Волшебники с болью в глазах взирали на нечто напоминающее удобное кресло, которое зачем-то обтянули рыжеватой шерстью. – Как же нам ему помочь? – пробормотал Думминг Тупс, самый молодой член преподавательского состава. – Может, сверху пару подушечек положить? – предложил Чудакулли. – По-моему, аркканцлер, это не очень смешная шутка. – Почему шутка? Подушки – лучшее средство от любых жизненных невзгод, – авторитетно сообщил Чудакулли, человек, никогда не знавший, что такое болезнь. – С утра он был столом. Рыжего дерева, если мне не изменяет память. По крайней мере, своего натурального цвета он более-менее придерживается. Профессор современного руносложения со вздохом захлопнул книгу. – Итак, он утратил контроль над своими морфогенетическими функциями. Да это и неудивительно. Изменившись однажды, в дальнейшем морфополе изменяется все легче и легче. Хорошо известный факт. Взглянув на окаменевшую улыбку аркканцлера, профессор современного руносложения вздохнул еще раз. Наверн Чудакулли славился своим умением не вникать в проблему, если рядом был кто-то, способный сделать это за него. – Изменить форму живого существа довольно трудно, но только в первый раз. Потом это становится все легче и легче, – перевел он. – Гм-м? – До того как стать приматом, библиотекарь был человеком. Припоминаешь? – О! Конечно, – закивал Чудакулли. – Подумать только, я и в самом деле так привык к его нынешнему облику… Но наш юный коллега Думминг утверждает, что люди и приматы – близкие родственники. На лицах остальных волшебников не отразилось ровным счетом никаких эмоций. Думминг, напротив, скривился. – Он мне даже показывал невидимые писания, подтверждающие эту теорию, – пояснил Чудакулли. – Удивительная вещь. Нахмурившись, старшие волшебники воззрились на Думминга Тупса. Так обычно смотрят на человека, которого поймали за курением на фабрике фейерверков. Что ж, теперь понятно, кто во всем виноват. Тот же, кто и всегда… – Но… ты уверен, что это было безопасно? – осторожно осведомился декан. – Я, знаешь ли, здесь аркканцлер, – спокойно ответил Чудакулли. – Бесспорно, аркканцлер. – Голосом декана можно было резать сыр. – Мне необходимо вникать во все. Вопрос морали, – продолжал Чудакулли. – И дверь в мой кабинет всегда открыта. Я вижу себя как полноправного члена команды. Думминг опять поморщился. – А вот у меня, по-моему, никаких родственных связей среди приматов нет, – задумчиво произнес главный философ. – Иначе бы я точно знал. Получал бы приглашения на свадьбы, крестины и прочее. И родители объясняли бы мне: «Не обращай внимания, дядя Чарли и должен так пахнуть». А по стенам висели бы портреты… Кресло чихнуло. После нескольких неприятных мгновений морфогенетической неопределенности тело библиотекаря приняло свою прежнюю форму. Волшебники в ожидании новых превращений внимательно наблюдали. Вспомнить, как библиотекарь выглядел в те времена, когда пребывал еще в человеческом облике, было весьма затруднительно. И как его звали, тоже никто не помнил. Его жизнь как примата началась много лет назад, после мощного выброса магической энергии. В библиотеке, где в опасной близости теснится огромное количество крайне нестабильных волшебных книг, вероятность подобного события всегда существует. Однако библиотекарь безропотно принял свою судьбу, тем более что судьба эта значительно упростила ему жизнь. Очень скоро крупная косматая фигура, зацепившаяся рукой за верх стеллажа и ногами переставляющая книги на нижних полках, стала одним из самых узнаваемых символов Университета, а преданность библиотекаря работе даже ставили в пример… Аркканцлер Чудакулли, в чьей голове предательски составилась последняя фраза, вдруг осознал, что машинально набрасывает текст будущего некролога. – А доктора приглашали? – осведомился он. – Сегодня днем приходил Джимми Пончик[4], – сообщил декан. – Хотел измерить библиотекарю температуру, но тот его, кажется, укусил. – Укусил? С градусником во рту? – Не совсем. Но данный вопрос очень точно вскрывает причину состоявшегося… гм… покусания. Несколько секунд все скорбно молчали. Главный философ, наклонившись, поднял вялую чернокожую лапу библиотекаря и ободряюще ее похлопал. – А в книжке ничего не говорится насчет того, какой у обезьян должен быть пульс? – спросил он. – И какой у них должен быть нос – холодный или теплый? Раздался еле слышный звук, как будто полдюжины человек разом затаили дыхание. Волшебники стали бочком отодвигаться от главного философа. На несколько долгих секунд воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием пламени в камине да завыванием ветра за окном. Волшебники тихонько вернулись на свои места. Главный философ, который и сам был предельно изумлен тем фактом, что руки-ноги его по-прежнему целы, медленно снял остроконечную шляпу. Следует отметить, волшебник делает это лишь в самых печальных и торжественных обстоятельствах. – Ну что ж, значит, это конец, – сказал он. – Похоже, бедняга направляется домой. В большую небесную пустыню. – Скорее, в небесные тропические леса, – уточнил Думминг. – Может, госпожа Герпес сварит ему свой знаменитый горячий питательный суп? – предложил профессор современного руносложения. Склонив голову набок, аркканцлер Чудакулли подумал о горячем питательном супе университетской домоправительницы. – Да. Либо убьет, либо вылечит, – пробормотал он. – Держись, приятель. – Он осторожно похлопал библиотекаря по плечу. – Скоро опять встанешь на ноги и будешь вносить свой неоценимый вклад. – На костяшки, – услужливо поправил декан. – Что-что? – Обычно он ходит, опираясь на костяшки пальцев. – А теперь будет кататься на колесиках, – внес свою лепту профессор современного руносложения. – Кошмарное чувство юмора, просто кошмарное… – покачал головой аркканцлер. Волшебники покинули помещение. Некоторое время из коридора, постепенно затихая, доносились их голоса: – Кстати, вы заметили ту бледность в области подголовника? – Должно же быть какое-то средство его вылечить… – Без него все станет не так, как прежде. – Да уж, второго такого не найдешь. Оставшись один, библиотекарь осторожно натянул одеяло на голову, покрепче обхватил бутылку с горячей водой и чихнул. Бутылок с горячей водой стало две – вторая была гораздо больше и в чехле из покрытого рыжей шерстью медвежонка. На Плоском мире свет передвигается медленно, периодически скапливаясь в ущельях и вдоль горных склонов. Волшебниками-естествоиспытателями даже была выдвинута теория, что должен существовать свет другого, гораздо более быстрого типа – именно благодаря ему можно видеть медленный свет. Но поскольку иного применения быстрому свету не нашлось, его исследования очень быстро забросили: какой вообще толк от света, если его даже увидеть нельзя? Таким образом, благодаря местной скорости света и несмотря на то, что Плоский мир по сути своей плоский, события, происходящие в разных точках в одно и то же время… в общем, они происходят в разное время. Когда в Анк-Морпорке было настолько поздно, что фактически еще совсем рано, где-то в другой точке Диска… …Впрочем, в этой самой точке даже понятия не имели, что такое часы, минуты и с чем их едят. О да, там имелись такие штуки, как рассвет и закат, утро и вечер, полночь и полдень, но больше всего там было жары. И красноты. Нечто столь искусственное и человеческое, как час, не протянуло бы там и пяти минут. Оно бы скукожилось и высохло за считаные секунды. Итак, жара, краснота и… тишина. Не ледяная, гнетущая тишина бесконечного космоса, но молчание перегревшейся органики. Вокруг простираются тысячи миль раскаленно дрожащих горизонтов, и все слишком устало, чтобы издавать какие-либо звуки. Однако если приникнуть чутким ухом к груди пустыни, то можно различить далекое бормотание, как будто кто-то бормочет под нос стишок или, допустим, молитву. И этот усталый, подвсхлипывающий речитатив бьется о всеохватную пустынную тишину, словно муха о лобовое стекло вселенной. Затем в дело вступает внимательный глаз, он ищет источник звука… и ничего не находит. А все потому, что человечек почти полностью скрылся в глубокой яме – виден лишь холмик, на который время от времени вылетает очередная порция красноватой земли. Засаленная и потрепанная остроконечная шляпа покачивается в такт нерифмованным рифмам. Похоже, когда-то давным-давно на шляпе было блестками вышито слово «Валшебник». Блестки отвалились, но слово осталось, выделяясь на линялом фоне остатками первоначального бордового цвета. Вокруг шляпы по орбите кружатся несколько дюжин мух. А слова стишка звучат примерно так: – Личинки-червячинки! Чем больше накопаю, тем больше наловлю! Чем больше наловлю, тем больше гадов съем! Чем больше гадов съем, тем буду здоровее! И всех победю! И всех победю! Холмик рядом с ямой пополнился еще одной лопатой земли, и голос, уже немного тише, произнес: – Интересно, а мухи вообще съедобны? Говорят, в этих местах жара и мухи могут свести человека с ума. Но верить всяким россказням вовсе не обязательно. Впрочем, розовый слон, который как раз проезжал мимо на велосипеде, им и не верил. Как ни странно, безумец в яме был единственным человеком на всем континенте, способным пролить хоть какой-то свет на одну небольшую драму, которая в данный момент разыгрывалась тысячей миль дальше и несколькими метрами глубже. Некий промышляющий опалами горняк, известный в узком кругу товарищей под именем Нисебефига, вот-вот должен был совершить невероятную находку, наиболее ценную за всю его карьеру и ровно настолько же опасную. Кирка Нисебефига отколупнула очередной вековой камень, и в сиянии свечки что-то сверкнуло. Оно было зеленым и походило на застывшее зеленое пламя. Мысли Нисебефига тоже словно бы застыли. Очень осторожно горняк принялся один за другим расшатывать мелкие куски породы. С каждым отброшенным в сторону камешком сияние становилось все ярче и ярче, наполняя пещеру зелеными лучами. Казалось, их яркости не будет предела. – Нисебефига! – выдохнул горняк.