Гоша признался себе – с тех самых пор, как пришёл в сознание, он сильно мечтал вновь увидеть её. Он понимал, что у Ксюши всё было наоборот. По тому, что рассказал Юра, он мог судить – после всего пережитого ей сейчас настолько плохо, что она не хочет никого видеть, и никуда выходить. Но то, с каким рвением его жена пыталась защитить похитившего и удерживающего её маньяка, не давало ему покоя. Он просто боялся, что это может означать. – Да, она спрашивала о тебе, – пробормотал Юра. – Я вкратце рассказал ей, что ты был ранен и лежишь в больнице, но уже всё нормально, и ты обязательно поправишься. Это её сильно… взволновало и напугало, поэтому врач намекнул мне не углубляться в эту тему. И я с ним согласился. Знаешь, думаю, ей сейчас вообще не хочется говорить ни о чём, что относится к тем событиям. Это нормально, – Юра ободряюще улыбнулся ему. – Поверь, вы ещё обязательно увидитесь. – Это я понимаю, – Гоша устало кивнул в ответ. – Вот только Ксюша… – собравшись, он решительно продолжил озвучивать свои наблюдения. – Ты заметил, как она вела себя при задержании Михайленко? Она ведь… пыталась защитить его от всех вас, – он осознал, что произнёс это будто с давящим на голосовые связки тяжёлым предметом. – Да, Гоша… Конечно, – вздохнул друг, и печально опустил голову. – Это наша вина. Мы должны были такое предусмотреть – тогда не пришлось бы всё это… и буквально отцеплять её от него. Да и потом… Хорошо, что я успел схватить Ксюшу и оттащить – она ведь в таком состоянии легко могла угодить под чью-то пулю… Гоша, у неё просто произошло помешательство! Психолог, которая наблюдает её в больнице, тоже так объяснила. Это не психическое расстройство – это такая защита: когда жертва слишком долго находится под влиянием тюремщика, то начинает ему сочувствовать, и встаёт на его сторону. Я знал об этом – но лично раньше не сталкивался. Ничего страшного – постепенно это проходит. Гоша тяжело выдохнул. По нему – так во всем этом не было ничего хорошего. – Не покидай её, Юра, – попросил он. – Кто-то должен быть с ней – а когда её выпишут, тем более. Если я к тому времени не выйду… – Гоша, ты мог мне об этом даже не напоминать, – покачал головой друг. – Не стоит излишних благодарностей! – поспешно прибавил он, прежде чем Гоша открыл рот. Тут Юра глянул на часы. – Ох, Гошан, мне пора бежать, прости! Ещё надо заскочить в отдел. Ты давай тут, приходи в себя. Врачи говорили, уже в конце этой недели тебя могут выписать. Так что поторчишь тут ещё чуток – и снова здоров и свободен! Все, я пошёл. Он уже открывал дверь, когда Гоша окликнул его. – Юр… Я хотел бы принести тебе соболезнования, – тихо сказал Георгий. – Гена был отличным парнем. За то время, что был я вами, я успел это понять. Он был хорошими человеком, коллегой и другом. Это… большая потеря. Для всех. И второй погибший, Гриша… Мы их не забудем. Юра склонил голову и посмотрел в пол. – Да, это так, – тихо прошелестел он. Нам будет очень не хватать… Гены, – Юра, помолчав, вдруг горько улыбнулся, отвернулся от Гоши и, смотря в стену, сказал: – Просто удивительно… что его не будет. Ведь как так… Как так может быть? Разве может? Я с ним столько успел проработать – а… а теперь никто не будет дразнить меня Гулливером… да ещё Купидоном, потому что я родился четырнадцатого февраля! – у Юры вырвался истерический смешок. Губы его начали подрагивать. А Гоша вдруг вспомнил их поездку до квартиры Михайленко. Тогда он подумал, что полицейские ведут с ним себя несколько скованно, потому что Георгий не был для них своим. Но сейчас осознал: просто они боялись ранить его – человека, с чьей женой случилось такое несчастье – своим весельем. А погибший из следственного комитета даже умудрился это сделать – однако нашёл в себе силы извиниться. Он почувствовал прилив благодарности ко всем – и живым, и мёртвым, – кто участвовал в расследовании. И немаловажным оказался факт – помимо основной работы, все они не переставали оставаться людьми. Сморгнув слёзы, друг смог взять себя в руки. Ещё раз кивнув Гоше в знак понимания, он ушёл. Свет, падающий из окна, стал ярко-оранжевым – солнце почти скрылось за горизонтом. Вдалеке на небе уже виднелись горящие розово-лиловые полосы. А Гоша лежал и думал. Как и прежде, Михайленко был ему всецело отвратителен. Он вспомнил, как увидел его тогда, и подумал – странно, что подобный душегуб может внешне так походить на обычного человека. Но всё же, теперь к этому добавилось ещё что-то непонятное. Там, в проёме забора, видя её огромные, наполненные пронзительным страхом голубые глаза на бледном лице, Гоша подумал, что Ксюша сильно боится своего тюремщика. А позже – что перестрелка, которую начал маньяк, шокировала жену настолько, что она потеряла рассудок. Но потом, когда он лежал, истекая кровью, на холодной земле под каплями дождя и смотрел на Ксю, стараясь различить её маленькую, хрупкую (ещё более, чем раньше) фигурку за потоком хлынувшей с неба воды – у него проскользнули и другие мысли. Не только о ней, но и о самом Артёме. О его действиях. У Гоши было чувство – помимо ненависти к нашедшим его полицейским и ярости от потери дальнейших возможностей заниматься своим увлечением маньяка могло подвергнуть в такое неистовство кое-что ещё. То, что сподвигло Артёма попытаться его убить. То, из-за чего и Ксю готова была насмерть стоять за своего тюремщика. Гоша устало закрыл глаза. На душе у него скребли кошки. Он не хотел думать о том, какие отношения могли сложиться у Ксюши с Артёмом во время её пребывания в плену. И не хотел соглашаться с предположением, казавшимся ему сейчас единственно очевидным. Потому что пока он просто не мог этого понять. Глава 52 Луч фонарика, направленный Ксюше прямо в глаз, был буквально ослепляющим. Она моргнула, стараясь сдержать стремительно набегающие слёзы. Пара секунд – и вот аналогичной процедуре подвергся уже второй глаз. Очередной осмотр. Ничего нового. Всё это казалось таким же странным, как и само её пребывание здесь. Ещё с детства у Ксении сохранились неприятные воспоминания о том, как в пять лет пролежала в детском отделении с тяжёлым гриппом, и с тех пор надеялась, что ей больше не придётся испытывать на себе прелести длительного стационарного лечения. Впрочем, здесь было что-то иное. Да – так же, как и двадцать пять лет назад, она снова оказалась в центре пристального внимания докторов и медицинских сестёр. Несмотря на то, что сейчас Ксюша не являлась больной, к ней относились так, будто она представляла собой невиданное явление – только что найденная во время экспедиции на чужую планету новая форма жизни, или обыватель, убивший голыми руками в океане множество окруживших его кровожадных акул. Явление удивительное, непредсказуемое и неизученное. И потенциально опасное – такое, что на всякий случай лучше держать в закрытой одиночной палате с охраной. За время, прошедшее с момента поступления Ксюши в больницу, её осмотрели, наверное, врачи почти всех специальностей (хвала небесам, хоть не патологоанатомы – мрачно шутила она про себя). Поначалу Ксюша пыталась этому сопротивляться – но вскоре ей сделалось всё равно. Для себя же лучше – при особенно высказываемом недовольстве (таким, к примеру, всегда сопровождались осмотры у гинеколога), ей вводили дополнительные дозы седативных средств – к тем, что она и так получала три раза в день. Этот факт, или же её собственные эмоции превратили реальность в вязкий, серый кисель – стало абсолютно неважно. В конце концов, доктора, выполняющие свою работу в больнице – пусть даже считавшие нового пациента некой диковинкой – не были чем-то необычным. Чего нельзя было сказать о полицейских. Примерно на четвёртый день её пребывания здесь (насколько точно Ксюша могла быть уверена в дате), к ней в палату зашёл высокий мужчина с тёмными растрёпанными волосами лет примерно около тридцати пяти. Его серые сильно измятые брюки странно гармонировали с шёлковой, белой, и явно дорогой рубашкой, поверх которой посетитель набросил больничный халат. Представившись майором следственного комитета, он сел на тут же принесённый ему стул, достал из портфеля ручку, листы, сделал скорбную мину, и принялся осторожно, будто беседуя с буйной сумасшедшей, убеждать Ксюшу рассказать всё, что произошло с ней с момента выхода из «Вишневого света». Делать это ему пришлось довольно долго – в силу того, что она просто не могла ни о чём говорить. Может, потому, что большая часть произошедшего тем вечером и в первые дни плена почти не отложилась в её памяти – а может, из-за того, что при любом отзвуке упоминания Артёма внутри снова открывалась огромная кровоточащая дыра. Следователь, как назло, только продолжал наседать. Ксюша видела, что он старался быть милым и обходительным. Но всё-таки понимала, что это всего лишь маска, необходимая ему для получения нужной информации. Знала – на самом деле он с удовольствием встряхнул бы её, прижал к стене и криком выбивал показания, находясь в миллиметре от её испуганного лица. Хотя, даже так Ксюша не смогла бы ничего сказать. Только не о нём. – Я понимаю, Ксения Геннадьевна, вам тяжело. То, что он с вами сделал, это… – майор шумно выдохнул и покачал головой. – Возможно, вы боитесь. Он попытался прикоснуться к ней, но Ксюша отдернулась. – Но поймите – он больше не сможет причинить вам зла. Преступник надежно заперт в СИЗО. – Он… он жив? Он в порядке? – она медленно подняла голову и посмотрела собеседнику в глаза. – Что? А… да, – тот сначала растерялся, но быстро взял себя в руки. Однако в глазах его по-прежнему мелькало что-то, похожее на удивление, которое, впрочем, через пару секунд перешло в сочувствие. – Сотрясение мозга получил при задержании. Но ничего страшного, скоро он будет здоров, как… Остаток фразы Ксюша не расслышала. Только почувствовала, как на колени ей упала собственная слеза. Одна, потом другая, третья… Она заметила, как следователь испуганно вскочил, что-то крикнул. Потом появились врачи, и всё снова погрузилось в тягостное забытье. На следующий день, перед обедом, дверь палаты открылась, и к ней буквально ввалились дядя Ефим и Саша, её тридцатилетний племянник. Слов они произносили мало: плакали, обнимая её (несколько сдержанно, боясь, как она на это отреагирует), и просто сидя рядом. Ксюша с болезненно сжавшимся сердцем отмечала, что у дяди появилось ещё больше морщин. Внук же его с их последней встречи, произошедшей за месяц до похищения Ксюши, стал ещё более худым, а подбородок вытянулся и заострился. – Папа нашёл новую работу? – только и смогла выдавить из себя она, глядя в голубые, ещё влажные глаза Александра Архипкина. – О… нет, пока нет, – растерянно ответил тот, посмотрев на деда. Они обеспокоенно переглянулись между собой. – Ищет. – Милая, мы все… искали тебя, – хриплым голосом сказал дядя Ефим, осторожно касаясь плеча Ксюши, словно проверяя, что она никуда не исчезла. – Ваня с Сашей, они… ко мне переехали. Мы держались все вместе. Так было легче. Лёша – он как узнал, тоже хотел приехать. Он же сейчас с Раей и Юлей в Греции. Мы уж его отговорили… Ксюша знала, что старший сын дяди, её двоюродный брат Алексей, будучи архитектором, часто ездил в заграничные командировки. В этот раз он взял с собой жену и дочку от первого брака. Племянница старше её на два года, но Ксюша не особо помнила Раису: в последний раз она видела ту в девять лет – перед тем, как Рая вместе с матерью эмигрировала в Украину. – Анита тоже заходила. Ребята молодцы. Вместе каждый день в Сертинск звонили, и Сергею Антоновичу, и Гоше… Он тоже не оставлял нас. А тебя особенно. При упоминании о нем её пробила холодная дрожь, и Ксюша громко всхлипнула. К счастью, дядя сменил тему. Но она просто не могла вслушиваться в дальнейший разговор, с ужасом думая о том, что будет делать, если муж вдруг придёт сюда. Дядя с племянником пробыли ещё несколько минут, и Ксюша всё это время не могла дождаться, когда они уйдут. Да, встреча с ними позволила ей испытать радость – только чувство это было каким-то горьким и странным. Словно близкие говорили не с ней, а с её призраком. Помимо этого, она думала о Гоше – и от этого ей совершенно не становилось лучше. Но когда через некоторое время к ней заглянул Юра, по его удручённому виду Ксения поняла, что здесь что-то не так. Опасаясь, что друг мужа пришёл сюда явно не с хорошими новостями, она, почувствовав головокружение, попыталась задать ему тот самый вопрос. Хотя после произнёсения имени Гоши изо рта у неё вырывались только отдельные слова, Юра моментально понял все, и рассказал о полученном Гошей ранении. Но, прежде чем Ксюша успела как следует испугаться, он успокаивающе заверил, что сейчас с её мужем всё будет хорошо. Казалось, можно было больше не волноваться, что он захочет навестить её в ближайшие дни – однако от полученной информации на душе у Ксюши стало ещё тяжелее. Безусловно, Гоша – герой, и самый замечательный в мире мужчина. И, разумеется, заслуживает в этой жизни самого лучшего. И самую лучшую женщину. А поэтому она больше не сможет с ним быть. Сидя в одиночестве, Ксюша вздохнула, и почувствовала, что снова плачет. Да – увы, но она права. После того, что произошло между ней и Артёмом – у неё нет никакого морального права оставаться с Гошей. Она сама этого просто не выдержит. * * * Посетители приходили теперь к ней каждый день. Мысленно Ксюша поделила их на две категории. В первую входили близкие ей люди, а во вторую – полицейские. Юру же она так и не определилась, к какой отнести – так что он, как и в реальности, метался между двумя. Дядя Ефим и Саша навещали её каждый день. Иногда к племяннику присоединялись и его родители – Ксюшин двоюродный брат Иван и его жена Маргарита. Анита Ахметова, её подруга, также не отставала. Зайдя дрожащей поступью на следующий день после первого визита дяди и Саши, она вытащила из объёмной сумки кучу любимой еды Ксюши, и нерешительно, то и дело тревожно глядя на неё, пыталась рассказывать последние новости об их общих знакомых, но в итоге расплакалась и принялась её обнимать. Последующие визиты стали несколько проще, но всё равно Ксюша чувствовала, что Анита явно не знает, как строить общение с этой молчаливой, подавленной, новой версией прежней подруги. С теми, кто знал её меньше, и пришёл всего один раз, было полегче. К таковым относились Нина, жена Юры, внезапно навестившая её редактор Маргарита Ивановна, а также охранник издательства Пётр Петрович (к счастью, они почти не упоминали о Гоше). Была даже директриса её бывшей школы Марта Васильевна с огромным букетом цветов. По количеству постоянно присылаемых ей посылок, писем и букетов Ксюша подозревала, что на самом деле желающих посетить её было больше – просто далеко не все прошли «негласный контроль». Но в любом случае, её это устраивало. С близкими людьми Ксения могла позволить себе почти ничего не говорить – все они понимали её настроение, вплоть до того момента, когда она желала побыть одной. С полицейскими же всё было по-другому. Помимо того, первого следователя, которого, как запомнила Ксюша, звали Сергей, к ней часто являлся и другой – толстый, лет пятидесяти, с блестящей лысиной (как она поняла, он был из отдела сертинской полиции). Иногда они заявлялись сразу вдвоём. Всё, что они делали – это всячески пытались выудить из неё как можно больше сведений о том, что происходило с ней в доме Артёма. В конце концов, следователи даже начали строить беседу таким образом, чтобы Ксюша могла отвечать лишь «да» или «нет». Во время таких разговоров они параллельно выкладывали ей всё, что им было известно про её похитителя. Впрочем, ничего нового Ксения не услышала – добытая полицейскими информация лишь подтверждала то, что Артём рассказывал ей сам. Но когда они начинали говорить про совершенные убийства и предполагаемых качествах личности преступника, Ксюша полностью переставала их слушать. Едва сдерживая слёзы, она кусала губы, вцеплялась руками в одеяло или простыню, и пыталась отогнать гнев. Для них для всех он был не более, чем жестокий серийный убийца. Эти люди всё равно понятия не могли иметь, каким был настоящий Артём. И уж точно не поверят тому, как он вёл себя с ней – в моменты, когда они действительно начали узнавать друг друга. Никто, кроме Ксюши, не видел, как в его глазах загорался свет, а на лице появлялась улыбка – в моменты, когда он смотрел на неё, говорил с ней, прикасался к ней. Она и не собиралась делиться настолько личными воспоминаниями с кем бы то ни было – они принадлежали только ей и Артёму. И Ксюше не хотелось, чтобы равнодушные служители закона выкачали их мир, словно озеро, превратив в ссохшиеся официальные бумаги. Единственное, что она сделала – кратко описала работавшему с ней психологу, миловидной женщине сорока с чем-то лет, как Артём заботился о ней, кормил, водил на прогулки, и на её вопрос, имеет ли она к нему претензии, Ксюша уверенно ответила «нет». Ну, разумеется, дама не могла не передать всё это следователям – когда речь в деле идёт о серийном маньяке, этические кодексы не играют никакой роли. – Зачем вам это? – не выдержав, сказала она после того, как Сергей Антонович (Ксюша наконец-то запомнила его отчество) объявил, что Михайленко (они предпочитали называть его преимущественно по фамилии) всё равно светит пожизненное – несмотря на то, что его причастность к большей части совершенных преступлений доказать не удастся. – Вы утверждаете – того, что удастся доказать – уже хватит, чтоб закрыть его, – Ксюша с яростью мотнула головой, сбрасывая со лба упавшую прядь волос. – Мой случай, я так поняла, вам не особо нужен. И я… я не хочу в этом участвовать. Всё, что я говорила, вам уже рассказала психолог. Если хотите – я и сейчас заявляю, что против Артёма ничего не имею. А теперь я просто хочу всё забыть. Забыть и жить дальше! Истерически рассмеявшись, она откинулась на стену. За всё время пребывания в больнице Ксюша ещё никому не говорила столько слов одновременно. Пожалуй, увидев её в таком состоянии родственники, они бы немедленно настояли тут же прекратить с ней беседу. Она вспомнила, как поначалу следователь комитета предлагал опрашивать её только в присутствии близкого – но Ксения категорически отказалась. Уж лучше умереть, чем позволить услышать родным подробности своего похищения.