— Да, все в порядке. Спасибо. — Мина старалась не смотреть на него. — Вам нравится в Америке? — Да. Постепенно привыкаю. — Тяжело, не правда ли? — Мистер Пак с глухим звуком опустил мешок на пол. У Мины сложилось впечатление, что тот набит наличными. Скорее всего, мистер Пак направлялся в банк. С пистолетом. Присев, он поднял одну из коробок и погрузил на тележку. — Ну, как бы тяжело ни было, продолжайте в том же духе. Продолжайте стараться. — Угу. — Я много работал, очень много. И теперь я владелец. Здесь все — мое. — Он обвел руками магазин или даже всю вселенную, как будто она тоже принадлежала ему, и улыбнулся так широко, что Мина увидела золотой зуб у него во рту. Вспомнив о пистолете на ремне, она отступила и сухо отозвалась: — Понятно. — Да, я здесь уже… — продолжал мистер Пак, не замечая отсутствия энтузиазма у собеседницы, — дайте подумать… с тысяча девятьсот шестьдесят второго! — Как долго. — Это точно, но вы же видите, что бывает, если много работать? — Вроде бы. — Это окупается. — Мистер Пак выразительно приподнял брови и наклонился за своим мешком. «Да что вы?» — хотелось язвительно ответить Мине. Она в это не верила. Не совсем. Как можно верить в меритократию[7], когда никто из ее окружения — женщины, с которыми она жила, и работники магазина — никогда не сможет владеть супермаркетом, как бы усердно ни работал. Повезет еще, если они смогут владеть хоть чем-нибудь. Как и Мина, они всегда будут жить на съемных квартирах, и все в их жизни будет подержанным. Кем этот умник себя возомнил? Он, вероятно, считал ее одинокой женщиной, которую можно подразнить, и она будет рада вниманию, любому вниманию. Муж Мины всегда безраздельно в нее верил и обращался с ней как с равной. Он вообще ни с кем не стал бы разговаривать в подобном тоне. Он был нетипичным корейцем, возможно, именно поэтому она так сильно его любила. — Да, много работайте, зарабатывайте, и вам воздастся. Ваши усилия вовсе не напрасны. — Хорошо, — сухо ответила Мина, подавив желание закатить глаза, и нагнулась за коробкой. Мистер Пак придержал тележку, чтобы она не двигалась. Мина подвинула тележку к себе ногой. — Я справлюсь. — Поставив коробку сверху остальных, она толкнула тележку в зал, с облегчением удаляясь от собеседника. Мина не знала имени своей соседки, да это и не имело значения, поскольку она обращалась к ней так, как в Корее обращаются к подругам — онни, «старшая сестра». Онни хорошо говорила на английском, и в ее речи даже слышался гнусавый южный выговор, как в вестернах, которые любил смотреть муж Мины. Она помогла ей провести телефон и поделилась всеми своими картами и информацией о транспорте, чтобы Мине было легче передвигаться по городу. Онни любила китайские груши и мандарины, поэтому Мина приносила немного с работы, а еще какой-нибудь освежающий напиток, например сикхе — сладкий рисовый напиток, — который также обожала ее дочь. В жаркий вечер Мина могла залпом осушить целую бутылку сикхе, в то время как обычно ограничивалась стаканом после ужина, отдыхая на кухне, мокрая от пота. Из открытого окна доносились стрекотание сверчков и корейские новости, которые смотрела хозяйка. Онни часто работала по ночам, но раз или два в неделю у них получалось вместе поужинать. Обычно они обсуждали прошедший день и Америку, или онни переводила для Мины какие-нибудь документы и выписки по счетам, не более того. Они никогда не заходили к друг другу в спальни. Онни читала у себя толстые английские романы или слушала классическую музыку, которая, даже приглушенная дверью, наполняла весь дом умиротворением — ноты плавно сменялись, складываясь в ритмичные мелодии. Как-то вечером в конце июля, примерно через месяц после переезда в Лос-Анджелес, Мина зашла на кухню, пахнущую луком и тверджан ччигэ, чтобы приготовить простой ужин, набить поскорее желудок и лечь спать под стрекотание сверчков. Онни стояла у плиты, перемешивая ччигэ в большой кастрюле из нержавеющей стали. — Как работа? — поинтересовалась она. Мина открыла холодильник. — О, хорошо. Думаю, могло быть хуже. Как дела в ресторане? — Да то же самое. — Онни взглянула на яйцо в руке Мины и улыбнулась. — Я приготовила целую кастрюлю ччигэ. Хотите? — Спасибо, вы слишком добры ко мне. — Не глупите. Вы выглядите уставшей, поешьте со мной. Онни забрала у Мины яйцо и вернула в холодильник. — Просто садитесь, я все приготовлю. Мина разложила бумажные салфетки и столовые приборы на подставках под горячее. Кого же ей напоминала эта женщина? Может, одну из монахинь в приюте? Воспоминания о детских годах и людях, которых Мина когда-то знала, стали расплывчатыми, вытесненными из памяти — сначала работой, затем браком. Какое-то время они ели молча, затем Мина спросила: — Сколько вы уже здесь живете? — Пару лет. — В Америке? Онни рассмеялась. — О, нет, в этом доме. В Америке — гораздо дольше. Раньше я жила в Техасе. Вы знаете, где это? — Слышала. Онни вытерла губы и спросила: — Почему вы приехали именно в Лос-Анджелес? — Здесь живет моя подруга, коллега из Сеула. Мне пока не удалось с ней встретиться. Она постоянно работает в своей химчистке. — Мина натянуто улыбнулась. — Но мы увидимся в это воскресенье в церкви. Она за мной заедет. Скорая встреча с миссис Син, с которой Мина не виделась уже много лет, была светлым пятном в жизни. — Понятно. Хорошо, что у вас есть церковь. — А вы ходите в церковь? — Нет. Вновь воцарилась тишина, которая продлилась до самого конца ужина, когда Мина встала, чтобы вымыть посуду. Ей не терпелось поскорее добраться до постели. Несколько недель спустя Мина поняла, почему онни избегает церкви. Хоть в основном и без злого умысла, многие женщины в церкви навязчиво расспрашивали Мину о муже и детях, как будто забыли ее расплывчатый ответ при первом появлении. Ей хотелось солгать, сказав, что у нее никогда не было семьи, просто чтобы избежать этого разговора, но женщины, хоть и не явно, смотрели свысока на тех, кто не мог выйти замуж. Как привлекательная женщина, прожившая всю жизнь в Корее, окруженная корейцами, могла никого не встретить? Должно быть, с ней что-то не так. Только вот что именно? Однажды после воскресной службы в полутемной обедне на первом этаже церкви Мина с миссис Син и другими женщинами обедали кимчи, роллами и остывшим чапче — праздничной закуской на основе фунчозы. Под градом обычных назойливых расспросов Мина, утомленная попытками избежать клейма, наконец сдалась и призналась: — Они мертвы. — И громче повторила: — Они мертвы. Женщины замерли — некоторые с палочками, поднесенными ко рту. — Все? — спросила самая назойливая — между зубами у нее застрял кусочек зелени. — Да, все… — Мина помолчала и добавила: — Все двести. — Она мило улыбнулась. — Целая секта. Они все были моими. Женщины разом ахнули. Сидевшая рядом миссис Син поперхнулась от смеха. Назойливая дама бросила на Мину колючий взгляд и, подняв брови, оглядела остальных, которые заерзали на своих пластиковых складных стульях. — Погибли ее дочь и муж, — объяснила миссис Син. — Теперь вы довольны? После этого женщины начали ее избегать. Возможно, они просто не знали, о чем разговаривать с относительно молодой женщиной без семьи, или же им пришлась не по нраву шутка о секте. По крайней мере, у Мины оставалась миссис Син, которая уже несколько лет жила в Америке и много работала в своей химчистке на Вермонт-авеню. Они обычно вместе обедали в церкви после службы, или подруга приглашала Мину к себе домой, где та могла полюбоваться на ее семью и жизнь. У нее была большая двухкомнатная квартира в Корейском квартале, веселый и добрый муж и двое неуклюжих детей-подростков. Во время этих обедов Мина часто хотела рассказать старой подруге о работе — признаться, что ужасно устала и ненавидит босса, — но сдерживалась. Обычно обед проходил в тишине. Мина иногда интересовалась детьми, а ее жизнь они старались не обсуждать. Миссис Син не очень хорошо знала мужа и дочь Мины, но могла представить, каково было их потерять. И все же корейцы не умеют говорить о смерти. В культуре и стране произошло столько потрясений из-за войн, что люди упорно придерживаются своего рода практичного молчания, которое выражает как благодарность за то, что у них есть сейчас, так и неутолимую печаль, по-разному влияющую на людей. Некоторые спиваются, выживая лишь за счет нежелания семей признавать их зависимость. Иные впадают в одержимость символами статуса: роскошными автомобилями, дизайнерской одеждой и дорогими часами. Другие неутомимо работают, пытаясь заглушить боль, что, по крайней мере, приносит какие-то плоды: деньги в банке, крышу над головой, еду на столе. Миссис Син пыталась заполнить молчание сплетнями о тех, кто жил в ее доме, о женщинах из церкви. Она рассказала Мине о некой даме лет сорока, которая изменила мужу с молодым человеком. — Вот чокнутая, — прокомментировала миссис Син. — Он лет на десять ее моложе. — Целых десять? — И она копит деньги, чтобы сбежать с ним. — Они обе рассмеялись. — Просто сумасшедшая, — продолжала миссис Син. — В конце концов она забеременеет и что потом? Марго Осень 2014 г.