– В состоянии аффекта, ты хочешь сказать? – спросила я. Ведь совсем недавно и я рассматривала эту версию. – Да, именно так. Сколько уже было таких случаев! Такая ярость накатит, что в глазах темнеет, ревнивец совершенно не осознает, что творит. Сначала убьет, а потом, когда придет в себя, начинает волосы на себе рвать, да уже поздно, человека к жизни не вернуть. Да… А потом, убить Елизавету мог и грабитель. Допустим, в квартиру забрался вор, а в это время домой возвращается Елизавета. Грабитель, возможно, рассчитывал только оглушить ее, но удар оказался смертельный. Еще один вариант – это бытовая ссора. Скажем, с соседкой или с соседом. – Кстати, – ухватилась я за это предположение, – соседей уже всех опросили? – Шутишь ты, что ли, Иванова? – Владимир поднял на меня усталые глаза. – Какой опрос соседей, да и вообще свидетелей практически ночью? Мать убитой позвонила в половине одиннадцатого ночи. Никто и дверь-то не открыл. На следующий день да, с соседями поговорили. Но ясности это не прибавило, – заметил Кирьянов. – Иными словами, ничего не видел, ничего не слышал, ничего никому не сказал? – закончила я мысль Кирьянова. – Вот-вот, именно так! Правда, остались неопрошенными соседи слева по причине их отсутствия. – А когда они будут, тоже неизвестно? – спросила я. Владимир пожал плечами: – Возможно, они сейчас на даче. Но это только предположение. К тому же я бы не возлагал на них особой надежды. Не факт, что они могли заметить что-то стоящее. – Да, ты прав. Однако все-таки следует дождаться их появления и поговорить. А вдруг? Да, Володь, а что со следами? – спросила я. – Тут, Тань, все глухо, – признался Кирьянов. – Нет, все сделали как надо. Сняли следы, где это было возможно. Но дело в том, что убийца оказался тоже не лыком шит. – То есть? – Во-первых, он устроил жуткий беспорядок, – начал объяснять Владимир. – Конечно, для того, чтобы скрыть возможные улики. Представь себе, все вещи, которые находились в гостиной – на месте убийства, были сброшены на пол, даже легкая мебель типа стульев и журнального столика оказалась перевернутой. Преступник даже разбил кое-что из посуды и щедро рассыпал осколки по всему полу. В общем, постарался на славу. – У Елизаветы были в тот вечер какие-нибудь посетители? – спросила я. – Понимаешь, я пока успела только поговорить с ее матерью. На этот счет вряд ли она может сказать что-то определенное, потому что она пришла в квартиру дочери, когда ее уже не было в живых. – Единственное, что мы нашли на кухне, так это нераспечатанную бутылку вина и два бокала. Скорее всего, хозяйка кого-то ждала в гости, поскольку приготовила все это, – объяснил Владимир. – Да, похоже на то, – согласилась я с Кирьяновым. – А где лежала Елизавета, когда приехала полиция? Ее мать сказала, что нашла свою дочь лежащей на полу в луже крови. Так? – Да, все верно. Она лежала на боку в гостиной. Крови действительно было много, потому что ее шандарахнули по виску тяжелым бюстом какого-то античного философа. – Бюст, что же, находился на месте преступления? – спросила я. – Да, лежал неподалеку от тела, – подтвердил Владимир. – Интересно, почему же преступник не прихватил с собой орудие убийства? Хотя ведь он был тяжелым. Тащить его с собой – значит, наверняка привлечь внимание. Следов на бюсте, конечно, не нашлось? – Конечно. Убийца ведь не дурак, все тщательно протер. И кстати, не только бюст. – Слушай, Володь, – пришла мне в голову одна мысль, – а вы проверили санузел? Вдруг преступник и там побывал? Ведь ты говоришь, что было очень много крови. Значит, ее ему надо было смыть. Не мог же он выйти из квартиры с кровавыми следами? – Все, Тань, проверили, но в ванной комнате никаких следов крови, тем более кровавых потеков не обнаружилось. Нет, убийца оказался очень осторожным и бдительным, – сказал Кирьянов. – Тогда это никак не вяжется с версией об убийстве в состоянии аффекта по причине ревности, – заметила я. – Или же убийца специально замел все следы, спутал все карты, чтобы сбить с толку следствие. Сам же говоришь, в состоянии аффекта совершил непоправимое. А потом, когда отпустило и он осознал, что натворил, то быстро и хладнокровно уничтожил все следы. Володь, а что сказала мать убитой по поводу наличия или отсутствия драгоценностей и денег? Ведь насколько я могла понять из первоначальной беседы с ней, ее дочь далеко не бедствовала. Скончавшийся пять лет назад супруг Елизаветы Городенчиковой обеспечил ее на много лет. Определенно в квартире были ценные вещи. Если они остались на своих местах, то можно предположить, что преступник инсценировал ограбление, я имею в виду беспорядок в гостиной. А что сказала сама Алевтина Григорьевна? – Да ничего она толком не сказала. Сначала просто была в шоке, пришлось ее отпаивать валерьянкой. – Я думаю, любая мать будет в шоке, если увидит своего ребенка бездыханным и лежащим в луже крови, – заметила я. – Да понятно, что все это так. Но толком от нее в тот вечер, а практически в ночь, добиться ничего было нельзя. Вроде бы осталось все на своих местах. Так, по крайней мере, сказала Городенчикова. – Ладно, я спрошу ее еще раз и попрошу внимательно посмотреть, – сказала я. – Значит, ты говоришь, что явных улик нет, как нет и какой-нибудь зацепки. Я думаю, что многое может прояснить разговор с близкой подругой убитой, некоей Екатериной Расторгуевой, Катенькой, как ее называла Алевтина Григорьевна. Вполне вероятно, что ей известен круг общения Елизаветы. Возможно, что она и в курсе личной жизни Елизаветы. – Возможно, но не обязательно. Не всегда подруг привлекают к обсуждению интимных вопросов. Соперничество, сама понимаешь, – вполне резонно заметил Кирьянов. – Да, вполне с тобой согласна, – сказала я. – Однако один поклонник убитой мне уже известен. Со слов матери Елизаветы – это юрист компании «Российская недвижимость» Валентин Ласточкин. Но сдается мне, что их, поклонников то есть, могло быть и больше. – Как много ты уже нарыла, – удивился Кирьянов. – Стараюсь, – скромно ответила я. – Да, Володь, сделай мне, пожалуйста, распечатки звонков с телефона Елизаветы. Ведь ее сотовый у вас, так? – У нас, конечно. Сейчас, подожди, – попросил он. – Сейчас все сделаем. Кирьянов вышел из кабинета. А я стала продумывать план предстоящего расследования. Сначала необходимо будет осмотреть квартиру Елизаветы Городенчиковой, тем более что я уже договорилась с Алевтиной Григорьевной. Затем… Впрочем, дальше будет видно. Зачем загадывать так далеко вперед, ведь всегда могут открыться какие-то непредвиденные обстоятельства, которые способны поломать уже выстроенную схему. В это время вернулся Владимир. – Вот, держи, – Кирьянов положил на стол передо мной лист-распечатку. – Спасибо, Володя, – поблагодарила я его. – Не за что. И – удачи тебе. – Спасибо. Я распрощалась с Кирьяновым и вышла из отделения. К дому, где жила Елизавета Городенчикова, мы с Алевтиной Григорьевной подошли почти одновременно. Это был элитный дом улучшенной планировки, с консьержкой. На лифте мы поднялись на седьмой этаж. Алевтина Григорьевна открыла входную дверь и пригласила меня: – Проходите, пожалуйста. Я вошла в просторный холл. Центральное место в нем занимали два кресла, а между ними – журнальный столик. Около одной из стен стоял комод с красивой вазой, а рядом расположился шкаф-купе с витражным фасадом. На светлом паркете лежал оригинальный небольшой ковер с леопардовым принтом. Городенчикова между тем прошла в гостиную. Я последовала за ней. Большая гостиная была разделена на несколько зон. Обеденный стол с четырьмя стульями стоял перед огромным, во всю стену, шкафом. Его многочисленные полки занимали посуда и коллекция фарфоровых статуэток. Остальные полки были закрыты. Похоже на то, что Городенчикова уже навела здесь относительный порядок, во всяком случае, вся мебель и другие предметы интерьера находились на своих местах. В самом углу комнаты стоял белый рояль. – Ваша дочь была пианисткой? – спросила я Городенчикову. – Да, Лизочка с отличием окончила Центральную детскую музыкальную школу, а потом поступила на факультет Всемирной культуры Педагогического университета. И тоже окончила его с красным дипломом, – тихим голосом сказала Городенчикова. – А вот здесь она лежала, когда ее… когда я вошла, а она… – женщина не договорила и отвернулась к окну. Я помолчала, давая ей время прийти в себя. – Нет, я не понимаю: за что? За что убили мою девочку, мою Лизочку?! – почти выкрикнула Городенчикова. – Она была такая молодая, такая красивая! А ей пробили голову! Кто мог сотворить такое?! – Алевтина Григорьевна, вы сказали мне, что ничего из ценных вещей не пропало, – я стала направлять беседу в нужное мне русло, пока у Городенчиковой не разыгралась истерика, – пожалуйста, посмотрите внимательно все еще раз. Городенчикова послушно отправилась в следующую комнату, которая, по-видимому, служила спальней. Я тем временем стала осматривать остальную часть гостиной, которая состояла из широкого углового дивана, маленького овальной формы столика из черного дерева и стоящего рядом с ним кресла. Ничего такого, что бы привлекло мое внимание, я не обнаружила. – Татьяна Александровна, я проверила сейф, – сказала вновь появившаяся в гостиной Городенчикова, – все ювелирные украшения и деньги на месте. – Хорошо, разрешите, я осмотрю спальню, – сказала я. – Да, конечно, проходите, пожалуйста. Спальня Елизаветы была гораздо меньше гостиной. Или она казалась меньше, потому что почти всю комнату занимала огромная кровать поистине королевских размеров. Она была покрыта роскошным шелковым покрывалом с кистями. На тумбочке, примыкающей к кровати, стояли флаконы с духами и косметическими средствами. На стене рядом с кроватью висел портрет молодой симпатичной женщины в золоченой раме. – Это моя доченька, – пояснила Городенчикова, заметив, что я смотрю на портрет. – А здесь они вдвоем с Катенькой Расторгуевой, я вам о ней уже рассказывала, это подруга Лизочки еще с детского сада, – Городенчикова взяла с тумбочки фотографию в деревянной рамке и подала ее мне. Фотограф запечатлел двух женщин на фоне моста через Волгу. – Скажите, Алевтина Григорьевна, ваша дочь не держала свои украшения где-то еще помимо сейфа? – спросила я. – Нет, не держала. А зачем? – недоуменно спросила она. – Ну, я так полагаю, что, возможно, менее ценное, что-то типа бижутерии, Елизавета Максимовна не считала нужным прятать в сейф, а оставляла на виду, – пояснила я. – Лизочка никогда не носила бижутерию, все только по-настоящему ценное, – с апломбом заявила Городенчикова. Стало быть, здесь вряд ли имело место быть ограбление. В противном случае грабитель добился бы того, чтобы Елизавета назвала ему код сейфа. И сейчас сейф был бы пустым. В углу спальни стоял компьютерный стол. Я подошла к нему и подумала, что неплохо было бы ознакомиться с компьютерными файлами. Мало ли какие сведения могли бы всплыть. Кроме того, надо еще посмотреть записную книжку Елизаветы или ее ежедневник. Записи в них тоже могут пролить свет. Скорее всего, все это находится в ящике компьютерного стола. – Скажите, Алевтина Григорьевна, Елизавета Максимовна была вашим единственным ребенком? – спросила я. – Лизочка была моей единственной дочерью. Но у меня есть еще и сын, – ответила Городенчикова. «Странно она как-то изъясняется, – подумала я. – Ведь если имеется еще и сын, то дочь никак нельзя назвать единственным ребенком. А кстати, надо порасспрашивать ее о сыне. Вдруг потянется какая-нибудь ниточка». – Алевтина Григорьевна, расскажите мне о вашем сыне. Сколько ему лет, чем он занимается, – попросила я. – А зачем вам это? – вдруг спросила Городенчикова и с подозрением посмотрела на меня. – Как зачем? – удивилась я. – Ведь я провожу расследование, поэтому для меня важен любой нюанс. Например, какие взаимоотношения были у ваших детей. – Очень хорошие, – отрезала Городенчикова, – они были очень дружны. Костик сейчас просто места себе не находит, так он убит горем. – Он работает, учится? – я и не думала отступать от своего намерения выведать у нее сведения относительно брата Елизаветы. – Он бизнесмен, – снова предельно лаконично ответила Городенчикова и замолчала. Ладно, не хочешь говорить – не надо. Я все равно найду способ узнать все, что мне необходимо. Но в данный момент я решила больше не педалировать эту тему.