– Что ты, – рассмеялся он, – я наемный начальник таксопарка, а он и еще два парка принадлежат… запоминай: Михаилу Михайловичу Михайлову. Очень сложно запомнить, но надеюсь, память у тебя на профессорский максимум тянет. Задание понятно? Приступай хоть сегодня, это и будет твое испытание. Санька выразила желание тотчас познакомиться с внутренностями шедевра, до этого в раритетах она не копалась. Оставив девушку, Наумыч с Глебом поднялись назад в кабинет, второй по пути тихо бурчал: – Издеваешься, да? Эта груда бесполезного железа стоит пятый месяц, она плачет – так хочет в музей! Она не подлежит ремонту, если, конечно, не выпотрошить ее полностью и не поставить новье. Шеф ни хрена не понимает, так надо объяснить ему. Или ты хочешь, чтобы Михайлов увидел, как Санька копается в его раритете, и поднял хай? Ты у нас женоненавистник? – На работе да. Если она такая крутая, как вы оба расписали, поставит «Мерс» на колеса, а не поставит, пусть идет в официантки. За свои слова надо отвечать. Вошли в кабинет, а там высохшая до костей Зубровка шваброй по полу елозит. Зуброва Лидия Петровна выглядела старше своих пятидесяти на добрых два десятка лет из-за пристрастия к алкоголю. По той же причине, но отталкиваясь от фамилии, и дали ей кличку, ведь «Зубровка» – известный бренд алкогольной промышленности. Она не обижалась, как большинство пьяниц в период ремиссии, Зубровка была доброй и услужливой. Увидела вошедших и перед Наумычем, которого безмерно уважала за то, что на работу ее взял, дорожку отмыла до самого стола. – Ну и вредный же ты, Наумыч, – бросил тем временем Глеб и, беззвучно выругавшись, ушел. Но как же было не выместить зло на двери? Всегда в первую очередь страдает она, безответная дверка пострадала и на этот раз, едва не слетев с петель. Наумыч даже не вздрогнул, он не такое здесь видел со времен развитого социализма, привык. Возмутилась Зубровка, засеменив со шваброй к выходу: – Дверью-то чего хлопать! Ты че, за нее платил, твоя она, да? Не, ты смотри, Наумыч, че за народ, – она двинулась назад к столу, не выпуская из рук свой инвентарь. – Никакого уважительного почитания с поклонением! – Да ладно тебе, – отмахнулся он. – Ага, – согласно кивнула она. – И ладно. Я тут убралась… Пойду себе, да? Домой? Ну, через часик, да? Зубровка свое дело знает, претензий к ней не бывает, отчего же не отпустить ее пораньше? Налив душистого чаю из термоса в эмалированную кружку, Наумыч подошел к окну, из которого мастерская была как на ладони. Вот, пожалуйста: два мастера (один женатый, между прочим) сунули головы в нутро «Мерседеса»-инвалида вместе с девчонкой. – Стоило появиться юбке, и все тут как тут вокруг ее задницы, – проворчал Наумыч. – Это ж никакой работы не будет. 5 Ия тупо смотрела в монитор, покусывая авторучку, не догадавшись занять себя игрушкой. Нет, правда, часок покидаешь разноцветные шарики и на это время полностью отключаешь мозги, что нелишне в столь загадочной ситуации. Поскольку ее ничто не отвлекало, Ия искала в закромах памяти, когда и о чем говорила Виктория. Хотелось дать хоть самое примитивное объяснение ее смерти, но она не припомнила ни одного момента, проявившего Тошку с потайной стороны. Вероятно, тайных сторон та все же не имела. Точно-точно, иначе Виктория вела бы себя странно, стало бы заметно по ее поведению или фразам, по лицу или глазам, если бы с ней творилось что-то не то. А Виктоша была обычной, повседневной, не изменяющей своим привычкам! Получается, убийству ничто не предшествовало? Но так не может быть! За что же ее? Почему? Кому, как не Ие, ответить на этот вопрос? А ответа у нее даже приблизительного нет, точнее, версии нет. Зато есть тревога. Как будто внутри сидит какое-то существо, сжалось до комочка и дрожит от страха, дрожит… – Да пошла ты!.. – резануло слух крепкое словцо, без сомнения, адресованное бухгалтеру Римме Таировне, больше-то женщин в офисе не бывает, кроме уборщицы, которая приходит рано утром. Поневоле Ия очнулась и, увидев, как вдоль стеклянной мозаики стены стремительно шагает Варгузов с видом свирепого тузика-дворняги, приуныла. Рудольф имел небольшой офис скромного вида – пустых трат он не выносил. Помещение выкупил в лучшие времена, сделал ремонт, там, где было можно, воздвиг эффектные стены из стеклоблоков, обставил его современной и качественной мебелью – тут он денег не пожалел. Не обзаводился Рудольф и длинноногими секретаршами, ибо бездельникам он не платит, а отпечатать на компьютере бумажки и взять телефонную трубку найдется кому. Обычно офис пустовал, как сегодня, и Ия занервничала: по всей видимости, сейчас Варгузов начнет бузить, а она не готова к скандалу. Вот и он. Остановился, едва переступив порог, а дышит… а ноздрями шевелит… будто он бык, который гонялся за матадором и успешно загнал его в угол. Вон и его глаза навыкате налились кровью, пальцы сжал в кулаки – чего доброго, побьет ее. Тем не менее Ия излучала покой и ни в коей мере не показывала истинного своего состояния. – Где он? – прохрипел взбешенный бык, хотя, если честно, для быка был Варгузов мелковат. – Рудольф Тимофеевич? – спросила Ия, ведь дурацкие вопросы существенно снижают накал, так она полагала. – А что, тебя еще кто-то трахает? М-да, мелковат он не только внешне. Понятно, что ему нужно унизить ее, тем самым нанести оскорбление Рудольфу, а казался вполне приличным человеком. Ия проглотила откровенное хамство, за которое по роже бьют. Был бы здесь Рудольф, Варгузов уже валялся бы на полу с расквашенным носом. Не следовало давать ему повод продолжать в том же духе, но она дала: – Что вы себе позволяете? – Ты же у него штатная подстилка, должна знать, где твой… – Прекратите! – повысила и она голос. – Первое: я не знаю, где Рудольф Тимофеевич. Второе: кто и что со мной делает, а также кто я такая, никого не касается, кроме меня. И третье: убирайтесь вон. Варгузов кинулся к ее столу, но Ия выдержала натиск и даже не подалась назад, а у него не поднялась рука на женщину, он только кулаки водрузил на столешницу и процедил ей в лицо: – Передай ему: я не проглочу подлянку, не-ет, пусть не надеется. Он возместит мне убытки, иначе я вас… И вдруг Варгузов, будто ветром гонимый листок, отлетел от стола и врезался в стену, слава богу, капитальную, а не стеклянную. На его месте стоял Борис – зам Рудольфа, точнее, управляющий одного из предприятий. Ия и не заметила, как он вбежал, но поняла, что Боря все слышал. Кстати, не только он, посему она стыдливо опустила длинные ресницы, слушая продолжение угроз Варгузова: – Всю вашу кодлу разворошу! Уроды! В суде доказать ничего не смогу, но есть другие способы отплатить. Подонков надо учить! И я вас проучу… Борис «помог» ему найти выход, схватив за шиворот, – Варгузов ростом был далеко не исполин, затем молодой человек вернулся наверняка за благодарностью, Ия, так и не поднимая глаз, выговорила: – Спасибо, Боря, ты вовремя появился, иначе я совершила бы преступление. – Что это Варгузова так понесло? – упав на стул напротив нее, осведомился заместитель Рудольфа. Впрочем, меньше всего его интересовал потерявший над собой контроль Варгузов, Борис получил повод заговорить с Ией, а она не могла избежать диалога, что парня очень устраивало. – У них свои дела с шефом, – уклончиво ответила Ия. Когда тебя во всеуслышание оскорбляют, кураж невозмутимой леди испаряется, ведь она не бесчувственное бревно. – Он угрожал, – сказал Борис. – Значит, что-то серьезное произошло, а ты… ты же в курсе дел шефа. Логично, что и тебе досталось. – Я не в курсе, – заявила она, притом запальчиво, и наконец подняла свои дивные очи, чистые и глубокие. – Все вопросы к шефу. – Не сердись, Ия. Не хочешь говорить, не надо, но… – Борис подался к ней, уложив локти на стол и провокационно улыбаясь. – За тобой должок. Если бы не я, мы недосчитались бы в своих рядах главного менеджера. – И что ты хочешь? – Не пугайся, всего лишь… Вечером скажу, угу? – Угу. – Как только он ушел, Ия схватилась за телефон. – Рудик, прости, это важно… Изматывающая атмосфера. Чуждая Рудольфу, ведь он, находясь под воздействием чар Ии, бессознательно стремился перенестись к ней, но не мог, оттого и слонялся с кислой миной, не зная, куда себя деть. Особняк родителей Альки строился одним из первых в городе, в задачу главы семьи входило стать первейшим, а первенство, как известно, должно побить какой-никакой рекорд. Отец Альки увлекся гигантоманией и выстроил здоровенную коробку из кирпича – ноу-хау того периода, – демонстрирующую и по сей день: здесь живут богато. Впрочем, двадцать лет назад представления о богатстве были очень убогими, как и воображение, потому дворец получился в результате хатой, только в три этажа. Внутри трехэтажная хата перестраивалась сто раз и выглядит сейчас шикарно. Мать Альки не показывалась, во дворе дежурила «скорая», стало быть, здоровье несчастной женщины под угрозой, а отец с безучастным выражением сидел в кресле в гостиной и сжимал в руке сотовый телефон. Иногда ему звонили. Иногда к нему подходили и шепотом что-то выясняли. Олеся сидела подле него, время от времени подносила ему стакан с водой, а то и на правах хозяйки вела переговоры с какими-то людьми, но если решить проблему самостоятельно не могла, подводила их к главе семьи. А Рудольф маялся. Он что, оживит Альку? От его присутствия кому-то легче станет? К тому же где предмет страданий? Его нет, ибо ту, кого старательно оплакивают, разнесло в клочья. Позвонила Ия, он вынужден был выйти на террасу, где сновали знакомые и незнакомые люди, и шепотом предупредить: – Сейчас не могу говорить, позвоню позже. – Рудик, подожди! Приходил Варгузов, он просто озверел… – Да гони ты его! – Прогнала. Но он угрожал… Рудольф, мне страшно, после всего случившегося я боюсь за тебя, он же на все способен… – Может, и способен, но никогда не решится. Не кисни, я постараюсь вырваться чуть позже. – И совсем тихо добавил: – Целую тебя. Жди… Только сделал разворот на сто восемьдесят градусов, чтобы найти тихий уголок да вздремнуть, и чуть не столкнулся лоб в лоб с Лелей – приятельницей жены. В сущности, их всех можно назвать друзьями, не беря в расчет прохладные отношения. Учились вместе, стало быть, знают друг друга чуть ли не с пеленок, и настолько хорошо знают, что тайн как таковых между ними быть не может, это печально и очень неудобно. Эффектная Леля была оригинальна хотя бы тем, что излучала холодный вселенский покой, бесстрастна, как мраморная статуя, никогда не угадаешь, что у нее на уме. Сигарета в ее мундштуке погасла, Рудольф щелкнул зажигалкой и поднес огонек, затем тоже прикурил, не решаясь обойти даму, а Леля стояла на его пути твердо. – Скучаешь? – Ох, не к добру ее вопрос. – Скучаю, – признался Рудольф, по привычке завибрировав и гадая, что ей удалось услышать. – И не понимаю, почему я должен здесь торчать? – Чтобы оказать моральную поддержку родным Альки, это называется милосердием. А с кем ты так умильно беседовал только что по телефону? – С моим менеджером. – М! Ты всегда на прощание целуешь менеджера? – А тебе, прости, какое дело? – игриво спросил он. Она улыбнулась. Так улыбается гадюка: открывается рот, а выражение глаз обещает быструю, но мучительную смерть. Тех, кто его давно знал, Рудольф не жаловал, соответственно не любил и Лелю. – Олеську жалко, – сказала она, выпустив вверх неимоверной длины струю дыма. – Ты никогда не отличался верностью, но и к своим пассиям относился более чем прохладно, а сегодня… Ни разу не видела у тебя такой умильной физиономии. И голос не узнала, в нем появились человеческие нотки, душевность… Ново, ново. Но главное, ты не очень-то стараешься скрываться, а это значит, капитально увяз. Неужели Олеся не чувствует, не видит, что под ней трещит днище семейного броненосца? М-да, разделала его, как мясник тушу. И вдруг Рудольф вспомнил, что развязка-то близка, так чего он боится? Олеся оберегала его личное пространство, как бы то ни было, а Рудольф дорожил этим и когда-то не хотел потерять, но теперь желания у него прямо противоположные. Он осмелел, дав понять, что на подозрения Лели ему чихать: – Не пробовала пользу народу приносить? Говорят, это неплохое средство от стервозности. – Да я же одну пользу и приношу! Тем, что ничего не делаю. Я просто наблюдаю, это очень интересно. Совсем не обиделась, наверное, «стерва» в ее понимании – комплимент. Рудольф загасил сигарету и развел руками, дескать, больше не могу потратить на тебя ни минуты, ушел в дом, так и не поняв, чего это она к нему прицепилась. Олеську нашел в том же кресле, в той же позе готовности, стоило Малкину лишь бровью шевельнуть – как она угадывала его желание. Рудольф жестом подозвал жену, Олеся резво подхватилась (по привычке), но, вспомнив о смерти в этом доме, бесшумно подошла от кресла к нему. – Слушай, я злюсь, – намеренно забрюзжал Рудольф, по его расчетам, жена сама его должна выгнать, чтобы он не ставил ее в неловкое положение. – Это что, новая традиция – торчать у родственников покойника, когда даже день похорон не назначен?