– Я знал, что ты мне в чем-то лжешь. – Ну да, а ты лгал мне сплошь и рядом. Так что мы квиты, – он вздохнул. – Ты думаешь, такому, как я, легко продвинуться по служебной лестнице в таком месте, как Интерпол? – Не имею представления, – ответил я. – Я двадцать лет отдал этой работе. Черт, разве о таком я мечтал… Я готовился стать новым Джеймсом Бондом, – он хохотнул и покачал головой. – Когда меня взяли в Интерпол, я думал, что чего-то добился, что я стал кем-то, а не просто безотцовщиной с окраины. Но знаешь, идя на этот сумасшедший риск, я чувствую себя как тогда, в начале пути… как будто я снова чего-то стою. Это мне было понятно. О том же мечтал Перуджа: кем-то стать, чего-то стоить. Это то, о чем мы все мечтали в детстве, пока мир не стал слишком реальным, разрушив наши фантазии. На минуту мы оба замолчали. Смит продолжал думать о чем-то своем, глядя в пространство перед собой. – Знаешь, – медленно произнес он, – за двадцать лет было две женщины, с которыми у меня, можно сказать, складывались серьезные отношения. Но оба раза все кончилось плохо. Я винил их, но проблема-то была во мне. Всякий раз причиной была моя работа – нужно ведь продвигаться по службе и все такое – и к чему я пришел в итоге? Застрял на одном месте, торчу за письменным столом, мечтая вырваться. – У тебя еще есть время. Сколько тебе лет, кстати? – Сорок семь. – Черт возьми, у тебя впереди еще половина жизни. – Ага, под названием «старость». Сочувственно посмеявшись, я не мог не вспомнить свою ситуацию: работа под вопросом, выставляться негде, всех женщин разогнал – теперь вот и Александру туда же. – Когда ты молод, кажется, что впереди целая вечность, – продолжал Смит. – Но однажды просыпаешься, а тебе уже сорок семь, и ты думаешь, как же, черт побери, это получилось? Знаешь, я недавно случайно встретился с одной из тех женщин, с последней, мы были вместе два года. Сейчас она замужем, у нее двое детей, она показывала фотографии на телефоне. Я сказал, что рад за нее, но мне стало как-то грустно и обидно за себя. Сколько времени впустую… – Устроил себе поминки по напрасно прожитой жизни? – Заткнись, – огрызнулся он. – Просто жалею, что так вышло. Мне с ней было хорошо. Иногда не ценишь то, что имеешь, пока не потеряешь это. Я вспомнил Александру: как она сидела напротив меня в кафе, как уходила. – Я сам во всем виноват, – горько сказал Смит. – Но я многим пожертвовал ради этой чертовой работы. – А ты думаешь, мне легко было? Ах, да, ты же знаешь мою биографию. – Да, знаю. И я знаю, что жизнь и тебе ничего не поднесла готовым на блюдечке. Буга-га. А ты думаешь, Бейонн может сравниться с «домами Баруха»? – Так что, померимся – чья жизнь никчемней? – Да пошел ты, – сказал Смит. – Сам иди, – парировал я. Помолчав несколько секунд, мы оба расхохотались. Мы смеялись целую минуту, перестали, потом рассмеялись снова. Смит повел широкими плечами, словно стряхивая с себя все это: смех, философию, жалость к себе. – Погоди-ка, – он подошел к шкафчику, достал оттуда большой пластиковый пакет и вручил его мне. – Думаю, это должно быть у тебя. В пакете лежала картина моего деда. Несколько секунд я смотрел на нее, чувствуя, как по мне разливается теплая волна, потом от души поблагодарил Смита. – Вот теперь за работу, – сказал он. – Хотелось покончить со всем этим, чтобы вместе разработать дальнейшую стратегию. Я спросил, на что должна быть нацелена стратегия. Смит ответил: на то, чтобы найти настоящую «Мону Лизу» или как минимум разоблачить все подделки. Он засел за ноутбук и через некоторое время отыскал три известные копии «Моны Лизы» – в Вене, в Дюссельдорфе и еще одну в небольшом музее в Антверпене. Все они были датированы примерно тем временем, когда Шодрон делал свои подделки. «Если найдем еще одну, – говорил он, – то будет всего четыре, а если верить Перудже, их шесть». Он прибавил, что послал запрос и сейчас распечатает статистику подделок. Я спросил зачем, но Смит уже нажал «Печать», и из его переносного принтера полезла страница. В верхней части страницы было название и логотип Интерпола: земной шар, окруженный оливковой веткой, а ниже – весы правосудия. – Так что означает «Интерпол»? – Сокращение от «международная полиция». – Вы же вроде как не полицейские. – Мы не полицейские. Я же говорил, мы проводим расследование, потом передаем материалы конкретной полиции, а та производит аресты. Я посмотрел на листок. – Так это музеи, в которых есть копии «Моны Лизы»? – Верно. – А это что за список имен с адресами внизу? – Коллекционеры, которых Интерпол подозревает в приобретении украденных произведений искусства и подделке. Рядом с именами – предметы искусства, которые, по нашим сведениям, принадлежат им на законных основаниях. Но они предположительно владеют другими известными произведениями в обход закона. Это краткий список – я сделал выжимку из ежегодной базы данных, которую составляет Интерпол. Я пробежал взглядом список имен с адресами, телефонными номерами, биографическими данными: директор банка, юрист корпорации, бывший торговец «мусорными» облигациями.[76] Почему же их не арестуют, спросил я, и Смит ответил, что у Интерпола нет фактических доказательств, только подозрения, что каждый из них как-то связан с кражей хотя бы одного из знаменитых шедевров. – Все они богаты и свои руки пачкать не станут, – он сделал паузу, выдыхая дым. – Раз уж ты со мной в деле, ты должен знать такие вещи. – В деле? Значит, мы с тобой подельники? – Кроме шуток. – Смит положил мне руку на плечо, и почувствовал то самое, что объединяло нас, ребят с Килл Ван Кулла: дух товарищества и ощущение опасности. – Мы теперь в одной лодке, Перроне. – А потом что? Я вернусь к своей обычной жизни? – Сам я уже плохо представлял себе, что это такое: обычная жизнь была где-то далеко в прошлом, к тому же она казалась мне чужой и скучной. – Ну да. А я обратно за свой стол, – ответил он, хотя я знал, что он надеется на стол получше. – Я хочу разобраться с этими коллекционерами. У кого-то из них может быть копия Шодрона или даже настоящая картина. Ты не хочешь это выяснить? Я сказал, что хочу, и Смит в первый раз за все время искренне улыбнулся. – Я уже переслал тебе этот список на почту. Я кивнул, потом вспомнил про вырванные из дневника страницы. Достав листки из кармана куртки, я объяснил Смиту, что они хранились за картиной Вермеера. Записи на них были разделены жирными линиями, некоторые датированы, другие нет, но с первого взгляда было понятно, что они написаны после освобождения Перуджи из тюрьмы. Мне потребовалось несколько минут, чтобы убедиться, что листы и предложения на них идут по порядку. Смит все это время стоял у меня над душой и курил. Я отмахнулся от дыма. – Ты знаешь, что курение тебя убьет? – Знаю, когда-нибудь – непременно. – Он затянулся и стал ходить туда-сюда по комнате. – Но не сегодня. Я попросил его хотя бы сесть и не действовать мне на нервы. – Так что там написано? Переводи по ходу чтения. Полистав страницы, я придумал другой вариант. – Слушай, это получится долго, и у нас обоих ум за разум зайдет, – и я предложил Смиту отдохнуть, прогуляться и дать мне время самостоятельно прочитать эти страницы, чтобы потом я мог спокойно и внятно пересказать ему содержание. Дело было не только в этом: честно говоря, мне хотелось отдохнуть от него и его непрерывного курения. – Ты перескажешь подробно, ничего не пропуская, – произнес Смит с утвердительной интонацией. Когда я заверил его в этом, он кивнул и ушел. Чтение заняло у меня примерно два часа. Я сделал несколько пометок, хотя не особо в них нуждался – содержание этих страниц врезалось мне в память. Закончив, я позвонил Смиту на сотовый. Он вернулся в номер, настолько пропахший табачным дымом, как будто за ним тянулось ядовитое облако, но на сей раз я ничего не стал говорить. – Приготовься слушать долго и терпеливо, если хочешь узнать все в подробностях, – предупредил я. – Рассказ займет немало времени. Смит развалился на диване и закрыл глаза. – Надеешься услышать сказку на сон грядущий? – Так мне проще представить, что там случилось. – Хорошо, поведаю в красках и в деталях, постараюсь нарисовать хорошую картину, – сказал я и начал подробно пересказывать все, что написал Перуджа. 70 Винченцо вспомнил ночи, которые проводил, наблюдая за домом Шодрона вскоре после того, как тот закончил изготовление подделок. Он видел, как приходили и уходили курьеры, всегда торопливо, всякий раз среди ночи. Однажды, когда один из них вышел с плоским пакетом под мышкой, Винченцо последовал за ним. Человек шел долго, не останавливаясь и не замедляя шаг, пока не оказался в седьмом округе, где живут самые богатые парижане. Богато украшенные здания, иностранные посольства и гигантский богомол Эйфелевой башни. Здесь мужчина замедлил шаг, вглядываясь в каждый встречный дом, и наконец, вошел в угловое здание с видом на Марсово поле, роскошный частный особняк с белыми колоннами и балконными окнами, увенчанный большим серебряным куполом. Вскоре посыльный вышел, уже без ноши, и Винченцо вновь последовал за ним. Тот завернул в небольшой бар, Винченцо сел рядом. Тот заказал себе выпивки, потом еще, беря банкноты из большой пачки и весело отмечая хороший куш. Выждав момент, Винченцо придвинулся вплотную, сунул под пальто курьера руку с ножом, приставив острие к сердцу, и приказал встать. Второй рукой он обнял курьера за плечи, как лучшего друга, который немного перепил, и повел его в туалет. Там Винченцо приставил ему нож к горлу и спросил, кому он только что отнес картину Шодрона. – Не понимаю, о чем вы говорите!