— Я ухожу, не стану выслушивать все это, — сказала Диана, вскочив со своего стула, — Поверить не могу, что ты можешь о своем покойном брате такое говорить. — А я поверить не могу, что ты сама не способна увидеть, что он проделывал это и с тобой. Ошеломленная Диана откинулась на спинку своего стула обратно, а Синтия придвинулась к ней ближе: — Когда ты в последний раз была на каком-нибудь концерте? Диана сглотнула, попытавшись избавиться от ощущения комка в горле, возникшего под действием обуревавшего ее сейчас сильных эмоций: — Мы переехали в Хайбери. Это не Лондон. — Ты бы могла тогда найти какие-нибудь подобные мероприятия в Лемингтон-спа или в Бирмингеме. Или могла бы сесть на поезд и поехать на юг — В столицу, с Мюрреем вместе. Он-то в Лондоне все время бывал Без тебя. — Уж не имеешь ли ты в виду, что… — Нет, ничего из того, о чем ты сейчас подумала. Несмотря на все свои ошибки, у Мэттю был моральный компас. Но это не означает, что он поступил хорошо, постоянно оставляя тебя одну тут. А ты, безвылазно сидя в поместье, пустила корни и принялась копаться в саду. — Я стала матерью. Я была вынуждена оставить музыку, — сказала она. Синтия хмыкнула: — Нет, тебя к этому не вынуждали, а для пригляда за ребенком имелась няня. — Было столько дел… — Более того, ты прекратила заниматься тем, что любишь, задолго до того, как стала матерью, не та ли? — спросила Синтия. — Концерты могут быть так утомительно-скучны… — она резко умолкла. — Мой брат ненавидел все моероприятия, где ему приходилось сидеть тихо и позволять кому-то другому еще быть в центре внимания. Концерты, опера, театр — это все было не для него, оттого он убедил тебя, что ты туда тоже ходить не хочешь. — Я готова 50 гиней поставить на спор, что он и только он был тем человеком, кто настоял на том, чтоб я уехала с ним в Хайбери — туда, где у меня не было ни единой родной и знакомой души, — чтобы он мог строить из себя сельского джентльмена. Уверена, он и тебе говорил, что вы оба будете счастливее, не отвлекаясь на вечеринки и друзей. — Я не так уж и любила вечерники, — прошипела она. На самом деле тогда она вечеринки очень любила, но очень старалась разлюбить, потому что это был ее первый брак, и для Мюррея было важным, что у него и его жены вкусы и предпочтения одинаковы. Ей тогда хотелось популярности. Она начала собирать возле себя небольшой женский кружок. И начала уделять ему время, не обращая внимания, был ли Мюррей с ней рядом или же не был. Она только начала жить светской жизнью, как вдруг Мюррей унаследовал Хайбери и вся жизнь их изменилась коренным образом. Само собой, никакому обсуждению это его решение не подлежало. Лондон — неподходящее место для того, чтобы растить детей, доказывал он. Их дом — В Хайбери. Она позволила ему себя убедить. Тогда для нее казалось таким очевидным, что именно это было тем, чего ей следует желать. Но обязана ли она была желать именно этого? Она словно бы смотрела на прожитые годы из-за стекла, а Синтия только что замахнулась молотком. — Справедливости ради, скажу, что Мюррей, скорее всего, думал, что то, чего хочешь ты, и то, чего хочет он — одно и то же, очень удобно — ты всегда следовала за ним, в одном шаге от него. У него был Хайбери и важная врачебная практика в Лондоне, большой дом и жена, чтобы сделать его красивым. По его точным спецификациям ты выстроила жизнь, — сказала Синтия. Но это было не правдой. Хайбери Хаус был ее детищем, поскольку Мюррею он прискучил. Это она ела все дела со строителями, отделочниками, садовниками, отвечая на их вопросы, какие именно латунные ручки покупать и на какой высоте развешивать картины. Это она спорила с тем торговцем, который привез не ту ванну для ванной комнаты хозяина особняка. Дважды. Это она, уставшая и обессиленная, была вся в строительной пыли к концу вечера, каждый вечер задерживаясь на стройке допоздна. — А что произошло с твоей арфой? — спросила Синтия. У Дианы скрутило живот. В глубине души она осознавала, что бросила играть на арфе ради Мюррея. И винила в этом его. Иначе почему тот единственный час в день, который она проводила в комнате для занятий музыкой, приносил ей столько радости и рождал в нее такое чувство вины одновременно? Иначе почему она чувствовала себя такой взбешенной, когда вспоминала тот случай, когда он приехал домой из Лондона и обнаружил, что она плачет, поскольку Нэнни в тот день была на отгуле, а у Робина был круп, и у нее за весь не было времени даже принять душ, не говоря уже о том, чтобы позаниматься музыкой в уединении. Тогда он предложил убрать подальше ее арфу, поэтому она зачехлила инструмент, свою единственную отраду, ведь именно так поступает жена, когда ее муж заботится о ее же благе. Она любила своего мужа, но когда думала о том дне, она его одновременно и ненавидела. — Почему ты тогда ничего не сказала? — спросила Диана. — Ты бы разве послушала? — пожала плечами Синтия. — Возможно, послушала бы. В ответ на это Синтия усмехнулась не весело: — Ты? Та перепуганная молоденькая девушка, которую мой брат, приведя знакомиться, провел перед всеми нами как на параде, но не для того, чтоб получить согласие жениться на тебе, а для того, чтоб продемонстрировать, что он заполучил девушку из семейства Эддинг? Думаю, не послушала бы ты меня. Ты верила каждому его слову и слушалась его во всем. — Я любила его, — сказала она. Синтия отрезвила ее: — Я этому рада. Не смотря на все ошибки моего брата, я рада, что он был любим. Диана смотрела вниз, на свои руки, которые сцепила до боли на коленях. Она не знала, говорит ли сейчас Синтия доверительно или же ведет какую-то игру, но с уверенностью она знала одно — и это знание болью пронзало ее до самых костей. Медленно она расцепила пальцы и положила руки, повернув ладонями вниз, ровно на коленях: — Я больше не та испуганная маленькая девочка. Не имеет значения, что ты обо мне думаешь, мне никто не будет указывать, как мне вести мое хозяйство или как воспитывать моего сына. — Знаю. Диана вскинула подбородок: — Знаешь? Ты проникла в мой дом и принялась руководить там. — Я сделала это потому, что от тебя толку не было. В тот день, когда пришел приказ о реквизировании дома, миссис Диббл позвонила по телефону именно мне, поскольку ты лишь кинула взгляд на это предписание, но ничего не предприняла, так она сказала. — Я горевала. — Я приехала сюда, потому что если б я не вмешалась, то, кто знает, что тогда сталось бы с домом. Посмотри на дом Сэра Паркера в Саффолке — спалили чуть не до тла: воинские части использовали его как полигон, — сказала Синтия. — Но то, как ты говоришь о доме,… — А как я о нем говорю? — спросила Синтия. — Так, словно считаешь, что ему следует быть твоим, — Воскликнула Диана. Синтия помрачнела: — Я урожденная Саймондс и Хайбери был моим домом задолго до того, как стал твоим. Мне невыносимо понимать, что когда эта война закончится, то госпиталь отсюда съедет и я уеду, а Хайбери Хаус останется тебе. Диана открыла, было, рот, сказать….но что могла она сказать? Что Синтия сможет приезжать сюда, когда захочет? Подобное соглашение не доставит удовольствия ни одной из них. — Спасибо тебе, что взяла на себя управление Хайбери в то время, когда я это делать была не способна, — сказала Диана, стараясь контролировать свой голос, осторожно она подняла свой бокал и держала его перед собой словно щит. — Кто еще тогда мог бы стать комендантом? Ты? — Синтия горько усмехнулась. — Миссис Саймондс! — раздался чей-то крик. Она вскинула голову и увидала какого-то молодого солдата, торопливо ковылявшего на костылях через лужайку, — Миссис Саймондс! — В чем дело? — спросила она, а позади нее начал нарастать людской гомон. — Идите быстрее! Ваш сын. Бокал выпал из ее руки. Он разлетелся вдребезги, ударившись об пол, в этот момент она уже бежала, расталкивая толпу — Что с ним? — спросила она, подбегая к солдату, — Где он? — В том саду, который посредине. Который с воротами, — сказал он, вздрогнув. Зимний саду. Волна ужаса пронизала ее с головы до ног. Что-то случилось с Робином. Ей надо к нему. — Диана! — крикнула Синтия ей вслед, но Диана уже неслась вниз по ступеням и наискось через луговину, прямо по траве. С ним все будет в порядке. С ним все будет хорошо. С ним все должно быть хорошо. Она обогнала солдата, по липовой аллее добежала до дорожки, ведшей к Зимнему саду. Сквозь плотный шум в ушах — от напряжения кровь прилила к голове у нее — пробился звук детских рыданий. Он в порядке. Если он плачет, он в порядке. Когда она увидала, что ворота отворены, она резко остановилась запнувшись о выщербину в одной из известковых плит, которым была выложена эта дорожка. Какая-то медсестра стояла на коленях на земле возле какой-то лежавшей фигуры — Возле Робина. — Нет! — закричала она, бросилась вперед, упала на колени рядом со своим сыном. Глаза его были закрыты, в углах рта — рвотная пена. Она схватила его за плечики, такие хрупкие, принялась трясти: — Робин! Словно сквозь пелену тумана она слышала, что Бобби, икая и всхлипывая, пытается ее что-то сказать: — Мы играли и … и он сказал, что эти растения волшебные. — Простите, миссис Саймондс, — голос медсестры дрогнул, — Я не могу его растормошить. Думаю, он съел это. Сиделка указала на несколько стебельков красивых пурпурных цветов. Аконит. Такой прекрасный и такой смертоносный. — Разыщите доктора! — крикнула она сиделке, — Немедленно! Женщина вмиг вскочила и стремглав понеслась прочь из Зимнего сада. Диана взяла сына на руки и принялась укачивать, как укачивала его тогда, когда он был младенцем. Что-то коснулось ее предплечья. Это к ней подошел Бобби, медленно, едва переставляя ножки. — Все будет хорошо, Бобби. С Робином все будет хорошо, — сказала она. — Он сказал, они волшебные, — запричитал Бобби, обхватив ее ручонками. — Все будет хорошо, — сказала она, — Все будет хорошо. Так они и сидели — Диана, укачивавшая своего сыночка, и мальчик, ухватившийся за нее, — В то время как рушилось то, что оставалось от ее мира. Винсента