Ее тело в черном мешке увезли на носилках. Ее звали Мина. Мина Ли. Она была матерью Марго. Мина Лето 1987 г. Мина вышла из самолета прямо в пекло с твердой уверенностью, что совершила роковую ошибку. Однако пути назад нет. Вселенная раскрыла свою пасть и поглотила ее. Но разве с ней такое впервой? Она напомнила себе, что международный аэропорт Лос-Анджелеса гораздо организованнее и безопаснее, чем в Сеуле или любом другом большом городе, и постаралась отогнать воспоминание о кричащей, плотной толпе, в которой потеряла родителей, когда они бежали на юг во время войны. В голове пронеслось, как ее маленькие ручки пытаются ухватить руку матери, как ее сносит потоком тел и в какой-то момент она теряет родителей из виду. Кругом чужие лица, искривленные страданием и болью, повсюду лежат мертвые, упавшие старики и обессиленные голодом люди, которым больше не за что бороться. В груди отчаянно колотилось сердце, Мина пробиралась к выходу из аэропорта сквозь шумную толпу, как тогда, в далеком детстве. И как тогда — в одиночестве. Поток людей двигался в одном с ней направлении; друзья и родственники с улыбками обнимались, целовались, мимо чинно проплывали бизнесмены в серых и темно-синих костюмах. Мина теперь была в другой стране — чужая, одинокая. Сердце колотилось, дыхание сдавило, прошиб холодный пот. Что, если она упадет в обморок, не успев выйти? По документам Мина Ли приехала на месяц в отпуск, в гости к подруге с работы. Она всегда мечтала побывать в Америке, посмотреть достопримечательности: Диснейленд, пляжи, Йосемитский парк. По документам она приехала отдохнуть и повеселиться, после чего вернется к своей жизни в Сеуле, к работе дизайнера женской повседневной одежды. Документы не сообщали, что Мина собирается найти здесь работу и начать новую жизнь, что надеется отыскать работодателя, который поручится за нее, а если не выйдет, она все равно останется здесь — невидимая, нелегальная. Документы не сообщали, что ей незачем возвращаться, что она больше ничем не дорожит, ни к чему не стремится. Документы не сообщали, что она больше не может сидеть на месте, жить в пустой квартире, больше не способна выносить родного города, населенного призраками прошлого, этих искалеченных улиц, этого искалеченного дома. Документы не сообщали, что багаж при ней — все, что у нее осталось. Все ее имущество компактно разложено по двум чемоданам. Продавая и раздавая почти все свои вещи, Мина совершала своеобразный акт самосожжения. Она оставила лишь самое необходимое для того, чтобы продержаться до тех пор, пока бог не решит забрать ее домой, что бы это ни значило. Когда она наконец вышла из аэропорта на жаркий воздух и солнечный свет, ее накрыла волна облегчения. Ослабив на шее шелковый шарф ручной работы цвета сиены и охры, Мина достала из сумочки салфетку, чтобы вытереть пот со лба. Она заранее позаботилась о жилье — сняла маленькую комнатку в доме аджуммы[4], живущей в Корейском квартале без семьи. Это место порекомендовала Мине подруга, миссис Син — бывшая коллега, которая три года назад иммигрировала в Америку с мужем и двумя детьми. Подойдя к краю тротуара, Мина остановила такси. Водитель — высокий сикх — помог засунуть два огромных чемодана в багажник. Мина внезапно осознала, что никогда прежде не встречала сикхов. Несмотря на открытое окно, в салоне была парилка. Пот уже заливал ей лицо и шею. Мина протянула водителю листок в линейку с адресом на английском, написанным кривым, угловатым почерком, выдающим ее нервозность, — она словно подписывала контракт на всю жизнь. — Вы тут впервые? — спросил водитель, дружелюбно глянув на пассажирку в зеркало заднего вида. Его темный тюрбан касался крыши машины. — Про-стите? — неуверенно переспросила та на английском. — Впервые тут? — Ох! — Она принялась лихорадочно копаться в памяти в поиске английских слов, будто в комоде с кучей ящичков. — Не говорите по-английски? — понял ее затруднения водитель. — Нет, — покачала она головой. — По-китайски? — Корея. Водитель выехал на шоссе. Мина заметила, что шум дорожного движения складывается в своеобразную грубую симфонию, где грузовики исполняют роль труб, визг тормозов — скрипки, ругань водителей — хора. Из окна одной машины грохотала синтетическая поп-музыка, в то время как из другой будто с пластинки играла старая песня Тодди Ти The Batterram. Мужской выкрик: «Чтоб тебя!» — походил на звон тарелок. Влажная одежда липла к телу. Мина вытерла с лица пот, стараясь не испортить макияж, и вцепилась в подлокотник на дверце. Всматриваясь в прохожих на улицах Лос-Анджелеса, Мина гадала, где же все корейцы. В соседних машинах время от времени мелькали привычные азиатские лица, но здесь, в этой дисгармонии бетона, металла и стекла, пахнущей бензином и резиной, не встречалось ничего родного. Она чувствовала себя бесплотной в этом новом месте, языка которого не знала, вывески и рекламные щиты кричали что-то по-английски — сплошную бессмыслицу. Мина порылась в сумочке и достала фотографию, которую всегда носила с собой. На ней она была запечатлена с мужем и дочерью — оба погибли. Держа снимок дрожащими руками, Мина провела большим пальцем по лицу мужа, потом по лицу дочери, мягкому и безмятежному после целого дня прогулок по лесу. Ей захотелось поцеловать фотографию. Внезапно вспомнился последний разговор с дочерью и как Мина отругала ее из-за какого-то пустяка — кажется, из-за разбитой тарелки. Знала бы тогда Мина, что видит дочь в последний раз, стала бы она кричать? Конечно, нет. Она бы прижала ее к себе и поцеловала. Она бы призналась, что, когда та все ломает и устраивает беспорядок, маме становится страшно, поскольку она не готова расстаться хоть с чем-то в этой жизни, даже с какой-то мелочью. У нее недостаточно сил, чтобы каждый раз восстанавливаться. А потом произошло то, чего Мина боялась больше всего, — она вновь все потеряла. — Вот мы и приехали. По щекам катились слезы. Лицо водителя в зеркале заднего вида нахмурилось. Он вытащил чемоданы на бетонную дорожку, которая плавно спускалась ко входу в дом, такой же искалеченный, как и сама Мина, с потрескавшейся бежевой штукатуркой, заклеенными скотчем окнами. Повсюду хаотично росли апельсиновые и лимонные деревья и сорняки. Черепица на крыше местами отвалилась, местами покосилась. Мина положила фотографию обратно в сумочку и осторожно вытерла слезы, прежде чем постучать в дверь. Водитель стоял рядом, ожидая ответа. Она чувствовала себя неловко, не зная, как отблагодарить его за молчаливое присутствие, которое ее успокаивало. Она еще раз постучала. Дверь отворила женщина лет пятидесяти с коротким каштановым каре, седым у корней, она склонила голову и поздоровалась с Миной на корейском. — Миссис Ли? — Это я. — Мина повернулась к водителю. — Спасибо. Как… много? — О, нисколько. В следующий раз. — Он протянул ей визитную карточку. — Можете расплатиться в следующий раз. — Нет, нет. — Мина полезла в сумочку за деньгами. Водитель занес чемоданы в дом и ушел, но в конце тропинки остановился и, повернувшись, сказал: — Удачи. Все наладится. Мина лишь помахала ему на прощание, не найдя слов. — Позвольте помочь вам с вещами, — предложила хозяйка. — Вы, должно быть, устали. — Нет, ничего. Они взяли по чемодану и прошли в глубь дома, темного и прохладного, как пещера. Вентилятор в углу гостиной развевал занавески. На замусоленных стенах не было никаких картин или фотографий, за исключением нескольких портретов Иисуса. На тумбочке стояла керамическая статуэтка Девы Марии. — Я покажу вам вашу комнату. Мина лежала на своей двуспальной кровати, страстно желая что-нибудь предпринять: сходить за продуктами, найти работу, позвонить миссис Син — что угодно. Но в ее комнату еще не провели телефон, а разложенная туристическая карта Лос-Анджелеса, которую она привезла из Кореи, сбивала с толку: главные достопримечательности, такие как голливудская «Аллея славы», Беверли-Хиллз и Диснейленд, разделялись несколькими километрами автострады. Мина уставилась в потолок молочного цвета, оцепенев от страха перед необходимостью решать, что делать дальше. Ей предстояло еще столько всего изучить. Закрыв глаза, Мина глубоко вздохнула, стараясь не паниковать — стараясь ничего не чувствовать. Она устала чувствовать. Она попросила бога ей помочь, указать верный путь. Почти вся ее собственность в Сеуле была распродана, заявление на увольнение — подписано. Без мужа и дочери ей нечего делать в той стране, на тех улицах, в узких переулках, где шаги эхом отдавались от стен. Мине оставалось лишь покориться судьбе, которая привела ее прямо в эту комнату с открытыми окнами, где она теперь лежала, покрытая липким потом, на чистых чужих простынях, уставившись в потолок — тоже чужой. В дверь постучали. — Да? — ответила Мина на корейском, садясь и стараясь не смять лежащую рядом карту. — Здравствуйте, — прозвучал незнакомый женский голос, немного хриплый, но четкий. Мина поправила прическу и открыла дверь. Перед ней стояла кореянка, возможно, немного старше ее, с вытянутым лицом, высокими скулами и волнистыми волосами, которая тепло улыбнулась и сказала: — Я живу в соседней комнате. — Она махнула рукой в глубь коридора. — Вы только что приехали? — Эм, да. — Вы, должно быть, устали. — Да, очень. — Я приготовила ужин. Хотите присоединиться? — О, что вы! — смутилась Мина, но желудок предательски заурчал. — Не стоит. — Пожалуйста, присоединяйтесь. Я сварила рис и суп. Голова пульсировала на переносице и по вискам. Хотелось нырнуть обратно в постель, но Мине не помешало бы подкрепиться, а у нее самой ничего не было, к тому же она еще не знала, как добраться до продуктового магазина. — Еды вполне хватит на двоих, — заверила ее соседка. Мина последовала за ней на кухню, где на небольшом столике, накрытом на двоих, стояли пиалки с панчаном[5] из кимчи́ — квашеной пекинской капусты с острым перцем, — приправленного шпината и соевых ростков. Глядя на аккуратно разложенные столовые приборы, Мина вдруг осознала, что у нее почти ничего нет, и почувствовала себя маленькой и беспомощной. Ей придется заново все это покупать: посуду, столовые приборы, по меньшей мере одну кастрюлю и одну сковородку. — Пожалуйста, присаживайтесь, — пригласила ее соседка. Расположившись на мягком уголке, Мина оглядела кухоньку, которая явно уже долгие годы не видела ремонта. Засаленные обои с узором из крошечных сиреневых цветочков местами отклеивались. Некоторые дверцы шкафов не закрывались полностью или висели косо, будто вот-вот отвалятся. — Горячо, — сказала женщина, ставя на стол две тарелки риса и кимчи ччигэ — густой суп с кимчи, тофу и грибами. Над едой поднимался густой пар, и Мина вдруг осознала, что не ела нормально уже почти целые сутки. Возникло желание накинуться на еду, однако она сдержалась из вежливости перед новой знакомой. — Пожалуйста, угощайтесь. — Женщина кивнула на тарелку перед Миной. — Откуда вы приехали?