Иных визитёров кроме миссис Крисли и доктора у меня нет. Мистер и миссис Мелькорт не приходят, что является облегчением. Мэттью не приходит. Понедельник, 21 октября, 1907 год Хайбери Хаус Нынче утром я проснулась и почувствовала себя по-иному. Горе моё никуда не делось, но оно, кажется, каким-то образом изменилось. Оно больше не давило на меня, не давая двигаться дальше. Когда поутру явилась миссис Крисли, я сказала: — Мне бы хотелось принять ванну сегодня, пожалуйста. Она чуть не уронила свой поднос, потрясённая тем, что я заговорила, но вновь выпрямилась и накрыла стол точно так же, как обычно. Я натянула свой халат, села за стол и первый раз за всё эти недели съела завтрак полностью, как и положено. Полчаса спустя пришли две горничные с кипой банного белья. В ванной я яростно стирала и смывала с себя дни, часы и минут горя и вышла из воды, чувствуя, что оно стало ещё чуть легче. Я позволила своим волосам просохнуть, прежде чем забрала их в причёску, подколов шпильками, и оделась. Затем я вернулась в этот мир. Миссис Мелькорт запретила мне бывать в садах, но мне до этого и дела не было. Мне был необходим открытый воздух. Мои шаги были медленны и осторожны. Тело моё наказывало меня за то пренебрежение, которое я проявляла по отношению к нему, тем не менее, неспешно шагая в туманной прохладе, я ощущала, как возвращаюсь к самой себе — под ногами моими шуршали опавшие осенние листья, а на лоб мне упали первые капли дождя. Мысль про садик для детей, сад для влюблённых и свадебный сад была мне невыносима. Мне не хотелось видеть розы Мэттью в саду поэта или в чайном садике. Вместо этого я направилась прямиком к Зимнему саду и толчком отворила ворота, которые навесил мистер Хиллок, — из замка уже торчал один ключ, а на кольцо к нему был привешен другой. Внутри этого сада вся земля была ничем не засажена, однако свежевскопана, поскольку садовники ожидали моих указаний. Я опустилась прямо на выложенную каменными плитами дорожку и расплакалась. Такую меня и застал мистер Хиллок — лежащую на траве ничком, юбки все примяты, глаза мокрые от слёз. Он не поспешил ко мне, не стал пытаться меня утешить. Он просто запер за собой ворота и сел рядом со мной. Он протянул мне свой носовой платок: — Потерять ребёнка — это ужасно. Миссис Хиллок и я знаем это лучше, чем многие, хотя и изведали не столь много, как иные, — проговорил он своим тихим, но твёрдым голосом. — Простите, — сказала я, утирая глаза. — И вы меня простите. Он позволил мне посидеть в тишине, покуда я приду в чувство. Когда я, наконец, вернула ему его носовой платок, он сказал: — Проведывал ли вас мистер Годдард? При упоминании Мэттью сердце моё сжалось: — Нет. Он покачал головою: — Не важно, сколько лет мужчине, он всегда глуп как мальчишка. — Что вы имеете в виду? — Был он у меня, ваш мистер Годдард, — сказал мистер Хиллок. Моё сердце подпрыгнуло в груди: — Зачем? Старший садовник поднял свою плоскую шляпу, провёл ладонью по своей лысой макушке, затем водрузил шляпу обратно себе на голову: — Эта такая история, которую ему придётся самому рассказать вам. Я смотрела на недоделанный сад рассеянным взором, ничего не видя вокруг. Мэттью побывал у мистера Хиллока, а ко мне не пришёл. Права была его сестра. Им управляла она и деньги ее мужа. — Стыдно за это место, — сказал мистер Хиллок, — Это же сердце всего сада. — И вы переживаете, что я бросила его, не завершив, — сказала я. Надолго замолчав, мистер Хиллок ответил: — Не о саде я беспокоюсь, Мисс Смит, но о том, что если вы не завершите свою работу в Хайбери Хаус, то есть здесь такие дела, которые в таком случае не будут завершены никогда. — Ни один из тех набросков, что я сделала для Зимнего сада раньше, теперь не кажется мне правильным. Но мистер Мелькорт не позволит мне такой роскоши как время. — У вас выполнены все замеры и у вас есть чутьё — вы прекрасно чувствуете это место. А ещё я слышал в деревне что последнее время почта хорошо работает. И беспрепятственно доставляет корреспонденцию даже в домики садовников в маленьких деревушках. Когда я подняла взгляд, то увидала, что губы его сложены в легчайший намёк на улыбку. Я медленно повернулась сначала вправо, затем влево, обводя пристальным взглядом сад. — Если рассадить здесь лишь березу — это будет слишком банально, не так ли, как вы считаете? — спросила я. Мистер Хиллок склонил голову набок: — Быть может. — Тогда ещё кизил, тоже. Вон там — я указала на одну из сторон гравийной тропы — и там. Его красная кора в самые худшие январские дни придаст саду глубину. И травы. Нам понадобятся высокие травы. — Если высадим их быстро, они успеют укорениться, — сказал мистер Хиллок. — Нам понадобится «рождественская роза»[56], — сказала я. Перед моим мысленным взглядом начали проявляться картины того, каким сад мог бы стать. — И шалфей, и остролист, и папоротник, и колокольчики. Я напишу Адаму и… — я умолкла, внезапно вспомнив, что больше не работаю в Хайбери Хаус. — Я раздобуду эти растения, — твёрдо сказал мистер Хиллок. Мои напряжённые плечи опустились, расслабились: — Спасибо вам. — Этому саду необходима какая-то фокусная точка[57]. — Что вам пришло на ум? — В центре хорошо смотрелся бы какой-нибудь бассейн. — Быть может, бассейн со скульптурой, чтобы отличался от водного садика. Шляпа снова покинула макушку старшего садовника, на этот раз он сжал её в ладонях: — Это мог бы быть мемориал. Если кто-то почувствует, что им надо бы о чём-то вспомнить, — сказал мистер Хиллок. — Мелькорты этого не потерпят. — Мелькортам об этом знать не надо. — Вы хороший человек, мистер Хиллок, — я протянула руку и пожала его ладонь, мозолистую, с кожей цвета необожженного кирпича. Он вздрогнул, но затем расслабился. Так мы и сидели какое-то время — вдвоём, в тишине, на твёрдой земле. Стелла Стелла лежала без сна и смотрела в потолок. Бобби, устав плакать, наконец, уснул в колыбельке возле её кровати. Днем, казалось, у него всё было в порядке — ходил тихий, глаза сухие — но ночью, лишь стоило ей укладывая спать, укрыть его одеялом, как он натянул его до самого подбородка и начал реветь. По началу она пыталась успокаивать его. Клала легонько руку ему на грудь. Пробовала читать ему, петь. Злилась и строжилась на него. Но ни одна из перепробованных ею мер, казалось, не в силах была остановить тот поток горячих слёз, что катились по его лицу. Однажды она просто встала, заявила, что у нее есть дела есть внизу, на кухне, и ушла. Когда же она вернулась, то обнаружила, что Бобби спит, завернувшись калачиком вокруг своей подушки, влажной от слёз. Она коротко взглянула вниз, на него — прядь волос упала на лоб, выглядит умиротворённым. Она знала, что, вероятно, какой-нибудь инстинкт должен заставить её нагнуться и поправить его волосы, откинув их со лба, или же подоткнуть простыню и покрывало потеплее вокруг него, но она не ощущала ничего, кроме неподдельного страха. Она бы сумела позаботиться о нём, будь он обычным ребёнком, сначала у неё это хоть как-то да получалось. Но затем он потерял мать с отцом, а теперь у него на глазах умер его лучший друг. Конечно, для ребёнка это было слишком. У Стэллы перед глазами в темноте замелькали яркие пятна — она надавила на глаза основаниями ладоней, пытаясь избавиться от этого неприятного ощущения. И теперь, все эти долгие месяцы, тяжким грузом давила на неё открывшаяся ей правда: она пыталась убежать, но не сумела. — Я не могу этого сделать, — прошептала она. Она открыла глаза, взглядом обвела комнату. По стенам были развешаны её картинки — одни аккуратно выстриженные из журналов, другие торопливо вырванные из рекламных брошюр турфирм, — и все они, казалось, насмехались над ней. Гавайские пляжи, которых никогда ей не видать. Пики Альп, на которые никогда ей не взбираться. Не суждено ей ощутить на своей коже ни палящий зной Южной Америки, ни сухой пустынный жар Cахары. Она застрянет здесь, в Хайбери, на всю оставшуюся жизнь. Жгучая горечь поднялась из желудка, подступила к самому горлу. Она соскочила с постели, метнулась к ближайшей стене. Рывок! Содрала она со стены картинку с Ниагарскими водопадами. Бобби что-то пробормотал во сне и беспокойно заёрзал, но не проснулся. Рывок! Разрушены Египетские пирамиды. Рывок! Пала Великая Китайская стена. Рывок! Песчаные пляжи Таити смыты цунами. Она работала методично, бросая сорванные странички в кучу на свою кровать. Когда стены оголились, она повернулась к своему маленькому письменному столику, принялась вынимать из его ящиков буклеты своих заочных курсов машинописи, один за другим. В ту же кучу были брошены и руководства по стенографии. Туда же отправила она и те статьи про современных девушек, которые выстригала из журналов. Когда её письменный стал полностью пуст, она сгребла все эти бумаги в охапку и вышла из комнаты. Всё вниз и вниз шла она по чёрной лестнице до тех пор, пока не спустилась в самый подвал дома. Где-то часы пробили час ночи. Хорошо. В кухонных помещениях в такое время никого нет. В том помещении, где она проводила большую часть своей жизни, в кои-то веки стояла тишина. Она бросила свои бумаги на деревянную столешницу разделочного стола, подошла к длинной чугунной дровяной плите. От неё до сих пор шёл жар, хотя после ужина огонь в ней Стелла больше не поддерживала. Открыв дверцу одной из четырёх духовок, поворошила почти прогоревшие уголья и начала подтапливать мелкими щепками, покуда не затеплился огонь. Разводить же большое пламя ей было ни к чему. На самом верху груды бумаг лежали почтовые конверты с рассылочными учебными материалами заочных курсов, она уже, было, протянула руку взять их, но не решилась. Сколько часов провела она, переделав сначала всю свою работу по кухне, за письменным столом, склонившись над этими рабочими тетрадками? Ради этих занятий она отказывала себе во всём, копила и откладывала на них всё до последней монетки. Лишила себя удовольствия ходить в кино в свой выходной день и целый год не покупала себе новых туфель. Она настолько сосредоточилась на своём плане, так уверила себя в том, что именно он, в итоге, освободит её из заточения в Хайбери, раз и навсегда. Отложив в сторону учебные материалы курсов, схватила фотоснимок пляжей острова Таити. Когда она скормила её разинувшей пасть духовке, бумага сначала скукожилась, а после занялась зелёно-голубым пламенем. В считанные секунды от неё остался лишь пепел. Закусив губы, она глубоко выдохнула, затем потянулась за фотокарточкой с видом Швейцарии. — Мисс Аддертон, отчего вы бодрствуете в столь поздний час и что это вы делаете?