Этот намек должен бы взбудоражить Пряникова; не зная, что именно сказал Лазня, но чувствуя за собой вину, Пряников будет думать о тех злополучных деньгах, которые он советовал жене Лазни завернуть в тряпочку и выбросить на клумбу. Он просил Елизавету Фоминичну, чтобы она убедила Богдана взять все на себя. Но как поступил Лазня? Всю дорогу до милиции Иван Иванович молчал: «Пусть терзается мыслями и предположениями». Раскольников совершил преступление за считанные минуты, а совесть мучала его до конца жизни. Крутояров оставил на столе Орача конверт с запиской: «Сплю на ходу. Все ваши указания выполнил: расписку о невыезде взял. Протоколы у меня в сейфе. По номеру ЦОФ 94—32...» «Стоп!» — удивился Иван Иванович... «Все ваши указания выполнил, подписку о невыезде взял». Но подписка о невыезде — это мера пресечения. Не мог Иван Иванович дать такое указание. Саня во время инцидента в магазине стоял нос к носу с продавщицей, и она это должна была подтвердить. Говорить что-либо иное не могла: просто не было смысла. «Старательный идиот — опаснее коварного врага», — подумал Иван Иванович о Крутоярове. Посмотрел на личный сейф своего подчиненного. Протоколы. Но это все потом, сейчас важнее другое. «...По номеру ЦОФ 94—32, — читал Иван Иванович послание Крутоярова и чертыхался: «Заставь дурака богу молиться — он и лоб расшибет». — Хозяин продал своего «жигуленка» с таким номером год назад кому-то из Еревана. По дороге машину украли. Нашли ее через полгода раскуроченную где-то под Нальчиком. Краснодарцы этим делом не занимались: случай не их». Еще один эпизод... Накапливаются случаи, факты, эпизоды, составляя одну общую невеселую картину. Не может преступник существовать сам по себе, он член общества, его боль, его уродство. Поэтому и преступность — явление социальное. Вполне возможно, что, готовясь к очередному преступлению, Кузьмаков с Дорошенко загодя продумали все мелочи. И не спешили. Да и куда им было спешить? Прожиточный минимум им обеспечивал Пряников: зарплата до тысячи в месяц. Кое-что перепадало им и за «совместительство» — они «пасли» бригаду мужиков. От добра добра не ищут. И они до поры до времени сидели тихо и мирно. Но исподволь готовились к делу. Добывали автомат на кубанском мосту, не исключено, что у них и пистолет убитого под Кущевской станицей милиционера. Затем раздобыли номера вместе с документами на машину марки «Жигули», турнули на шахте «Три-Новая» благодетеля директора Нахлебникова, как говорят в таком случае в воровском мире, «лафа закончилась», дармовой кормежке пришел конец. И вновь взялись за свое основное ремесло, используя последний шанс, — грабят магазин и уходят. Разгадана очередная загадка. А то Ивана Ивановича едва не сбило с толку несоответствие: номера машины, на которой ездил вокруг магазина Кузьмаков, краснодарские, а обстреляли пост ГАИ из машины, прописанной в Донецке. Впрочем, неопределенность оставалась: что влекло Кузьмакова с дружком в кубанские степи? Хотели отсидеться в укромном местечке или рвались дальше — на Кавказ? Они ушли. И выйти на преступников теперь можно было только через Тюльпанову и Пряникова. Иван Иванович дал Пряникову ту часть протокола допроса Лазни, где тот признавался, как создавал себе «железное» алиби. Петр Прохорович читал очень внимательно. Все, что было в протоколе, лично его не касалось. Удовлетворение неожиданным оборотом дела выразилось даже на его лице: скулы стали мягче, а то он сдавливал белые зубы, будто раскусывал маньчжурский орех. — Ваше мнение? — поинтересовался Иван Иванович, когда Пряников отложил протокол и, откинувшись на спинку стула, с облегчением вздохнул: «Похоже, Богдан не заложил». — Что-то не верится. Зачем ему встревать в это дело? Заработки у нас приличные. Правда, дела на шахте пошли хуже некуда, — утверждал Пряников, — и появилась необходимость в дополнительном заработке... Но брать магазин?.. Не пойдет Богдан на такое. Он трудяга. Когда нужны были гро́ши теще на дом — он во время своего отпуска копал картошку где-то в Белоруссии. «Такую же оценку давал Лазне Саня», — вспомнил Иван Иванович. Затем протянул Пряникову протокол изъятия из машины Лазни шести с половиной тысяч рублей. Прочитав его, Пряников воскликнул: — Вы считаете, что это его доля? — А вы как считаете? — задал Иван Иванович встречный вопрос. — Не знаю, что и сказать... Пряников избегал давать какую-либо оценку этому факту, опасаясь, что все может обернуться против него. Грабеж не касается двух бригад «сговорчивых мужичков», которых на участке «пасли» Дорошенко, Кузьмаков и тот третий, который скрывался под именем Юлиана Семенова. Иван Иванович взял в руки протокол об изъятии восьми с половиной тысяч рублей. Но не передал его Пряникову, как предыдущий. Он рассчитывал на то, что Петр Прохорович пока что осмысливает прочитанное. То, что скажет ему сейчас Иван Иванович, тот воспримет, как комментарий к следующему документу. — Лазня утверждает, будто эти деньги — ваши... Пряников от таких слов похолодел. Глаза остекленели. Нижняя губа задрожала. Выждав секунду-вторую, Иван Иванович бросил Пряникову «спасательный круг»: — Вроде бы он когда-то занимал их у вас... У Пряникова вырвался вздох облегчения. Он мгновенно проглотил брошенную ему приманку. — А... Ну да... Когда собирался покупать машину. — И сколько же вы ему одолжили? — Что-то около семи тысяч... — Пряников старался угадать сумму. Он только что прочитал протокол об изъятии у Лазни шести с половиною тысяч рублей. — Точно не помните? — старался уточнить Иван Иванович. — Расписку не брали? — Ну что вы! Какая расписка между друзьями! Всё на доверии. — Значит, запишем в протокол: два года тому вы одолжили Лазне Богдану Андреевичу семь тысяч рублей. Ни копейки больше, ни копейки меньше. Учтите, Петр Прохорович, это очень важные показания в пользу Лазни. Снова «наживка», которую должен был на лету проглотить Пряников, мучимый страхом: заложил его Богдан или все взял на себя? — Пишите. Все так и было. Семь тысяч. Когда Пряников подписал страницу протокола, Иван Иванович протянул ему акт об изъятии в гараже у Лазни еще восьми с половиною тысяч рублей. — Богдан Андреевич утверждает, что это тоже ваши деньги. Надо было видеть эту немую сцену! — Может быть... и пятнадцать... Я уже забыл. Знаете, когда-то я попал под завал: четыре дня сидел в каменном мешке. Попридавило, и с тех пор порой у меня что-то с памятью... Пряников врал и понимал, что завирается, видел, что ему уже не верят, но остановиться не мог, его все несло и несло. А Иван Иванович выразил свое недоверие. — Петр Прохорович, не будем детьми. Семь тысяч и пятнадцать тысяч, это, как говорят в Одессе, две большие разницы. А вы запамятовали, словно в вашем распоряжении триста пятьдесят тысяч годового дохода... Триста пятьдесят тысяч — число не случайное. Если Пряникову две бригады «сговорчивых мужичков» приносили в месяц тридцать тысяч, то за год как раз и могло набежать столько. — Ну, откуда у меня могут быть такие огромные деньги, — поспешил отмежеваться Пряников от дохода в триста пятьдесят тысяч. — Зарплата начальника передового участка... Жаловаться, конечно, грех, меньше тысячи не помню. — Вот и я так думаю: откуда у начальника передового участка, зарабатывающего всего тысячу в месяц, может взяться годовой доход в триста пятьдесят тысяч? Это в Америке на биржевых спекуляциях зашибают такие суммы. Теперь Пряников вполне созрел для главного вопроса. Он, по мысли Ивана Ивановича, сейчас уже ни о чем другом, кроме этих пятнадцати тысяч рублей, думать не мог. Пряников понимал, что горит сам и, по всему, топит Лазню. А уж если ты впутываешь коллегу по преступлению, отягощая его вину, то и от него не жди пощады. Систематические поборы с подчиненных потянут по уголовному кодексу этак лет на пятнадцать, если не на высшую меру. Сто десять человек только основных специальностей, и с каждого по триста в месяц. В течение многих лет! Это попахивает миллионами. Конечно, Пряников проворачивал дела не один. «Мотором» была святая троица: Кузьмаков, Дорошенко и тот третий, скрывающийся под фамилией Юлиана Семенова. Но был и мозговой центр, который обдумывал «техническую сторону» изъятия миллионов из государственного кармана. Он, наверняка, и получал львиную долю прибылей. Так кто же стоит за Пряниковым? Иван Иванович показал Пряникову ту часть протокола, где Лазня признавался в том, что он привез к магазину «бородатого». Когда Петр Прохорович недоумевающе вернул листки бумаги — каждый с подписью Лазни, Иван Иванович разложил перед ним портреты бородатой троицы изображением вниз. — Петр Прохорович, надеюсь, вы понимаете, что не в ваших интересах темнить! — Он перевернул портрет бородатого Кузьмакова, и рядом положил его же фотографию без бороды. — Фамилия, имя, отчество! — потребовал он. — Кузьма Иванович Прудков, — четко произнес Пряников. — Настоящая его фамилия Кузьмаков, по кличке Суслик. А эти? — Он перевернул портреты двух других бородачей. Пряников не сопротивлялся: — Егор Иванович Победоносец... — Настоящая фамилия Дорошенко, кличка Жора-Артист. А этот? — Юлиан Иванович Семенов... Его еще называли папой Юлей. — «Папа» — так на воровском жаргоне величают главаря банды. — Так вот, Петр Прохорович, есть основания полагать, что во время ограбления мебельного магазина была использована ваша машина. Пряников побагровел, надулся как индюк, стал раза в два выше и шире. Глаза навыкате. Налились кровью. — Не может этого быть! На моей машине Анка уехала к больной матери! — Под Тельманово в вашей машине, кроме Тюльпановой, были Прудков-Кузьмаков и Победоносец-Дорошенко. При попытке задержать их они открыли огонь из автомата. Постовой вынужден был тоже применить оружие. Все это и послужило причиной аварии. И вдруг этот здоровяк, смахивающий на комель, из которых в древности изготовляли стенобитные орудия, побледнел, начал, словно рыба, вытащенная из воды, хватать широким ртом воздух и съехал со стула на пол. Да так ловко, что Иван Иванович не успел его подхватить! Кувшин с водой! Плеснул в стакан. Набрал полон рот и брызнул в лицо потерявшему сознание мужику, как это делала мать, когда катала рубелем белье (утюгов в Карповом хуторе в ту пору еще не было). — Петр Прохорович! — похлестал майор Орач по ядреным жестким щекам Пряникова. — Вот уж чего не ожидал от вас! Еще стакан воды ему на голову — и начальник четырнадцатого участка открыл глаза. Он плакал навзрыд. — Честное слово, поверьте, Анка сказала мне: «Еду к матери». И телеграмму показывала... Может, и была такая телеграмма, но это придется проверять. — Надеюсь, вы понимаете, Петр Прохорович, что вам придется у нас задержаться на некоторое время. Привезут Тюльпанову, и мы с вами продолжим беседу.