Молчание. Как обычно в шесть утра придет сестра, и получишь последний укол. Вместо пинка под зад – укол в зад. Конец героя. ЮРОВСКИЙ. Откуда знаешь? МАРАТОВ. Сестра с чекистом балуется. Я к ней за снотворным пришел, а они – на кушетке… Ну, дело молодое. И в перерывах эту новость про тебя обсуждают. Они при мне не церемонятся. Я ж ненормальный. Пока баловались – таблетки у нее и спер. ЮРОВСКИЙ. Какие таблетки? МАРАТОВ. То есть как это, какие?! Для тебя – от боли. Молчание. МАРАТОВ. Как услышал, что тебя в Кремлевку положили, сразу понял – живым не выпустят. И поспешил сюда же улечься. Редко пользуюсь прежними привилегиями – чтоб внимание не привлекать. А тут думаю, нет, надо спешить к нему – успеть с последним разговором. ЮРОВСКИЙ. Хорошую весть ты мне принес, товарищ. Я так устал от этой боли. МАРАТОВ. И еще больше от ожидания, когда тебя заберут. От своего страха. И от беспомощного страха за нее – за дочь. ЮРОВСКИЙ (хрипло). С каким разговором ты пришел, товарищ? МАРАТОВ. Я давно хотел прийти, но боялся, что разговора не получится – попросту выдашь… А теперь – получится… Перед смертью хороший разговор получается, к тому же таблеточки. Практику нашу не забыл? Разговор состоит из вопросов и ответов. Нет ответа. ЮРОВСКИЙ (усмехнулся). И таблеточки – нет. О чем же отвечать, товарищ? МАРАТОВ. Сбил ты меня… Трудно держать мысль. Они говорят, говорят, говорят. И звонки – все время твои звонки, звонки. И та комната. Ты один можешь помочь мне уйти из той комнаты. Мне нужно оттуда уйти. Но придется начинать сначала. Итак, 16 июля 1918 года в десять вечера мы пришли в ту комнату. Ты меня туда привел. И я увидел ее впервые. Там темнота была, но – щелчок – ты включил свет, загорелась голая лампочка под потолком, осветила ту комнату. Подвал. Единственное оконце закрыто деревянной решеткой. В оконце видны ноги часового.20 лет назад! Как время то пролетело! Ты еще черноволосый, а я молоденький худенький «товарищ Маратов». Оба мы в черных кожанках, чекисты так модничали. Карманы, конечно, оттопырены револьверами И далекая канонада. Белые у Екатеринбурга. Я навсегда запомнил наш разговор в той комнате ЮРОВСКИЙ. Как слышна. канонада, сынок. Через пару дней сдадим город. Шаги по потолку. Вот так все время ходит, ходит. Из монастыря принесли яйца, молоко для паренька. Все хорошо уложено – в корзинах. (Усмехнулся.) Ну, утром еда мальцу … не понадобится. И можно будет эти корзины прихватить с собой, когда повезем хоронить. Мороки с трупами много будет – ребята проголодаются. МАРАТОВ. Охрана? ЮРОВСКИЙ. Предупредил. Особо не распространялся. Сказал: «Услышите выстрелы в подвале, не волнуйтесь – так надо». Но они, конечно, поняли: видишь-видишь?! МАРАТОВ. И я посмотрел в окно, а там – сапоги, взад-вперед, взад-вперед… Это часовой Дерябин примерялся, как бы ему половчее встать, чтоб все увидеть. Зритель! ЮРОВСКИЙ. Утром я их доктору сказал: «Город обстреливают, то да се. В целях безопасности придется иногда отсиживаться в подвале». Так что они не удивятся, когда мы их сюда пригласим. Сверим часы. МАРАТОВ. У меня десять, ровно ЮРОВСКИЙ. Белобородов обещал, что грузовик за трупами придет к полуночи. И сразу начнем. Ликвидация думаю, займет полчаса. Плюс уборка трупов. Возьмем оглобли во дворе, они стоят у сарая и привяжем к ним простыни с их постелей. Выносить будем в этих простынях, чтобы кровью коридор не заляпать. Все продумано. МАРАТОВ. Комната уж очень маленькая, товарищ Яков. Двенадцать исполнителей и их тоже – двенадцать. Когда начнется, они ведь забегают по комнате. Можем перестрелять друг друга. ЮРОВСКИЙ. Ну, во-первых, их будет уже одиннадцать. Мальчика-поваренка я у них после ужина забрал. Сказал, дескать, дядя его с деревни приехал – свидание попросил с племянником. МАРАТОВ. Это хорошо. И так команда ворчит – девушек расстреливаем! Шаги. ЮРОВСКИЙ. Все ходит. Небось, радуется: дескать, скоро мы уйдем из города. Уйти-то уйдем… Да так на прощание хлопнем дверью, что мир содрогнется. Ну а насчет самой «ликвидации» я тоже все продумал. Позавчера они попросили отслужить обедницу. Ну, думаю, пусть отслужат в последний раз. Я,сын нищего еврея разрешил последнему царю последнюю церковную службу – вот она, Великая Революция! Привел к ним священника – а они уже приготовились к службе. Выстроились: Царь посредине стоит, Алексей сидит на стуле, и Александра Федоровна рядом в кресле-каталке. И я подумал: как удобно вы встали! Будто для расстрела! Вот так же через два часа я их выстрою. МАРАТОВ. Как это выстроишь? ЮРОВСКИЙ. Революционная хитрость, сынок, все сам увидишь. В центре также поставлю царя, справа от него Алексея, царица будет рядом сидеть. И дочери в ряд у арки. Короче, Романовы окажутся выстроенными лицом перед двустворчатыми дверями. И тогда откроются двери, и в дверях прямо перед ними встанет команда. И начнем. МАРАТОВ. Действительно, ты все продумал. ЮРОВСКИЙ. Но одна вещь смущает: Священник рассказал по ходу службы, как только произнесли «со святыми упокой», все Романовы вдруг на колени встали. И в глазах Николая, священник сказал, были слезы. МАРАТОВ. Думаешь – чувствуют? ЮРОВСКИЙ. Думаю. И сегодня, когда забрали поваренка, она три раза доктора Боткина посылала узнать, когда мы поваренка вернем. Нервничает. Явно. А после ужина зачем-то в кладовую ходила и большой портфель из чемодана забрала. Я, конечно, поднялся к ним – послушал под дверью. Но они… МАРАТОВ (усмехнулся). По-английски. ЮРОВСКИЙ. Да, по-английски… МАРАТОВ. Хорошо, схожу, послушаю… ЮРОВСКИЙ. Сходи, сынок. По-иностранному ты у нас один понимаешь. Ты ведь из образованных. И я поднялся на 2 этаж. У дверей пристроился и начал слушать… В комнате НИКИ и АЛИКС. АЛИКС. Жутко глядеть на эту решетку. НИКИ. (расхаживая). Да… да… АЛИКС. Хорошо, что стемнело – она не так видна. НИКИ. Да… да… АЛИКС. Что-то в этом было ужасное, когда пришел хмурый мужик и молча прибил решетку. Единственное окно, которое негодяи разрешали открывать. Их вечный их страх, что мы убежим… Далекая канонада. АЛИКС. Стреляют. НИКИ. Артиллерия… АЛИКС. Прошлой ночью до самого утра – этот звук. НИКИ. Да… да… (Расхаживает.) АЛИКС. Доктор сказал, что вчера в подвале они прибили на окно такую же решетку. Почему?! АЛИКС. Нервная, сумасшедшая… Не могу заснуть – вслушиваюсь в ночь и все думаю… думаю… Девичий смех за стеной. Никак сегодня не угомонятся – они разбудят Маленького. Она идет вглубь комнаты, поправляет постель спящего Алексея. АЛИКС. Как он вырос, но такой бледный. Какая прекрасная была служба! Он плакал, ты не заметил? НИКИ. Да… да… АЛИКС.И ты тоже плакал. НИКИ. От счастья. Мы все вместе. (расхаживает.) Смех за стеной. АЛИКС. Спать, девочки, спать – все разговоры на завтра. И девочки – совсем взрослые. Все быстро. Как сон… НИКИ. Да, дорогая, комендант предупредил доктора. Возможно, иногда нам придется проводить время в подвале. АЛИКС. В подвале?! НИКИ. Для нашей же безопасности – город обстреливают. И к тому же они боятся нападения анархистов. Возможно, поэтому и прибили решетки. Все просто. АЛИКС. Как мне не нравятся их заботы! Ты помнишь, не так давно они вдруг захотели перевести нас в Москву. И тогда тоже они говорили об анархистах. Но никуда мы не поехали. Когда же это было? Почему-то сегодня целый день всё вспоминаю, вспоминаю. НИКИ. Это было 31 мая… Я записал. АЛИКС. Записал?!