Махнув рукой, я выбрал синюю рубашку и продолжал думать об Аликс. Кто она на самом деле? Может быть, она до сих пор лжет мне? Конечно, так оно и есть; я видел это по ее лицу. Но в чем именно? И почему я не распознал эту ложь раньше? Потому что я был ей очарован, ослеплен. Может быть, все, что со мной творится – это морок, а не любовь. Мой разум напряженно искал ответ, какое-нибудь объяснение происходящему. Я должен был знать. Я не готов был сдаться или отпустить ее. Одевшись на автопилоте, я решил, что после того, как посмотрю Рембрандта, я отправлюсь к ее дому и буду стоять под окном на улице весь день. И всю ночь, если понадобится. Сколько угодно времени. Я должен убедить ее рассказать мне все, довериться мне – даже несмотря на то, что я не могу доверять ей. 95 Ривервью Террэс представляла собой тупичок из шести стильных таунхаусов в конце Восточной Пятьдесят Девятой улицы, с частной дорогой, красивым закрытым сквериком и живописным видом на Ист-Ривер и мост Куинсборо. В этой части города мне до сих пор не доводилось бывать. Она словно сохранилась с прошлого века, и так оно, безусловно, и было. Здесь не было уличного движения и шума проносящихся мимо машин и автобусов, слышался только плеск воды да изредка сигнал противотуманной сирены. Железные ворота с жужжанием открылись, и голос Бейна, искаженный переговорным устройством, объяснил, как пройти к его дому, описав деревянную дверь с вычурной резьбой. Я ожидал, что дверь откроет слуга, но меня встретил сам хозяин, одетый с элегантной небрежностью: темно-синий свитер, брюки и топсайдеры.[88] Стены фойе были отделаны темным деревом, пол – мрамором. – Я понятия не имел, что этот район вообще существует, – сказал я. – Да, можно десять раз пройти мимо и не заметить его, – ответил Бейн. – Он совершенно скрыт от окружающего мира, потому мне здесь и нравится. Да и кому бы не понравилось? Я окинул взглядом широкую изогнутую лестницу с дубовыми перилами и дорогим ковром на ступенях. – У вас тут красиво. – Спасибо. – Он повел меня по коридору, украшенному расписанной орнаментами керамикой на подставках. – Греческие? – спросил я. – А вы разбираетесь. Середина восьмого века. Поздний геометрический стиль. – Значит, все-таки коллекционируете. – А, это у меня уже тысячу лет стоит. Почти не шучу. – Бейн улыбнулся. – Пойдемте сюда, к Рембрандту. Мы прошли в небольшой кабинет, также отделанный темным деревом, с мягкими стульями, встроенным шкафом и ковром цвета крови. – Вот, – он указал на картину в тяжелой раме, стоявшую на антикварном письменном столе прислоненной к стене. – Взгляните, а я пока принесу вам выпить. Он отвернулся к барной тележке с бутылками и хрустальными бокалами разных форм и размеров. – Вы ее не вешаете? – спросил я, подходя к гравюре. – Она была упакована, я принес ее сюда для вас. Я сказал, что не стоило беспокоиться, и он ответил, что это не составило труда. – Вина? – предложил он. – Или чего-нибудь покрепче? У меня есть прекрасный односолодовый скотч. – Звучит заманчиво, – ответил я, – но я не пью. – Может быть, передумаете? – Бейн поднял бутылку. – Макаллан, двадцать пять лет выдержки. Уверены? – Я бы с удовольствием, но нет, спасибо. Мне воды, если можно. – Напрасно. – Бейн налил себе скотча, а мне «перье».[89] – За искусство, – произнес он, чокаясь со мной стаканами, затем взял со стола большую лупу с костяной рукояткой, протянул ее мне и предложил изучить детали. Водя увеличительным стеклом по гравюре, как когда-то по «Моне Лизе», я испытал жутковатое чувство «дежа вю». В деревьях и облаках обнаружились скрытые фигуры, удивительные и красивые. Я отметил, что «вживую» картина производит гораздо более сильное впечатление – как будто раньше видел ее. – Это относится ко всему искусству, не так ли? В наше время люди думают, что они что-то знают, потому что видели это на экране компьютера, но так невозможно оценить мастерство художника, манеру письма, текстуру, краски… Извините, я увлекся. Я ответил, что мне нравится слушать человека, по-настоящему увлеченного искусством. – Мне кажется, некоторые из моих студентов предпочтут распечатать такую гравюру у себя с ноутбука. Так проще и удобней – не нужно толкаться в шумной толпе. – Насчет толпы и шума должен согласиться. Я перестал ходить в музеи. Мне не нравится смотреть из-за чужого плеча и выслушивать мнение каждого. Так невозможно оценить искусство, – сказал Бейн, стоя рядом и вместе со мной глядя на картину. – Эта гравюра – одна из трех существующих в мире сегодня, хотя я не знал этого, когда ее покупал. Я просто восхитился тем, сколько труда Рембрандт в нее вложил… Так расскажите мне об этой вашей статье. Он повернулся ко мне, и я начал пересказывать позаимствованную из Интернета теорию о способе работы Рембрандта. В это время до нас донесся тихий стук закрываемой входной двери. – Жена пришла, – Бейн извинился и спустился вниз. Я продолжил рассматривать гравюру, но меня отвлекали голоса Бейна и какой-то женщины, приглушенные расстоянием, толстыми стенами и коврами. Так прошло пять минут, десять… Еще через пять минут я, не утерпев, вышел в коридор. Здесь их слова еще трудно было разобрать, но голоса звучали громче, и стало понятно, что они о чем-то спорят. – Оставь его в покое, – донеслись слова женщины. – Извини, этого я не могу себе позволить, – отвечал Бейн. Мне не хотелось вмешиваться в супружескую ссору, но что-то в их голосах влекло меня вперед. Сделав еще несколько шагов по коридору, я услышал, как женщина сказала: «Ну, пожалуйста». В голосе, произнесшем эти слова, звучала такая мольба, что по моему телу пробежал холодок. 96 Когда я вошел в комнату, она подняла глаза и застыла, приоткрыв губы на полуслове. – Боже мой… – она медленно моргнула, не веря своим глазам. Я тоже пытался осознать происходящее и избавиться от ощущения нереальности этой сцены. Окружающая обстановка превратилась в некий размытый фон вокруг двух центральных персонажей. Несколько секунд потребовалось, чтобы собраться с мыслями и обрести голос. – Это тот, на кого ты работаешь? – Ты не понимаешь, – сказала Аликс. – Ты думаешь, что все понял, но это не так. – Ну, что ж, – вздохнул Бейн, – теперь, когда мы разобрались с этим, давайте немного усложним условия игры. Он открыл ящик стола и достал маленький пистолет. Сквозь шум в ушах я слышал обрывки того, что он говорил: «Эд браун компакт… без отдачи… адаптированная рукоять… менее 3000 долларов». Он направил пистолет на меня. – Перейдем к делу, не возражаешь? Мне нужна твоя помощь кое в чем. Я все никак не мог прийти в себя, воспринимая окружающий мир как некий коллаж: пистолет Бейна, лицо Аликс – сознание продолжило этот калейдоскоп клочками мыслей и образов: вырванные страницы дневника, тело брата Франческо на носилках, мертвые книготорговцы… Неужели за всем этим стоит Ричард Бейн? – Пожалуйста, – повторила Аликс. – Перестань хныкать, – сказал Бейн. – Как тебе не стыдно! – Иди к черту! – огрызнулась она. – Аликс, – обратился к ней я. – Скажи мне, что происходит? – Ты получишь ответы на свои вопросы, когда ответишь на мои. – Бейн приставил пистолет к моей спине, подталкивая меня и Аликс вперед. – Ты сумасшедший, – сказала ему Аликс. – Радость моя, перестань обзываться, пожалуйста. Бейн провел нас по коридору, затем вниз по лестнице в кабинет. Там он приказал мне взять из тайника ключ, объяснил, как отодвинуть книжный шкаф и открыть хранилище. Когда дверь открылась, он приказал нам войти и щелкнул выключателем. Комната залилась светом. Стоя рядом, мы с Аликс хором ахнули. Переводя взгляд с одного произведения искусства на другое, я увидел две картины «Мона Лиза»: одна висела на стене, другая стояла под ней на полу. – Господи, – произнесла Аликс. – Я никогда… – Нет, ты никогда, – согласился Бейн. – Это у меня для личного пользования. Мне потребовалась какая-то секунда, чтобы разглядеть инициалы на «Моне Лизе», стоящей на полу – это была наверняка подделка Шодрона.