Гоша уже и сам теперь не мог разобрать, что было для него хуже – неизвестность или невозможность помочь. Эти чувства тугим медным комом, больно сдавившим его грудь, стянулись в одно. В отчаяние. Перед его глазами мелькали картины: Ксюша, его любимая жена, провожающая накануне его на работу. Пряди светлых волос выбивались из её собранного на затылке пучка. Эта растрепанность, сочетаясь с её ласковым, заботливым взглядом голубых глаз и мягкой улыбкой, придавала ей самый нежный и очаровательный вид. Ощущения от прощальных объятий и поцелуев. Юра, стоящий на парковке в темноте рядом с полицейским зданием. Юра, смотревший на него, опустив стекло в автомобиле. С грустным видом рассказывающий про отца, потерявшего дочь. Его на редкость несвойственный ему глубокий печальный взгляд. Пустая темная комната в их новой квартире. Жуткая, гнетущая тишина. Видеозапись. Чёрное пятно из леса. Падающее под его напором белое пятно. И брелок в виде кота на асфальте. Снова лицо Ксюши перед глазами. – Прости меня, – прошептал он едва слышно. Воздуха в лёгких снова стало не хватать. Внезапно его телефон зазвонил, заставив все сигнальные системы в организме своего хозяина подпрыгнуть от окончания долго ожидания и нетерпения получить хоть какие-то новости, но звонок, как тут же оказалось, не имел никакого отношения к поискам – звонил Макс Речкин – редактор, которому срочно понадобилось обсудить с ним роман их нового автора, Евгении Васильковой. Сейчас Георгию стоило немалых усилий собраться и сообразить, о чём идёт речь и чего именно Макс от него хочет. Ещё несколько усилий ушло у него на то, чтобы ответить ему, а так же сообщить своему заму, Игорю Антонову, что на сегодня, да и, скорей всего, на ближайшие дни, он остаётся за главного. Ни через час, ни через два, ни позже так ничего и не поменялось. Позвонил Юра и осторожно, тоном, словно уговаривал поесть озлобленного сумасшедшего, готового в любой момент начать буйствовать, посоветовал ему выйти на объездную загородную дорогу, где его подберут, но Георгий не собирался сдаваться. Он знал, что поисковые работы в лесу и по всей окружающей территории сейчас только начинаются. Его задействованность в них, пусть даже и другие сочтут её незначительной, была на данный момент единственным, что он мог для неё делать. И даже если, как он понимал в глубине души, всё это отчасти было лишь иллюзией действий для собственного успокоения. Глава 12 Она не знала, сколько прошло времени и где сейчас находится. Не открывая глаз, она попыталась пошевелиться – и не смогла. Тело будто превратилось в сплошной свинец, налитый тяжёлой болью – словно накануне оно упало с большой высоты и плотно впечаталось в асфальт. Почти сразу же вместе с болью и невозможностью двигаться, пришла тошнота. Тёмно-красные круги, похожие на брызги густой крови, вспыхивали под веками, словно взрывая изнутри черепную коробку. Сплошная кровавая каша. Ксюша медленно, ещё не совсем осознанно, снова предприняла попытку движения. На этот раз, с огромным трудом, та получилась – но в то же время её всю пронзила острая ноющая боль, воткнувшись в неё тысячами ножей, ударами молотка прокатившаяся по костям, суставам и голове, которая едва не разлетелась на части. Кровавые круги перед глазами с грохотом взорвались, озарив мозг слепящей вспышкой тошнотворного света. Она инстинктивно зажмурилась. От боли и тошноты ей стало резко не хватать воздуха, и, желая вдохнуть, она, превозмогая боль, отчаянно начала двигаться и открывать рот, чтобы заглотить как можно больше кислорода. При этом она услышала тихий, жалобный, полный боли стон. Но спустя мгновение поняла, что этот стон исходит от неё самой. Боль усилилась. Теперь она даже могла сказать, в какой точке та достигала наивысшего пика – там, где чувствовалось некое ограничение, стягивающее те места. Запястья. Словно горели огнём. «Он же связал их верёвкой!» Жуткая мысль всколыхнула в ней все недавние воспоминания. Они, возвращаясь, всплывая из чёрных глубин, окутывали её, медленно, по мере их излияния, погружая в тошнотворный, сковывающий тело страх. Воспоминания, больше походившие на кошмар. Не на реальность. «Может, так оно и было? Может, мне просто приснился дурной сон? Пожалуйста, хоть бы всё это оказалось так!» Ксюша дрожала, и всё не решалась открыть глаза, опасаясь того, что может увидеть. Теперь, почти придя в себя, она осязанием могла понять, что лежит на чем-то мягком. Это, пожалуй, могло послужить аргументом для того, что ей всё приснилось, и она сейчас лежит дома, в своей кровати. Но боль во всем теле, и ещё более острая, боль в области запястий – режущая и очень противная, словно их заживо пилили циркулярной пилой – не прекращалась. Ксения наконец с трудом открыла глаза. Вместе со светом, упавшим на сетчатку глаз, по мере различения места, в котором она оказалась, в её сознание втекал ужас – сливаясь с тем, что уже и так в ней был, и образуя единый, большой и безнадёжный кошмар, опутавший липкими сетями. Как продолжение предыдущей главы. Нет – как растянутый и всё никак не заканчивающийся финал. Финал её жизни. Ксюша почувствовала, как пот катится по её лицу, стекая с носа во внутренний угол левого глаза, а одежда прилипла к спине. Она зажмурилась и заморгала, силясь до конца разглядеть место, где оказалась. Это была полутёмная комната. Но приглядевшись, Ксюша заметила, что в потолке есть щели, сквозь которые пробивается свет. Дневной свет. Значит, уже утро или день… Сколько часов прошло с тех пор, как она была в подвале? Или даже суток? Под ней скрипнули доски. Оглядевшись, она поняла, что лежит на старой кровати, застеленной матрацем. И тут она наконец-то увидела свои руки. От тошноты и какого-то сопряженного с ней мерзкого чувства, вызывающего желание дергаться всем телом, выскочить из него и бежать при виде увечий, у Ксюши так закружилась голова, что она снова чуть не упала без чувств. Пытаясь вдохнуть вдруг резко сокративший вокруг воздух и всхлипывая от боли и ужаса, она попыталась пошевелить кистями рук, связанными прочной верёвкой, которая разбухла от её крови. Кровь пропитала также рукава её блузки; стекала на ладони. Движения только усилили режущую боль. Она увидела, как её окровавленные руки трясутся при этом мелкой дрожью, и подавила рвущийся изнутри визг. Ксюша обнаружила, что каждая верёвка, длиной приблизительно в полметра, сделав несколько узлов на железной ручке кровати, уходила куда-то за изголовье. Еле справившись с приступом паники, она попыталась подтянуться и заглянуть под кровать – и едва не закричала от усилившейся боли, когда верёвки лишь глубже впились в её израненные запястья. Взгляд Ксюши окончательно прояснился, избавившись от сонной пелены, и окружающая обстановка начала приобретать новые детали и подробности. Прежде всего, она заметила, что в полутора метрах от кровати, прямо напротив неё, находится дверь. Сейчас невозможно было определить, из чего та была сделана – закрытая, кажущаяся абсолютно гладкой, она плотно прилегала к косяку, и была выкрашена идеальным слоем тёмно-голубой краски – как и все стены здесь, и даже потолок. Помещение, насколько она могла судить, было небольшим. Пол она сильно разглядеть не могла – только заметила, что он был тёмным. Стена справа от Ксюши была пустой, голой, без всяких щелей. Слева же обстановка была немного иной – она с опасливым удивлением увидела ещё одну дверь напротив себя – правда, та явно была деревянной, с выступающими досками и обычной железной ручкой, которая почему-то не была покрашена, как всё вокруг. После этой двери, дальше от изголовья кровати, стена уходила вглубь, делая небольшой закуток. Любые зазоры в ней, как и в двух других стенах, отсутствовали. Свет, помимо потолка, падал ещё сзади – значит, он проникал из щелей той стены, что была за её головой – которую она, как ни пыталась, не могла рассмотреть. «Тогда вероятно, что потолок и стена сзади сделаны из деревянных досок». Эта мысль немного обнадежила её. Дерево – не железо и не бетон. Его, если что, можно будет попробовать распилить, выломать, расшатать и даже расковырять. Ксюша ещё раз посмотрела наверх и пригляделась. Да, так и есть. Потолок был выложен из досок, тщательно выкрашенных в цвет сумеречного неба. «Интересно, насколько они прочные и плотные?» Ксюша и сама понимала неутешительный ответ на этот вопрос – было бы странно использовать для внешнего покрытия ненадежный материал (она внезапно вспомнила, как в пятилетнем возрасте любила наблюдать за дедушкой, строившим баню на дачном участке, а мама ругалась, что она бегает рядом с кучей досок, из-за которых можно упасть). Да и потолок высоко. Даже с учетом того, если ей удастся освободить руки и встать на кровать. Нужно подойти к дальней стене – возможно, ломать её будет проще и доступней. Только для этого обязательно надо выпутаться. Внезапно на неё ледяной цепенеющей волной ужаса накатило воспоминание, буквально прижавшее её к кровати. Тот монстр. Это ведь он похитил её, и привязал здесь. Маньяк (при мысли об этом у неё от ужаса закружилась голова, и едва не остановилось дыхание), убивающий женщин и хранящий их в скелеты в том страшном подвале. И полуразложившиеся трупы. Чтоб её не вырвало прямо здесь, Ксения сделала несколько глубоких вдохов, но при этом в голове у неё не прекращала эхом, как от удара кувалдой, отдаваться мысль: «Где он сейчас?» Что, если он находится прямо за входной дверью? Зачем он её вообще сюда притащил? К горлу вместе с тошнотой поднялась паника. Воспоминания из тёмных глубин приобрели отвратительно чёткую форму. Ксюша изо всех сил закрыла глаза, пытаясь отогнать их, и начала метаться по кровати, отчаянно выкручивая руки, не обращая внимания на боль, пытаясь освободить их. Из глаз снова градом катились слёзы, а из ноющей груди рвался отчаянный крик, которому мешало вырваться сдавленное горло. Длины верёвок ей хватало лишь для того, чтобы слегка приподнять голову – даже не сесть, а развязать узлы, сколько она ни старалась, сдирая при этом все ногти и кожу на пальцах, никак не получалось. Ксюша даже изловчилась и начала пытаться растянуть их зубами. Плача, она снова и снова кусала окровавленные верёвки, чувствуя во рту металлический привкус железа. Она даже не могла сказать, был ли он только от верёвки, или же она в своём стремлении поранила себе дёсны и слизистую рта. Слёзы капали с её щёк на воротник блузки, смешиваясь с кровью от раненой вчера шеи. Она всё продолжала крутить руками и грызть верёвки, готовая уже отгрызть себе руки, словно зверь, попавший в капкан, жертвует лапой, спасая себя от жестокой, мучительной смерти. Хотя в большинстве случаев охотники умерщвляют животных быстро. А вот ей, судя по вчерашнему, грозит иная участь… Больше всего на свете теперь Ксюша боялась даже посмотреть в сторону двери напротив. Но в данный момент она и не смогла бы сильно ничего разглядеть – от слёз и отёка глаз зрение снова потеряло свою чёткость. Поэтому то, что дверь отворилась, она поняла по громкому характерному звуку щелчка, за которым последовал скрип. Самый страшный скрип в мире, от которого плач застрял у неё внутри, а сердце застыло и остановилось. Она слышала его шаги. Чувствовала его приближение. Шаги остановились, но теперь в наступившей тишине явственно слышалось его дыхание. Кажется, он её разглядывал. Ксюша чувствовала, как слёзы начали стекать ей в уши, а в душе поднималась горькая ненависть. На него. На себя – она так и не смогла придумать, как спастись, и не смогла убежать. На все обстоятельства, приведшие её к такому жуткому концу. Нет, она будет смотреть на него. Покажет ему взглядом, как сильно она его ненавидит. Он должен это узнать. Она приоткрыла глаза и сквозь слёзы разглядела наклонившуюся над ней чёрную фигуру.