— Все нормально? — Да, спасибо. Мина хотела добавить что-то еще, просто не знала, что именно и как. Может, спросить в ответ, как у нее дела? Нет, будет неловко. Почему водитель обратилась к Мине? Может, забеспокоилась? Или ее начал напрягать долгий взгляд? Мина поспешно вышла из автобуса и прошла меньше чем полквартала до дома. Зайдя к себе в комнату, она взяла пижаму и полотенце, чтобы сходить душ и смыть с себя весь этот день (все деньги, подсчеты, нетерпеливых покупателей, благодарность мистера Кима на английском, его улыбку). Нужно очистить голову, расслабиться. Взявшись за ручку, чтобы выйти, она услышала, как в коридоре хозяйка обратилась к ее соседке, назвав ту миссис Бэк. Так Мина узнала, как зовут ее онни. Марго Осень 2014 г. Напротив закрытой лавки мамы находилась лавка детской одежды ее подруги Альмы — вероятно, одной из последних людей, кто видел маму. Она могла заметить что-то или кого-то подозрительного. Марго с Мигелем вошли в безлюдное помещение. На креплениях вдоль стен, подставках и вешалках висела детская одежда — маленькие джемперы супергероев для мальчиков и костюмы принцесс и пони для девочек. — Может, она отошла в туалет? — предположила Марго и вернулась в проход, нырнув под крошечное белое платье, завернутое в пакет. Мигель последовал за ней. — Подождем? — Давай пока откроем мамину лавку и посмотрим, что удастся найти там. Мы увидим, когда Альма вернется. Мама работала на рынке «Меркадо де ла раса» — бывшем складе с жестяной крышей, высокими потолками и бетонными полами, набитом торговыми лавками. Он располагался на юго-востоке Лос-Анджелеса — в пыльной местности с полуразрушенными фабриками и продавцами фруктов на углах с пакетами апельсинов. В этом районе доминировало латиноамериканское население рабочего класса, образующее собственное сообщество среди руин оборонной и обрабатывающей промышленности. Местные жители собирались по выходным на рынке, где повсюду играла мексиканская музыка региональных жанров — например, банда или нортеньо. По проходам под руку с детьми мирно бродили мужчины с татуировками на лице и шее. Церкви арендовали крытый угол парковки рынка для выступлений и религиозных собраний, а семьи — для кинсеаньер — традиционных в Мексике празднований пятнадцатилетия девочек. В такой местности, пересеченной железнодорожными путями, где повсюду валяется обычный и крупный мусор вроде матрасов, старой мебели и сломанных тележек, мама Марго и другие корейские иммигранты зарабатывали на жизнь, арендуя относительно дешевые помещения. Даже Корейский квартал оказался слишком конкурентным и дорогим, поэтому они перекочевали в другие округа — Южный Централ, Белл или Хантингтон-Парк, — работая за прилавками по десять часов в день, порой без выходных, астрономически далеко от своих домов и привычного уклада жизни. Марго терпеть не могла ходить сюда с мамой по выходным и по будням во время каникул, когда, по ее представлению, остальные дети во всем мире наслаждались свободой, катаясь по белому песку или изумрудной траве. Она же вместо этого торчала на рынке среди пластиковых вешалок и одежды, пахнущей химическими красителями, а мама, изнемогая от усталости, порой даже срывалась на крик. «Amiga! Amiga!» — с корейским акцентом кричала она покупателям, когда те уходили, лишь просмотрев вещи на полках. Этот образ запечатлелся в памяти Марго — вид удаляющихся женских спин, обращение amiga к женщинам, которые не нуждались в подруге, мамины попытки говорить на их языке: «Amiga! У меня вам что-то есть». Ее не слышат, на лице отражается печаль… нет, скорее стойкое принятие отказа. Марго отлично помнила тон маминого голоса в самые отчаянные времена, когда та не знала, сможет ли заплатить за квартиру или купить продукты, — крик женщины, которую выбросило за борт и она барахталась в воде и звала на помощь других женщин, проплывающих мимо на шлюпках. Теперь же, вновь вернувшись на рынок после долгого отсутствия, Марго поразила окружающая ее грязь. Ужасно, что Мигель — человек из ее мира среднего класса в Сиэтле с посудомоечными машинами, вещами из флиса и бутылками воды из нержавеющей стали — увидит другую неприглядную сторону ее детства и юности. Марго привыкла стыдиться своего дома, работы мамы, своей жизни. Вот только почему? Возможно, зеленые лужайки и торговые центры лишь одно из воплощений американской мечты, а это место — другое. Теперь Марго это понимала. Да, оно не соответствовало общему представлению; его не показывали с состраданием во всей своей многогранности по телевизору или в кино, потому что оно воплощало в себе все то, чего боялись и потому презирали люди среднего и высшего класса, включая Марго, — кажущейся неизбежной, циклической бедности. И все же в действительности эта жизнь тоже является воплощением американской мечты, ради которой люди покидают родину и трудятся день и ночь. Здесь они строят и развивают то, что любят: семью, дружбу, общество, чувство общности. Это их версия мечты. Марго отперла замок на ржавых воротах, складывающихся вверх гармошкой, с помощью ключа, который нашла в маминой сумочке, и приподняла их так, чтобы можно было проскользнуть внутрь — в женскую версию лавки Альмы, битком набитую одеждой. На стенах висели изящные вечерние платья, обтягивающие кофточки с вырезами на плечах, скромные вышитые блузки для женщин в возрасте и джинсы, к которым булавками были приколоты цветные картонки с надписями маркером: «Распродажа 20 долларов». На пыльном стеклянном прилавке возвышалась керамическая Дева Мария, близнец разбитой дома в гостиной. Рядом стоял кассовый аппарат с пустым выдвинутым ящиком для наличных и сломанным краем — жалкое зрелище. Мама всегда оставляла его приоткрытым, чтобы отвадить воров, как бы говоря: «Здесь ничего нет. Пожалуйста, уходите». Марго подошла к тому месту, где мама обычно прятала размен — под стопкой бесплатных календарей в одной из витрин для бижутерии с ожерельями со стразами и серьгами, большими кольцами из бисера, пластиковыми браслетами, — мама надеялась, что когда-нибудь их возьмут в дополнение к купленной одежде. Там нашелся перевязанный резинкой сверток с мелкими купюрами. — Ну, деньги на месте, — сказала Марго, вставая из-за витрины, и тут обнаружила, что Мигель не последовал за ней внутрь. Он остался в проходе и теперь разговаривал с Альмой, которая плакала и вытирала глаза салфеткой. Марго спрятала деньги в сумочку с ремнем через плечо и подошла к ним. Альма распахнула объятия ей навстречу, и Марго в них упала. Альма знала их семью около двадцати лет, они познакомились после массовых беспорядков в Лос-Анджелесе — когда на улицах валялись осколки и стоял черный дым, — из-за которых пострадал первый бизнес мамы, расположенный в паре километров отсюда, на другом, гораздо более опрятном рынке, где лавки были отделены друг от друга полноценными стенами и закрывались на стальные ворота. Альма наблюдала за ростом Марго из лавки напротив — проход был одновременно узким из-за переполненных стеллажей с товарами и необъятно широким из-за различия языков и культур. Круглое лицо Альмы с жирной кожей, казалось, почти не старело, в то время как Марго прошла через множество неловких стадий собственного взросления — из застенчивого ребенка с косичками или аккуратным каре она постепенно превратилась в одиннадцатилетку, которая посреди ночи красила волосы в темно-синий и после школы курила сигареты, а затем выросла в гораздо более сдержанную студентку колледжа, которая понимала, что диплом может быть единственным способом избежать такой жизни. Марго разрыдалась. Альма отстранилась и, заключив ее лицо в ладони, заглянула в глаза и пробормотала: «Pobrecita»[11], после чего снова обняла. — Когда вы видели ее в последний раз? — спросил Мигель по-испански. — В последний раз я ее видела… около двух недель назад, — ответила Альма, когда они разомкнули объятия. — Перед Днем благодарения. Может, в выходные. Марго более или менее понимала испанский при бытовом общении, но, как и в случае с корейским, ей было сложно составлять предложения. Страх показаться глупой или быть неправильно понятой действовал как сито, через которое проходила любая речь, даже английская. Поэтому ей было в принципе сложно разговаривать, а иностранные языки имели в ее сознании более плотную структуру, поэтому еще медленнее подбирались ко рту и выходили наружу. — Она взяла отгулы на все праздники? — по-английски удивилась Марго. — Как странно. Мама всегда работала по праздникам, включая День благодарения и Рождество, лишь закрывалась на пару часов раньше обычного. На День благодарения они иногда заказывали цыпленка из KFC — голени и бедра с двойной хрустящей корочкой и острым соусом. А по средам не работал весь рынок. Значит, в последний раз перед смертью мама должна была прийти на работу во вторник. — Вы не заметили в ней ничего странного? — спросил Мигель. — Да, последние пару месяцев она казалась грустной, — ответила Альма. — Очень грустной. — Почему? — вмешалась Марго. — Сначала я подумала, что у тебя какие-то проблемы. А она заверила, что у тебя все в порядке, хорошая работа, тебе очень нравится Сиэтл. — Альма высморкалась. — Тогда я подумала, может… какие-то проблемы в семье, в Корее, например, кто-то заболел или умер, и поэтому ее так долго не было. Она жестом попросила их подождать и, сбегав за коробкой с салфетками, продолжила: — Я думала, она все это время была в Корее. Может, в семье кто-то умер или заболел. Она выглядела очень грустной. Марго вспомнила о некрологе, который нашла вчера вечером, и то, что сумела разобрать: «Рак», «супермаркет», «жена», «Калабасас», «церковь». Лицо на крошечной черно-белой фотографии казалось ей ее собственным привидением. Может, мама оплакивала этого мужчину? Был ли он тем же мужчиной, тем самым гостем на шикарной машине, о котором говорил хозяин дома? Иначе зачем она сохранила его некролог? Наверняка он многое для нее значил. Вот только если он умер в октябре, на кого тогда она кричала? Действительно ли ее смерть была несчастным случаем? Марго казалось, будто ее накрывает волной, она почти ощущала соленый привкус во рту. Слишком много на нее навалилось — сначала смерть мамы из-за несчастного случая, потом возможность убийства, а теперь незнакомый мужчина, тоже погибший, который мог приходиться ей отцом. Между ними в узком проходе протиснулась продавщица чампуррадо[12], оставляя в воздухе запах горячего шоколада, корицы и кукурузы. — К ней кто-то приходил? — спросил Мигель. — Насколько мне известно, нет. — Альма сочувственно посмотрела на Марго и положила ладонь ей на плечо. — Хочешь воды? — Нет, нет, спасибо. — Она часто общалась вон с той кореянкой. — Мексиканка указала на лавку где-то позади себя. — Продавщицей носков. Ты ее знаешь? — Носков? — Носков, нижнего белья, пижам и прочего. — Альма снова высморкалась. — Она не так давно здесь работает, с весны, кажется. Они с твоей мамой быстро подружились или даже, казалось, уже были подругами, очень близкими. Марго попросила Альму присмотреть за открытой лавкой мамы, и они с Мигелем отправились на поиски продавщицы носков. За углом, в лабиринте преимущественно самодельных киосков, отовсюду раздавались различные жанры испаноязычной музыки (поп, бачата, банда), прерываемой отдаленными криками птиц из зоомагазина или колыбельными из пластиковых игрушек. Они остановились при виде многоярусных витрин на колесиках со стопками белых носков в пачках, образующих половину периметра лавки. — Должно быть, тут, — решила Марго. Над входом висело соблазнительное белье, кружевные корсеты и ночные рубашки на вешалках в форме женской груди. К одним красным трусам с мультяшной мордой слона спереди прилагался похожий плюшевый мишка. Продавщица лавки стояла под ярким светом люминесцентной лампы, опираясь на стеклянную витрину с простым хлопковым нижним бельем пастельных тонов. Склонив голову, с ручкой в руке, она изучала объявления в корейской газете и подняла глаза, когда вошли посетители. Марго невольно вздрогнула при виде ее элегантного, вытянутого лица, так не вписывающегося в обстановку. Несмотря на довольно почтенный возраст, где-то за шестьдесят, женщина красила губы вызывающе-алой помадой, которая выглядела одновременно красиво и безвкусно. Брови были подведены в форме идеальных полумесяцев. Темно-синее флисовое полупальто с катышками на рукавах окутывало стройную, как у балерины, фигуру. Марго кивнула в знак приветствия и сразу предупредила: — Э-э, простите, я плохо говорю по-корейски. — Ничего, — ответила женщина на английском с южным выговором, удивившим Марго. — Чем могу помочь? — Вы знали хозяйку лавки женской одежды неподалеку? — Да, да, конечно, — подтвердила она, ее голос дрогнул. — Мы просто хотели узнать, когда вы видели ее в последний раз, — поинтересовался Мигель. — Ее… давно не было. — Продавщица отложила ручку и подозрительно прищурилась. — Я за нее переживаю. Почему вы спрашиваете? — Я ее дочь. Это мой друг Мигель. Женщина удивленно распахнула глаза, потом вновь прищурилась, отчего на тональном креме образовались полоски, а затем произнесла «А!» так, будто вдруг узнала Марго. Однако Марго никак не могла вспомнить эту женщину. Очевидно, та, как и мама, в молодости была красивой. Ее выразительное лицо, словно абстрактная картина, рассказывало некую историю, притом насыщенную и печальную. Женщины вроде них с мамой всегда с трудом держатся на плаву — их лица выглядывают над поверхностью, а ноги тем временем отчаянно гребут под водой. Возможно, однажды их тела тоже выбросит на берег, и они будут лежать там, как мама — на полу гостиной. — Ты так изменилась, — проговорила женщина сдавленным голосом.