— Спасибо тебе, Ирене, — сказал Эспиноза. — Нет, ничего другого пока мне не нужно. Обо мне не беспокойся. Возьми отпуск и уезжай куда-нибудь за границу. Чем скорее, тем лучше. Звони мне. Но сюда не приезжай ни при каких обстоятельствах. Не успела Мартина уйти, как у Лоренцо Рибейры зазвонил на столе телефон. Звонила секретарь генерального прокурора Милана: он просил его, не откладывая, зайти к нему. — Скажите господину прокурору, что я буду у него сегодня же в шесть часов вечера, — ответил Лоренцо. Неприятные дела он привык не откладывать в долгий ящик. Генеральный прокурор, худощавый мужчина лет пятидесяти с лишним, в больших очках, разговаривал с ним сухо, но весьма вежливо. — Я побеспокоил вас, чтобы поставить в известность о том, что прокуратурой получено анонимное письмо, содержащее весьма обоснованные и детальные сведения о сомнительном происхождении ваших капиталов. — Неужели в Италии верят анонимкам? — Да, по законам нашей страны также и анонимные сообщения подвергают проверке. Вы перевели на свой счет в Италию весьма крупные суммы — сотни миллиардов лир. — Я — предприниматель, и перевожу свои деньги в Италию, где хочу вложить их в дело. Разве это преступление? — Нет. Если деньги чистые, а не отмытые, не получены в результате незаконных операций. Я не выдвигаю никаких обвинений в нарушении закона. Надеюсь, что не придется этого делать и в дальнейшем. Но предупреждаю, что начата проверка, которая поручена судье Сильвии Конти. — Практически это означает, что мои банковские счета блокированы? — прямо спросил Лоренцо. Прокурор помолчал и после несколько затянувшейся паузы также напрямик ответил: — Практически, да. И поднялся из-за письменного стола, показывая, что их беседа закончена. В ту минуту, когда Рибейра выходил из кабинета прокурора, в другую дверь, соединявшую кабинет со служебными помещениями, постучали. Прокурор открыл ее. На пороге стояла запыхавшаяся Сильвия. — Агента, охранявшего сестру Тано Каридди, оглушили. Мария исчезла, — волнуясь, доложила она. Прокурор набрал номер начальника полиции, и через минуту вся миланская полиция была поставлена на ноги. Десятки патрульных машин и полицейских в форме и в штатском начали прочесывать квартал за кварталом в поисках похищенной женщины. Сильвия сбежала по лестнице, крикнув полицейских своего сопровождения. Внизу она столкнулась с искавшим ее Давиде. — Я еду на квартиру Марии, — кинула она на ходу. Ликата устремился к своей машине и приказал сидевшему за рулем Браччо следовать за машиной Сильвии. — Наверно, нам не стоит ввязываться в это дело. Предоставим расследование полиции, — возразил Браччо. — Вряд ли генерал будет доволен, — добавил он. — К черту твоего генерала. Плевать я на него хотел! Поехали! — заорал Ликата. Никогда еще Браччо не видел Ликату таким разъяренным. У дома Марии уже стояло несколько полицейских машин и столпилась небольшая кучка любопытных. Среди жильцов дома и жителей соседних домов, продавцов окрестных лавок нашлось несколько человек, обративших внимание на то, как какой-то мужчина тащил к машине упиравшуюся молодую женщину. Номера машины, как водится, никто не запомнил. Полицейские записывали приметы похитителя, а Сильвия велела одному из своих людей — «художнику» тут же со слов очевидцев рисовать его портрет. Указанные свидетелями похищения приметы совпадали, и вскоре основа для фоторобота была готова. Внешность у похитителя была легко запоминающаяся: лицо с приплюснутым, наверно, сломанным носом, смуглый, черноволосый, невысокого роста. Ругался и кричал на сицилийском диалекте. Словом, типичный южанин, сицилиец, не похожий на большинство миланцев. Это уже облегчало дело. Фоторобот тотчас передали в банк компьютерных данных министерства внутренних дел в Рим и оттуда, не прошло и четверти часа, поступил ответ: приметы совпадают с приметами ранее трижды судимого Сантино Рокки. Провел двенадцать лет в тюрьме, длинный список преступлений, в том числе похищения и убийства. Сильвия просила передать, что следует объявить его в розыске по обвинению в похищении. Неожиданно к Сильвии подбежал полицейский из одной из патрульных машин: — Из Управления по радиосвязи сообщают, что похищенная уже обнаружена. Ее только что нашли в парке у водохранилища! С включенными сиренами и мигалками все машины помчались к Идроскало. Мария полулежала на обочине опоясывающей озеро дороги. Одежда на ней была разорвана, юбка высоко задрана. Длинные темные волосы всклокочены, лицо покрывали кровавые ссадины. Она еще находилась в шоке. Когда к ней бросился Давиде и, обхватив за плечи, попытался поднять, она дико закричала и оттолкнула его. — Это я — Давиде. Ты не узнаешь меня? — проговорил Ликата. Но Мария с ужасом глядела на него и молчала. — Мария, скорее опиши того, кто похитил тебя, — не отставал Давиде. Подошедшая Сильвия отстранила Ликату и обняла Марию. — Успокойся, Мария. Все уже позади. Не надо бояться, мы уже с тобой. — Принесите одеяло! — крикнула Сильвия полицейским, — и вызовите «скорую». Когда принесли из одной из машин одеяло, Сильвия укутала Марию и, склонившись над ней, продолжала нежно гладить по голове, утешая и успокаивая ее. Потом обтерла платком ее заплаканное вспухшее лицо. Дождавшись «скорую», Сильвия и Ликата поехали с Марией в больницу. У отдельной палаты, куда ее положили, установили полицейский пост. Когда Мария пришла в себя и немного успокоилась, Давиде продолжил свои расспросы, несмотря на протесты Сильвии. Мария рассказала, что похититель был один — описание его совпадало с приметами, сообщенными очевидцами, а насильников было двое. — Большие, страшные, у одного рот полон золотых зубов, — сказала она. Описать помещение, куда ее затащили, Мария не могла — было полутемно, потом она потеряла сознание. Где находится — тоже не могла сказать. Наверно, где-то неподалеку от места, куда ее потом привезли и бросили у дороги. — Позовите ко мне Тано, — просила Мария, — я хочу его скорее видеть. Тано, как зверь в клетке, метался по своей комнате. Сперва он долго ходил из угла в угол, потом начал барабанить кулаками в запертую дверь и требовать, чтобы его выпустили. В большом доме, куда его поместили, не было ни души кроме оставшейся сторожить его Феде. Вообще в дом, в целях конспирации, кроме генерала имели доступ только трое: Ликата, Браччо и Феде. В окружающем дом небольшом парке и на прилегающих улицах дежурили агенты наружной охраны. На крики Тано пришла Феде с подносом в руках — она принесла Тано ужин. В таком состоянии своего подопечного она видела только в первый день, когда он пытался отравиться. Казалось, Тано сошел с ума. — Сволочи! Подонки! — орал он. — Выпустите меня! Куда они все подевались? Почему никого нет? — Вам надо поужинать. Вы два дня как ничего не ели, — проговорила Феде, протягивая ему поднос. — Я болен, не хочу есть! — и Тано поддал поднос так, что весь ужин полетел на пол. — Дура! Принеси мне чего-нибудь выпить! Чего-нибудь покрепче, живее! — Не могу. Тут нет вина. И когда Тано в неистовстве хотел наброситься на нее с кулаками, Феде пришлось показать ему пистолет и крикнуть: — Назад! Стоять! И она вышла из комнаты, заперев снаружи дверь на ключ и предоставив Тано продолжать бесноваться. Сильвия с Давиде решили, что следует привезти Тано к сестре, и, позвонив по телефону из больницы генералу, получили его разрешение. Потом позвонили Феде, чтобы она доставила Тано в больницу к Марии. Тано приехал притихший, испуганный. Вид у него был растерзанный, волосы не причесаны, взгляд блуждающий. Его провели к Марии и все вышли из палаты в коридор, оставив их вдвоем. Встрече их, казалось, не будет конца. Сестра с братом держали друг друга за руки и что-то тихо-тихо говорили один другому. Тано время от времени гладил Марию по голове, по лицу. — Мы уедем с тобой отсюда, — шептал сестре Тано. — Я увезу тебя далеко-далеко, как обещал, на свой остров. Это маленький зеленый островок в океане. Вода в океане голубая, как небо. Мы будем жить там с тобой в белом деревянном домике под пальмами, и вокруг не будет никого чужих. Только мы одни. Обещаю тебе. Феде несколько раз заглядывала в палату, но не решалась прервать их разговор. Наконец вошел Давиде и, легонько тронув Тано за плечо, проговорил: — Уже поздно, Тано, пора уходить. Тано послушно поднялся, поцеловал на прощанье сестру и вышел за ним в коридор. В коридоре Тано приостановился и, обращаясь к Давиде, тихо проговорил, вытянув вперед обе руки: — Вот погляди, как у меня дрожат руки. Ты можешь мне помочь, чтобы они больше не дрожали? — Нет, это зависит только от тебя самого, — ответил Ликата. — Ты сам должен приказать им не дрожать. Раньше ты приказывал им убивать и они слушались тебя. Теперь скажи, чтоб они не тряслись. Они делают то, что человек решает сам. — Ты поможешь мне? Обещаешь? — умоляюще повторил Тано. — А что потом? — спросил Ликата. — А потом… потом я буду работать на вас, — тихо произнес Тано. Наутро Сильвия отправилась к генеральному прокурору. — Как чувствует себя пострадавшая? — спросил прокурор. — Она только вышла из шока. Надо открыть следствие по этому делу. Похищение и изнасилование, — сказала Сильвия. — Да, но дело весьма деликатное… — замялся прокурор. — Наверно, им следует заниматься не нам, а спецслужбам… — Но, взглянув на Сильвию Конти, увидел в ее глазах такую непреклонную решимость, что на секунду задумался, а потом произнес: — Ну ладно, судья, начинайте следствие!