Не удержавшись, он поделился этой мыслью с зашедшим в кабинет с докладом старшим письмоводителем консульства Пирожниковым. Пётр Евсеич Пирожников служил в заграничном учреждении пятый год, и службою своей был премного доволен. Ежегодно, в день именинницы Евдокии, свояченицы, выхлопотавшей ему сие место, он не забывал заказывать о её здравии молебен в местном православном приходе. Должность старшего письмоводителя при консульстве в Неаполе была хоть порой и суетливой, но не лишённой приятности во всех отношениях. Шестьсот рубликов годового жалования, треть которого выплачивалась швейцарскими франками и не подлежала обязательному налогообложению, пятнадцать дней оплачиваемого казною ежегодного отпуска с компенсацией проездных сумм до любого указанного в рапорте города в России, либо в Европе, выплата лечебных пособий. Кроме того, в ежемесячном табеле на выплаты было несколько приятных всякому рачительному человеку пунктов, вроде непредвиденных трат на писчебумажные и почтовые расходы, оплата извозчичьих и курьерских, и, конечно, самый приятный и весьма «гуттаперчевый» пункт «представительских» трат. Не нахальничай, блюди разумную меру, не разевай алчно рот на всё подряд – и артельщик-кассир посольства, не слишком вдаваясь в детали, аккуратно выплатит пятого числа каждого календарного месяца всё, что подпишет к выплате генеральный консул Дендрино. А уж про то, что служба в любом заграничном российском учреждении была гораздо либеральнее и проще для души, чем в чопорном и ревнивом к чинопочитанию Петербурге, и говорить не приходилось! По неписанной мидовской традиции, штат всякого заграничного учреждения почитался некоей семьёй – с главою, разумеется, – но главою непременно либеральной, просвещённой и далёкой от старорежимных деспотических замашек. Нет, бывали, конечно, и исключения в виде своих доморощенных самодуров-«отцов», нервической атмосферы всеобщего подсиживания, доносительства и «семейных иуд-доносителей». Такие учреждения были на слуху, тамошние вакансии заполнялись трудно и долго, а коэффициент полезности нехороших мест столь низок, что высокое петербургское начальство, как правило, довольно быстро обращало на сие непотребство своё снисходительное внимание и принимало исчерпывающие меры к исправлению ситуации. Хвала Господу, генеральное консульство в Неаполе никогда не отличалось по этой линии! Оттого и весь его невеликий штатный персонал прилагал все усилия к тому, чтобы так продолжалось как можно дольше. Вот и нынче, выслушав не слишком новое и совсем не оригинальное высказывание «папы Дендрино», старший письмоводитель Пётр Евсеич Пирожников солидно, без панибратских понимающих ухмылок кивнул, и, помедлив самую малость, коротко взглянув на «папу», присел у приставного стола в кабинете консула. Вслед за этим он водрузил на полированную поверхность и аккуратно выровнял перед собой принесённые папки разных цветов. – О чём речь, Спиридон Иваныч! Ежедневно молитвы кладу Господу нашему, что сподобил меня на службу за рубежами благословенной нашей Руси!.. Чиновный этикет непременно полагал бы после сего обязательную славословицу в адрес начальника самого учреждения. Типа: «…да, под вашим многомудрым и отеческим покровительством, ва-ше высокопревосходительство!» Однако такой моветон в адрес генерального консула был совершенно неуместным? и оттого остался неозвученным. – Ну, что там у нас нынче, Пётр Евсеич? – Все обычное, ничего сверхординарного, Спиридон Иваныч! – письмоводитель ловко разложил перед консулом десятка полтора перебеленных штатным писарем писем – русскому посланнику в Риме, начальникам департаментов МИДа в Санкт-Петербурге. Пробежав глазами ровные строчки стандартных ответов, генеральный консул поставил на каждой бумаге размашистую подпись и выжидательно поглядел на Пирожникова: – Всё, что ли? – Никак нет, Спиридон Иванович! – письмоводитель достал из последней папки два листа, один пододвинул консулу, второй придержал перед собой. – Изволите ли видеть, Спиридон Иваныч, это последняя телеграфная депеша от русского консула из Порт-Саида. Насчёт прохода каналом итальянского коммерческого корабля «Сирена», на коем плывёт назначенный микадо Чрезвычайный и Полномочный японский посланник. Как вы должны помнить, его сиятельство светлейший князь Горчаков весьма обеспокоен сроком прибытия этого японца в Петербурге. И предвидит немалые хлопоты с возможным изменением августейшего расписания дел нашего государя. Министр Двора его императорского величества граф Адлерберг извещает, что государь, пребывающий нынче в Европе, намерен пробыть там до конца мая. Но японский посланник, скорее всего, прибудет в Петербург раньше… – С чего ты взял, что непременно раньше, Пётр Евсеич? – консул пробежал глазами депешу. – Из Порт-Саида корабль вышел третьего дня, стало быть, к нам прибудет либо сегодня к вечеру, либо, скорее всего, завтра. Недельку положим на отдых посланника – почти два месяца в море, не шутка! И дён восемь-десять на сухопутное путешествие отсюда до Петербурга – через Австрию, Швейцарию, Берлин. Ну-ка, посчитай, Пётр Евсеич! Аккурат к концу мая и прибудет посланник в нашу столицу богоявленную! – Не знаю, не знаю, Спиридон Иваныч! – в сомнении покрутил головой письмоводитель. – Вы на наш с вами аршин сего японца изволите мерить, на сухопутный. А ведь он вице-адмирал, к морю привычен, ему полтора-два месяца качки да болтанки на волнах – тьфу! Это я бы, Спиридон Иваныч, после такого плавания на четвереньках с корабля сполз, да с полмесяца в себя приходил. Генеральный консул ещё раз проглядел депешу, слегка нахмурился: – Что-то мне твоё настроение не нравится, Пётр Евсеич! Или не всё говоришь, или накручиваешь что-то в головушке своей бедовой, а? И чего ты, к примеру, молчишь о втором японском корабле, что за нашим посланником явно гонится? Только карандашом красным отчёркиваешь нужные места в депешах? Кайся, грешник! Выговаривая письмоводителю с показушной суровостью, консул меж тем внутренне подобрался: Дендрино был дипломатом и никогда не забывал об этом. Дипломат – это, прежде всего, подозрительность. Подозрительность и недоверие. Доверчивый и доброжелательный дипломат – нонсенс! Таких не бывает – случаются, конечно – но очень ненадолго. Себя к таковым Спиридон Иванович не относил. Подозрительность, недоверие, а ещё способность ничему и никогда не удивляться. И в первую очередь – неожиданным порой, как гром с ясного неба, маневрами и поворотами «главнокомандующих» дипломатического ведомства. Впрочем, какая уж тут неожиданность, ежели даже безусым и без всякого опыта новичкам в дипломатии известно, что самый важный элемент в международной политике – личные чувства, симпатии и антипатии монархов! И ещё каждый дипломат должен быть актёром. Непременно актёром! Спиридон Иванович Дендрино не видел в этом ничего постыдного – более того, эту роль он исполнял с большим тщанием и даже некоторым удовольствием. Роль добродушного и снисходительного «папы», главы консульского учреждения, давалась ему легко и без лишних угрызений совести. Ежемесячно подписывая табеля на выплату жалования служащим, он без особых усилий видел практически в каждом из них лёгкие, ненахальные хитрости, дописки, а то и откровенные приписки. Лукавым припискам в пределах разумного он порой дивился, и делал пометки в особой тетрадочке, но служебного хода этим записям не давал – зачем, ежели казною подобные выплаты и расходы предусмотрены? Почему бы им и не иметь места в житейском быту? Спрашивается – а зачем тогда по каждому пустяку служебные проверки учинять, время и казённую бумагу переводить? Спроси кто у Спиридона Ивановича об этом, он бы, наверное, объяснился так: что до пометок – так ведь жизнь длинная. И судьбы людские непредсказуемы. Сегодня полтора рубля человек припишет, а завтра, уверовав в начальническую слепоту – и на полсотни рот раззявит. Правда, этаких алчных мздоимцев генконсулу за время его службы не попадалось – видимо, сказывался всё-таки строжайший кадровый отбор при заполнении служебных вакансий в заграничных учреждениях. Да и место этакое терять, разумеется, не хотелось никому. Да что там финансовый пригляд! Актёром приходилось быть практически во всех своих служебных ипостасях. Взять, к примеру, тот же итальянский период дипломатической стези Спиридона Ивановича. Казалось бы – повезло! Тихая такая (в смысле международных скандалов пока, тьфу-тьфу) страна, практическое отсутствие здесь вездесущих, разбежавшихся из России по всей Европе доморощенных отечественных революционеров и бомбистов. Не сравнишь с той же Францией, ставшей европейским гнездовьем русского вольнодумства и антиправительственной деятельности. Да и сами итальянцы – ну, легкомысленный с виду народ! Бесхитростный, лёгкий – а поди-ка! Про то, что Россия не сразу, а только через год после объединения Италии в единое королевство эту державу признало, только ленивый здесь, как оказалось, не помнит! И при итальянском монаршем дворе частенько россиянам сей грех припоминают, и министерские чиновники ядовито щурятся всякий раз, как с законною просьбою посланник либо консул обратятся. Англичанам да германцам – тем сразу: prego! А как до России – непременно палец многозначительно поднимет, скажет: unna faccia, unna razza[9]. Нет, чтобы другую свою поговорку вспомнить, как её… Franza o Spagna, purche se magna[10]. Вот и приходится актёрствовать, балансируя, всей мимикой, паузами в разговоре подчёркивать: милый, bello mio, да нешто это я такой толстокожий? Служба обязывает, знаете ли! Государь мой повелел повременить, вот я и того… А лично я Италию всегда обожал! Обожал и преклонялся! Боже упаси – не вслух всё это, конечно! Мимика, жесты… Чтобы не оказаться для своих fessi, а для итальяшек furbo[11]. И ведь, скажи-ка на милость, не только одни высокие министерские чины про российское промедление помнят и поминают – дурень Серджио, слуга, и тот консулу как-то попенял этим. Вот и скажи после этого, что arrangiarsi[12] дуракам недоступно! – Так что там с японцем нашим? – повторил свой вопрос консул. – Да ничего пока! – развёл руками письмоводитель. – Я к тому клоню, что замыслы этого азията нам доселе не ведомы. А что до японского же клипера, который, по сообщению нашего консула в Японии, вполне очевидно за своим же посланником гонится, тут и вовсе ничего угадать заранее невозможно, Спиридон Иваныч! Вот, извольте поглядеть сами депеши: в Коломбо клипер зашёл через неделю после выхода оттуда «Сирены» с посланником. В Порт-Саиде клипер уже всего на сутки с коммерческим судном разминулся. Надо думать, здесь, в Средиземном море, он его непременно догнал. А зачем – один бог знает японский! Может, японский император решил сменить посланника ещё до его прибытия в Россию. Может, инструкции к будущим переговорам решили обновить – непременно узнаем всё, Спиридон Иваныч! Сами изволите говорить: не сегодня-завтра итальянское коммерческое судно ждут здесь, в Неаполитанском порту. Вот и всё сразу станет ясно… – Ясно пока, что ничего неясно! – буркнул консул. – И вообще: до Японии ли какой-то нам нынче, когда с Европой да турками разобраться не можем. Впрочем, наше с тобой, Пётр Евсеич, дело петушиное: прокукарекал, а там хоть и не рассветай! Желает светлейший князь Горчаков отследить маршрут японца – отследим! – Вот и я про то! – поддакнул письмоводитель. – Только вот что, Пётр Евсеич: ты к себе когда возвращаться будешь, пригласи-ка ко мне вице-консула Назимова! Сергей Николаевич хоть в наших делах и новичок, а долгое время на Дальнем Востоке плавал, в Японии бывал неоднократно. Может, прояснит как-то ситуацию с этой погоней! – Слушаюсь, Спиридон Иваныч! – поклонился письмоводитель, собирая свои папки и бумаги. – Да, и вот ещё что, милейший, – голос Дендрино построжел. – Подай-ка сургуч, Пётр Евсеич! Занесёшь сию записку по известному тебе адресу… Консул быстро набросал несколько строк, помахал бумагой, просушивая чернила, и запечатал в конверт, наложив на клапан личную печать. – Лично занесёшь! – консул счёл нужным напомнить старшему письмоводителю. – В дверь не звони, всё одно никто не откроет – бросишь письмо в прорезь для почты. – Понимаю-с! – поклонился Пирожников. Убедившись, что на конверте отсутствует адрес доставки, он счёл уместным уточнить. – Заштатному нашему консулу изволили написать? – Ему, – коротко завершил разговор консул. – Ступай, не мешкай! Выпроводив письмоводителя, Дендрино вышел на балкон, затенённый полосатыми маркизами, и закурил сигару. Настроение у него явно испортилось – и было от чего! Заштатный русский консул в Неаполе звался Георгием Артуровичем Гартманом, и в формуляре консульского персонала числился негоциантом и представителем швейцарского торгового дома с труднопроизносимым названием. Институт заштатных консулов при российских дипломатических представительствах зарубежом был делом обыденным. Не получая жалованья, заштатные консулы пользовались тем не менее дипломатическим иммунитетом за оказываемые ими российскому флагу «услуги торгового и представительского» свойства. Довольно часто услуги «заштатников» были весьма специфичными и отнюдь не торговыми и представительскими. Истинную сущность этой категории «заштатников» в дипломатических кругах знали лишь консул и посланник в стране пребывания, остальной персонал только догадывался, да держал язык за зубами. Гартман был агентом Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии. Числился, как и прочие его коллеги-жандармы, по Военному министерству, но имел при этом прямое подчинение товарищу министра внутренних дел, ведающим политическим сыском в России и за рубежом. Главной задачей Заграничных отделений была, разумеется, политическая составляющая – всемерный пригляд за разбежавшимися по Европе откровенными революционерами и опасно мыслящими субъектами. Однако циркулярами за подписями двух министров – внутренних и иностранных дел – консульской службе и заграничным резидентам охранки предписывалось «взаимопонимание и тесное сотрудничество» по самому широкому кругу вопросов, имеющих для России жизненно важные интересы. Дендрино знал, что в распоряжении неаполитанского агента, или, правильнее назвать, резидента заграничной охранки имеется несколько рядовых сотрудников наружного наблюдения – в основном из местных. Что Гартман имеет тесные связи с местными же частными сыскными агентствами и бюро. Догадывался консул и о том, что итальянская резидентура занимается не только наружным наблюдением, но и обязательно имеет нескольких специальных агентов для внедрения в интересующий Третье отделение круг лиц и тайных организаций. Дипломат и резидент охранки близко не сходились, однако время от времени встречались, обменивались различными сведениями и услугами. Именно эти встречи более всего и раздражали Спиридона Ивановича совершенно бессмысленной, на его взгляд, конспиративностью. Вот и нынче, когда пришло время «негоцианту» оказать отечеству небольшую услугу, приходилось действовать в строгом соответствии с инструкциями и наставлениями Гартмана. Протелеграфировать нельзя, даже указать в посланной записке место встречи тоже никак невозможно… Добро бы шла речь о страшном заговоре, либо о визите инкогнито в Неаполь отечественных монарших особ. Тьфу, пустяк – а попробуй, отступись от установленных правил! Время встречи надобно было указывать на два часа позднее истинного. С местом встречи и вовсе смех: указываешь любое, а идёшь в очередное по заранее согласованному с резидентом списку мест рандеву. Ну-ка, посмотрим, куда нынче нелёгкая понесёт? Консул погасил сигару, вернулся в кабинет и достал из сейфа загодя присланный Гартманом список. Последний раз они встречались в здании Торговой биржи – значит, сегодня надо идти в кофейню на Королевской площади. Делать нечего, надо собираться! Консул вздохнул и позвонил в серебряный колокольчик, велел явившемуся Серджио почистить и привести в порядок лёгкий сюртук и к 10 часам сбегать за извозчиком. – Buongorno, сеньор! Вы позволите? – Гартман явился в кофейню в заранее оговорённое время, минута в минуту. И, несколько помедлив, подошёл к столику на открытой веранде, где консул допивал уже вторую чашку превосходного кофе. – Разумеется, присаживайтесь, господин Гартман! – с некоторым раздражением кивнул на соседний стул Дендрино. – Или вы допускаете мысль, что, пригласив вас на встречу, с соблюдением всех ваших правил конспирации, я заявлю, что столик занят?! – Ну-ну, не сердитесь, добрейший Спиридон Иванович! В такой чудесный день грех сердиться! – резидент опустился на стул, уложил на колени лёгкую трость и щёлкнул пальцами топтавшемуся неподалёку официанту. – Portate una grande di caffe, un bicchiere d?’acgua com ghiaccio![13] И стакан воды со льдом! – Люблю, знаете ли, Спиридон Иваныч, кофе по-гречески! Не пробовали? – Зубы берегу, Георгий Артурович! Мы, по-моему, уже обсуждали сей вопрос – нешто запамятовали? – Ну, не хотите просто, по-дружески поболтать, давайте к делу! – пожал плечами резидент. Выслушав суть просьбы консула, Гартман снова чуть заметно пожал плечами: – Проследить за японцем – и только-то? Разумеется, я помогу вам, хотя сия азиатская персона, насколько я понимаю, не политическая? – Может, и не политическая, – легко согласился Дендрино. – Однако, учитывая настоятельное требование его сиятельства канцлера Горчакова и обеспокоенность министра двора Адлерберга относительно майского расписания государя, пустяковой сия просьба мне не представляется. – Разумеется! – посерьёзнел жандарм. – Что ж, не будем терять времени. Разрешите откланяться – мне необходимо навести некоторые справки ещё до прибытия в порт корабля с японским посланником. Честь имею, Спиридон Иванович! Подробный отчёт вы получите обычным путём-с! Проводил глазами удаляющегося лёгкой походкой Гартмана, Спиридон Иванович от досады аж сплюнул: ну скажите на милость, стоил ли минутный разговор всех предшествующих ухищрений?! Черкнул бы в утренней записке – так, мол, и так: возьмите японца под наблюдение. А Гартман ответ бы черкнул – и все дела! А теперь тащись обратно в консульство, доставай из несгораемого ящика секретный меморандум о способах передачи письменных сообщений «обычным путём»… Тьфу! Однако обычным путём не получилось: события последующих двух дней приняли такой оборот, что консул схватился за голову, и, презрев все установленные правила конспирации, данной ему властью, собрал экстренное совещание. На нём присутствовали он сам, вице-консул Назимов и Гартман – последний был представлен Назимову как нагрянувший в Неаполь «ревизор МИДа», ответственный за некие «литерные мероприятия». – С вашего позволения, господа, я начну наш «военный совет», – попробовал пошутить Дендрино. – Итак, три месяца назад, с соизволения государя и в соответствии с международной практикой, японское правительство от имени своего императора известило Петербург об утверждении кандидатуры Чрезвычайного и Полномочного Посла Японии – некоего Эномото Такэаки. Были подтверждены обоюдные намерения сторон об открытии в Санкт-Петербурге постоянного дипломатического представительства Японии и безотлагательном начале переговоров по острову Сахалин. О посланнике известно: вице-адмирал военно-морских сил Японии, образование получил европейское, знает французский, немецкий и фламандский языки. Дипломатического опыта не имеет, до назначения послом служил на самом северном японском острове Хоккайдо. Кем служил – неясно. То ли управляющим, то ли помощником министра по развитию северных территорий. Наш консул в Японии господин Струве уверяет, что так и не смог выяснить это обстоятельство – ну, да ему простительно: он в Японии человек новый, а тамошние азиаты – народ, как известно, необычайно скрытный… Дендрино при последних словах обернулся к вице-консулу Назимову, словно за поддержкой. Тот кивнул, шевельнул окладистой бородой, и консул продолжил: – С означенным Эномото в Россию следуют переводчик посла, лейтенант японского флота Уратаро Сига и назначенный секретарём посольства в Петербурге Асикага Томео – тоже лейтенант, только уже не флотский. С переводчиком всё вроде ясно, а вот второй лейтенант, как утверждает господин действительный статский советник Струве – тёмная лошадка! Его формулярный список японское министерство внешних связей почему-то не предоставило, лишь сообщило, что господин Асикага до нынешнего назначения служил при штабе военного министра Сайго Такамори. Вчера утром итальянское судно «Сирена» с японскими дипломатами на борту прибыло в Неаполитанский порт, высокие японские гости сошли на берег. Багаж был отправлен в гостиницу «Везувий». Предполагалось, что после кратковременного отдыха японский посланник выедет в Санкт-Петербург через Австрию и Швейцарию. Консул залпом выпил стакан воды со льдом, промокнул усы платком. Прочие участники «военного совета» хранили молчание. – Имели ли вы, господин консул, какие-либо указания относительно японского посланника? – возникшую длинную паузу прервал, наконец, Гартман. – Самые невнятные, если позволительно будет так высказаться! – признался консул. – Япония является совершенной terra inkognita на наших дипломатических горизонтах. Да что там дипломатических! Ни обычаев, ни языка никто почти не знает – страна буквально до последних дней была в некоей самоизоляции от всего мира. Из директивы его сиятельства министра Горчакова несомненно только одно: Россия весьма заинтересована в скорейшем открытии японского посольства в России. И, как следствие – в открытии переговоров по острову Сахалину. Мне сообщено также, что живейший и, осмелюсь предположить, личный интерес к визиту японцев проявляет сам государь. При этом его императорское величество соизволило повелеть, чтобы высокому гостю в трудном пути следования была оказана всемерная помощь и поддержка – возможно более деликатная, не могущая обидеть или оскорбить человека, мало знакомого с европейскими обычаями и нормами поведения. – Близко не подходить, кланяться издали? – тонко улыбнулся Гартман. – Почти что так, – вздохнул консул. – Приказано отследить прибытие посла в Неаполь и немедленно донести в Петербург о предполагаемой дате его прибытия в Россию. Ну, это уже для министра двора, его высокопревосходительства графа Адлерберга – для согласования с расписанием его величества. Японцу велено оказывать всемерную помощь только в случае его явного затруднительного положения и личного его обращения за содействием в русское дипломатическое представительство. – Какие же могут быть затруднения у японского самурая-дворянина, который получил европейское образование и несколько лет жил в Европе? – откашлялся Назимов. – Вот именно, Сергей Николаевич! – поддержал вице-консула Дендрино. – Но это ещё не все, господа! Через три недели после отплытия господина Эномото из Иокогамы вслед ему по решению японского правительства был спешно снаряжён и отправлен самый быстроходный клипер японского военно-морского флота. Сообщивший об этом консул Струве не смог выяснить причину таких действий. Что же касается нас, то известно, что третьего дня клипер настиг «Сирену» в Средиземном море, корабли легли в дрейф, Эномото перешёл на борт клипера, однако спустя час вернулся на «Сирену» и продолжил путь к итальянским берегам. А военный клипер на всех парусах помчался обратно в сторону Суэцкого канала. Надо полагать, обратно в Японию… Вот и растолкуйте мне, господа, что сие может означать? Хоть вы, Сергей Николаевич! Вы же неоднократно бывали в Японии, знаете о них побольше моего! Назимов решительно помотал бородой: – Увольте меня от таких предположений, Спиридон Иваныч! Тем более, применительно к дипломатическим делам! Да, я бывал в Японии, общался с тамошними чиновниками и народонаселением – но ведь я простой моряк! Одно могу сказать: японцы – чрезвычайно трудный в общении народ…