нас не знает. Уверена, отец Делвин сказал бы, что именно поэтому мы в своей жизни встречаем столь много людей, — сказала миссис Саймондс. Стелла нахмурилась. За все те года, что она проработала в господском доме, она и вообразить себе не могла, что однажды будет вести подобную беседу со своей нанимательницей. Показались столбы из красного кирпича, к которым некогда крепились главные въездные ворота имения Хайбери Хаус. Стелла заприметила, как вдалеке, у одной из кирпичных колонн, обрамлявших проезд к особняку, стоит, прислонившись, Бобби. Он отдыхивался так, как если б пробежал долгую гонку. На ум Стелле закралось подлое подозрение, что, когда они войдут в ворота и подойдут поближе к мальчику, она обнаружит, что он весь в дорожной пыли, налипшей на брызги от магазинного сиропа. — Не вечно же будет так тяжело, станет и полегче, — сказала миссис Саймондс. — Спасибо вам. Они пересекли подъездную дорогу и уже входили под сень колоннады, миссис Саймондс твердо кивнула: — Миссис Аддертон, я хотела поговорить с вами про чай. вы и вправду должны сочинить какой-то другой рецепт для лепешек-сконов. Две последние партии были жестки как камень. Я отказываюсь верить в то, что во всем графстве Уорикшир не сыскать хорошей муки. Все те незримые нити душевной привязанности, что Стелла начала было испытывать по отношению к миссис Саймондс, помимо их ролей работадательницы и работницы, при этих словах рассыпались в прах. Привычное равновесие было восстановлено. Бэт Вторник, 1 июня, 1944 год Милая моя Бэт, Уже скучаю по тебе, а это я еще только прибыл на базу. Путь из Хайбери был долгий и тягомотный, а еще труднее дорогу делало то, что я знал, что с каждой проделанной милей я все дальше от тебя. Ты ведь не забудешь меня, там, далеко к северу, в Мидленде, пока я тут, посередь моря, гляжу на волны. Люблю, Грэми Суббота, 3 июня, 1944 год Хайбери, Уорикшир Милый мой Грэми, Я все еще до конца поверить не могу, что ты уехал, но каждый раз, когда я спрашиваю себя, когда же мы вновь увидимся, не могу не чувствовать благодарность, что ты в Саутгемптоне, а не в Италии. Если это звучит эгоистично, ты должен простить меня. Я знаю, что нет на свете ничего, чего бы ты жаждал больше, несли чем снова быть со своими бойцами, но Стелла говорит мне, что только помолвленной разрешается быть капельку эгоистичной. Когда ты уехал, я проплакала все утро, но не очень-то горжусь этим. мистер Пенворти, милейший человек, жалеючи меня, отослал меня не в поле, а помогать миссис Пенворти. Она же лишь головой покачала, сказала, мол, печально видеть, как вас двоих молодых разлучили, да и бухнула передо мною на стол целую вязанку луковиц, велев нашинковать их мелко для похлебки, поскольку, мол, плакать сильнее, несли теперь, я все равно не смогу. Затем заглянула Петунья посидеть со мной. И даже Рут была очень добрая, не иначе как из-за всего этого. Но ты не переживай. Я решила быть очень храброй. Я стану, как прежде, исполнять все мои обязанности дела по ферме, и буду ходить в кино с Петуньей, и продолжу делать зарисовки в саду миссис Саймондс. Все-все были невероятно добры ко мне, даже миссис Ярли, деревенская лавочница, перестала лупить свои глаза на меня, когда я захожу купить простые карандаши (твои карандаши я берегу для чего-нибудь очень особенного, не беспокойся). В это письмецо я вкладываю один из рисунков сада — Место, где мы первый раз поцеловались. Может, посылать тебе такое — это слегка сентиментально, но я хочу, чтобы ты помнил, как тут вовсю цветут цветы и как летнее солнышко нагревает плиты дорожки. Не думаю, что где-нибудь в целом свете есть место прекраснее. Люблю навек, Бэт Суббота, 3 июня, 1944 год Хайбери, Уорикшир Дорогой Колин, Я до сих пор не получила ни весточки от тебя, и боюсь, мое предыдущее письмо, должно быть, затерялось. Или, может, ты, просто-напросто, не хочешь разговаривать со мной. Я могу это понять. За Грэми нету мне прощения. Знай, я не намеревалась, чтобы все вышло вот так. Я не хотела сделать тебе больно. Все, о чем я прошу — твое прощение. Прошу, попытайся понять. С нежностью, Бэт Понедельник, 5 июня, 1944 год Хайбери, Уорикшир