— Елизавета Фоминична, чем вас не устраивала машина? Я краем уха слышал, что вы собирались купить новую. Хозяйка возмутилась: — Кто это наговорил? Да мы же приобрели ее два года тому назад. Столько труда вложили! Тогда Иван Иванович решил использовать свой «козырь»: — Елизавета Фоминична, растолкуйте, пожалуйста. При осмотре вашей машины под ковриком на месте водителя были обнаружены деньги. — Деньги? — удивилась она и тут же возмутилась: — Опять сотню зажал! Ну, я ему... — Кабы сотня... Большие деньги, очень большие, — уточнил Иван Иванович. — Когда... обнаружили? — с испугом, понижая голос до шепота, спросила она. — Двадцать девятого апреля, в двадцать один час тридцать минут, — ответил Орач. Было важно, чтобы Елизавета Фоминична не успела подобрать оправдательного ответа, если заранее не подготовлена. Иван Иванович старался задавать вопросы самого разного характера. — Вы «Вечорку» выписываете? Она не сразу поняла его вопрос, ее голова была занята другим. — Выписываем... Там программа на неделю. — А когда ее приносят? Она пожала плечами. Нас сопровождают в жизни привычные, поэтому часто неприметные блага, создающие ощущение удобства и комфорта. Мы даже не задумываемся об их природе и воспринимаем как нечто само собой разумеющееся. Но отбери у нас все это — воду в кране, теплый клозет, свет по первому щелчку выключателя, хлебный магазин под боком, газету в почтовом ящике — и мы сразу ощутим себя беспомощными, обделенными. — Ну... наверное, после обеда, — неуверенно ответила хозяйка. — А что? — Сейчас поясню. Только сперва еще один вопрос: когда сегодня ушел Богдан Андреевич? — Да где-то... после десяти. С похмелья... Обычно он ездит в шахту в первую смену. Ему надо организовать работу на сутки. Три забоя, пятьдесят пять человек в бригаде. Всех обеспечь работой... А сегодня позвонил в нарядную, пробурчал: «Выйду во вторую — без меня за это время не сдохнут», — и вновь завалился спать. Это было в начале седьмого. Проснулся около десяти, достал из холодильника борщ. Напился-нажрался прямо через край и подался из дому: «Мотнусь по делу». Наверно, не следовало бы давать ключи от гаража, — корила себя Елизавета Фоминична. Иван Иванович был благодарен хозяйке за откровенный рассказ. Правды боится только преступник и смертельно больной. Для остальных она уж в крайнем случае безвредна, а чаще помогает в жизни. Елизавете Фоминичне нечего было скрывать от майора милиции Орача. — Теперь о деньгах, — напомнил Иван Иванович. — Если много, то это не его деньги, — пояснила она. — А чьи же? — Петенькины! Чьи же еще? Позавчера мы с ребятами мыли машину. Богдан куда-то возил Петеньку. По-моему, на Пролетарку, там у того на поселке живет теща. Бабуля в годах, он снабжает ее продуктами. Дороги на поселке грунтовые. Вымазали «жигуля». Богдан вернулся и сказал: «Помойте». Я почертыхалась, но позвала сына и дочку... Вынимала коврики, на них насохло. Никаких денег не видела. «Пролетарка... Позавчера Лазня вместе с Пряниковым были на Пролетарке. Район вольготный, раскидистый. Но магазин «Акация» именно в Пролетарском районе! Это что: предварительная разведка? Или чистая случайность? Позавчера денег под ковриком еще не было. Сегодня они появились. По мановению волшебной палочки? Кто же этот волшебник? Деньги прикрыты «Вечоркой», которую взять из дому Лазня не мог, она вышла где-то во второй половине дня. Неужели сто тридцать пятидесятирублевок — это за соучастие?» Как не хотелось в это верить! Несмотря на все, Иван Иванович все-таки испытывал какую-то симпатию к знаменитому бригадиру проходчиков. Такая влюбленность в трудную, опасную профессию горняка! Богдан Андреевич говорил: «На перфораторах я семь очков форы любому дам, репера пробивать — маркшейдеров научу, на погрузочную машину сяду — я мастер международного класса». Словом, ас своего дела. Сказать, что семья Богдана Лазни купалась в роскоши, было нельзя. На его трудовые деньги, даже весьма приличные, как говорится, палат белокаменных не наживешь. В квартире было только все необходимое, ничего лишнего. Мебель отечественная, купленная в разное время: для столовой, для спальни, для детской, где окопались мальчишки, вытеснив сестру на ночь в столовую на диван-кровать. Цветной телевизор — этакая махина первых выпусков. Радиола с выносными колонками. Горка с хрустальной посудой, из которой, конечно же, в этом доме не едят и не пьют. Такую покупают для престижа. Три шкафа с антресолями набиты одеждой. Обиженных по этой части в семье нет. У отца — кожаное пальто, импорт, Финляндия. Саня говорил, что проходчики в бригаде Лазни получают около тысячи в месяц. Сам бригадир чуть побольше. Это и определяло общий достаток семьи. Иван Иванович все доискивался причины, побудившей Богдана Андреевича пойти на преступление, если, конечно, оно имело место. Понять суть явления, его истоки — значит ответить на главный вопрос суда присяжных: виновен или не виновен. В этом может помочь внимательное изучение того, что окружало Лазню. Человек он вполне обеспеченный. В почете. Работу любит, гордится ею. Прекрасная семья. Жена — умница, как женщина не потеряла своей привлекательности. Два сына — наследники отцовских дел. Дочь — отцова любимица, в невесты выходит. И вдруг взять и перечеркнуть судьбу близких. Что могло побудить неглупого человека в один миг перепахать всю свою жизнь? А может, и «не вдруг», может, это вызревало исподволь и давно? Может, у Богдана Андреевича есть какие-то прошлые долги? — Елизавета Фоминична, а не мог ваш супруг выиграть эти деньги, к примеру, в карты? — Да что вы! В «дурачка»? Пытался Петя научить его в преферанс, да Богдан так и не осилил. Времени, говорит, на ерунду жалко. Вешаешь «генеральские потопы» — это же радость! А корпеть над копейками — не по мне. Неужели деньги под ковриком — это все-таки доля за соучастие? О женщина, дай мне хоть какую-нибудь, самую маленькую зацепочку, чтобы я думал иначе! — Елизавета Фоминична, вы говорите, что деньги, видимо, Пряникова. Но как они могли очутиться у Богдана Андреевича? Может, тот отдал их ему на хранение!? Но разве больше негде было хранить, кроме как под ногами у водителя в чужой машине? Что же тогда это за деньги? Иван Иванович беседовал с хозяйкой в столовой. В это время обыск шел в спальне. Тут же на диване сидели сыновья и дочь. Они хмуро глядели на милиционера. Старший — в отца, высокий, плечистый. Глаза светлые, сухие, недобрые. В младшем было нечто девичье: мягкие черты лица, широкие черные брови дугой. Таращит сонные глазищи. С каким бы удовольствием он сейчас завалился спать. Да вот приходится мучиться. Девчушка — в мать. Такая же собранная, стройная, с хорошей фигуркой. Скуластенькая. Очень серьезная. Поглядывает беспокойно то на мать, то на ее собеседника. Хочет ввязаться в разговор, помочь матери, да все не решается. Наконец сорвалось. — Мама! — закричала она отчаянно. — Замолчи! Замолчи! — Она подбежала к ней и давай трясти за плечи. Затем вдруг зарыдала. — Неужели ты ничего не понимаешь?! Елизавета Фоминична убрала со своих плеч руки дочери, вытерла ладошкой ее слезы, катившиеся по щекам откалиброванными горошинами, и скорбно сказала: — Раньше надо было, Валюша. Похоже, не уберегли мы своего папку, запутал его дядя Петя. — Она заботливо усадила дочку на диван. — Извините, — сказала Ивану Ивановичу. — Больше я вам ничего не скажу. Но знайте: деньги эти пряниковские, Богдан к ним не имеет никакого отношения. Мы с ним ни разу в жизни чужим не пользовались. Нас могли надувать, обирать, но мы — никого. Иван Иванович вспомнил старую историю с больничными листами, о которой ему рассказывал сам Богдан Андреевич, и подумал, что заявление Елизаветы Фоминичны — ни разу-де в жизни чужим не пользовались — не такое уж правдивое. Иногда мы охотно прощаем себе мелкие прегрешения, не желая понимать, что река-то начинается с ручейков, а ручейки — с капели. Обыск в квартире Лазни положительных результатов не дал. Но Иван Иванович на всякий случай изъял экземпляр «Вечорки» за 29 апреля. И во избежание недоразумений попросил хозяйку расписаться на газете, оформив это протоколом. Бригада, работавшая в гараже у Лазни, оказалась более удачливой. Под ящиками с картошкой обнаружили целлофановый пакет, в котором было восемь с половиною тысяч рублей разными купюрами. Эта находка окончательно поставила Ивана Ивановича в тупик. Если предположить, что деньги в машине под ковриком — доля за соучастие, то найденное в подвале под картошкой уж никак не могло быть частью украденного в мебельном магазине. У Лазни просто не хватало времени на то, чтобы домчаться до гаража, открыть его, спуститься в подвал, наглухо закрытый тяжелой оцинкованной лядой, запертой увесистым замком, засунуть деньги под ящики с картошкой, выбраться наружу, запереть гараж, вернуться на Карьер — 5 километров от шахты — оставить машину на площадке возле дома, переодеться в старую шахтерскую робу, добежать до вентиляционного ствола — а это за железнодорожным путепроводом, — уговорить стволового спустить его в шахту, проделать по шахте уже известный маршрут и в 20.30 быть в бане. (В 20.43 Иван Иванович подсел к Лазне на скамейку.) Что-то непонятное стояло за всем этим: у Лазни в двух тайниках обнаружено пятнадцать тысяч рублей! — А малокалиберную винтовку в гараже у Богдана Андреевича не нашли? — спросил Иван Иванович у старшего бригады, капитана Чувашева из следственного управления. — Нет, не видели. Все осмотрели самым тщательным образом, в подвале — с применением металлоискателя. А что, должна быть? — По крайней мере, жена сказала... Хозяин винтовки — начальник участка Пряников, заядлый стрелок по всем видимым целям. — Не было никакой винтовки, — заверил следователь. Иван Иванович вернулся к себе в управление. Бодрый, азартно веселый майор Крутояров «добивал» допросом измученного нервотрепкой сонного Богдана Андреевича. — Что нового? — спросил своего подчиненного Иван Иванович. — Богдан Андреевич обиделся на то, что ему в гараже надели наручники, и разговаривать с «дундуками», как он выразился, не желает. Сидевший на стуле чуть поодаль от стола Лазня пробурчал: — Я же вам, как отцу родному, — всю правду, а вы меня окольцевали, а потом еще ребят пригласили, мол, поглазейте на этот зверинец... — Может, я и перестарался, — согласился с критикой Иван Иванович. — А что с фотороботом? — спросил он майора Крутоярова. Больше всего его тревожил Бородатый. — Да что-то насочиняли мы с Богданом Андреевичем, — ответил тот. — Вот-вот принесут из фотолаборатории пробные отпечатки. Ждать невмоготу. Иван Иванович готов был ринуться навстречу «запаздывающим», как ему казалось, событиям. — Олег Савельевич, не в службу, а и дружбу, мотнитесь-ка в лабораторию. Не гора к Магомету, так Магомет — к горе. Крутоярову, конечно же, хотелось похвалиться проделанной работой. Он поспешил выполнить приказ старшего. Иван Иванович остался с Лазней вдвоем. — Что вы из человека воду варите? — пробурчал задержанный. — Не мы же с майором Крутояровым заварили кашу с мебельным, — возразил Иван Иванович. — Каша подзагустела, вот и приходится добывать воду из артезианских глубин человеческих душ. Его начала одолевать усталость. «Как мы не умеем беречь свое бедное сердце», — подумал он. Орачу шел сорок шестой год. Казалось бы, мужик в самом соку. Да, видать, стали укатывать сивку крутые горки. Когда-то он мог работать по сорок часов кряду, не смыкая глаз. А теперь депрессия наступает уже через двадцать часов. Наливается тело дряблостью. Глаза слипаются. Начинает ныть сердце. Закурить бы... Но свои сигареты он выбросил. И, пожалуй, бесповоротно. Сигареты были у Лазни, если, конечно, их не отобрал у него ретивый служака Крутояров. Но не станет же майор милиции «стрелять», как мальчишка, у задержанного. Помолчали. Иван Иванович спросил: — А чего это все шесть с половиной тысяч — по полсотни? — Для удобства, — пробурчал Лазня. — Шахта перечисляет деньги на сберкнижку. Пришел в сберкассу, просишь: «Девочки, мне — триста. Если можно, покрупнее...» — Разве сотнями — не удобнее?