Ты мне снилась сегодня Мне во сне улыбалась Говорила со мною Будто с кем-то чужим Будто с кем-то пригодным Она появилась в окне; приоткрыла ставни, посмотрела во двор. Егор отодвинулся еще глубже в тень, взял в руки свою невидимую гитару. Улыбалась… Малость? Жалость. Ну хоть самую малость. Я проснулся – вот жалость. Ничего не осталось. Херня какая-то. Когда сотник свистнул ее, Егор надеялся, что Мишель оскорбится и отошьет его. А она спорхнула прямо в его лапы, даже ломаться не стала. Ну хоть самую малость поломалась бы! Нельзя было отпускать ее одну с этим. Не хотелось. Егор должен был слышать все, что он ей скажет и все, что она скажет ему. Это, может, было подло, но без этого ему было никак не обойтись. Так вот получилось, что он начал за ними подглядывать. Хотя лучше бы ему ничего этого вообще не видеть. Они укрылись от людей за трансформаторной будкой. Мишель сидит рядом с сотником, совсем близко – головы их склонились друг к другу, они, кажется, шепчутся о чем-то. Руки их сплелись – Егор точно это видит, фонарь с его стороны бьет по ним, и получается, что сам Егор для них невидим, а они – вот они, голубочки. Он вслушивается: вещает сотник, бархатным своим голосом заговаривает девчонку. – Нету. Расстался полгода назад. – А из-за чего? – Характерами не сошлись. – А поконкретней? – С другом ее застал. С моим. – Ого! – И как-то не понял это. Я-то к ней серьезно. С родителями познакомил, все такое. А она вот так. – Может, просто не твой человек. – Может быть. – А может, просто сучка. Они пересмеиваются. – Повезло тебе, что у тебя родители живы. – Это правда. Потом они замолкают. И тишина длится дольше, чем Егор может вытерпеть. – А когда вы обратно поедете? Мишель спрашивает это совсем негромко – и совсем другим голосом. Там у них действительно случилось уже что-то, что-то между ними произошло – отчего они стали друг другу ближе. Дура! Егор хочет выпрыгнуть из темноты, заорать, прокашляться хотя бы, сорвать им эту их наклевывающуюся любовь! Потому что он чувствует: этот лощеный хрен сейчас окрутит Мишель, охмурит ее, посадит на свою дрезину и заберет к себе в свою хренову Москву, заберет ее у Егора навсегда – а она только рада будет забыть и больше не вспоминать никогда всю свою жизнь на Посту. – Как Москва прикажет. В голосе Кригова тоже такая хрипотца появилась. Такая хрипотца, от которой у Егора кулаки сами собой сжимаются. Сотник снова целует ее и еще что-то такое с ней делает, от чего она ахает тихонечко и всхлипывает. У Егора в паху начинает ломить, в глазах темнеет. Вместо того, чтобы заорать и выпрыгнуть, он только слушает, слушает, смотрит, смотрит… Горит от стыда и не сгорает. – Алексаааандр Евгеньич! Кричат от коммуны. – Погоди. Зовут, кажется. Кригов отлепляется от Мишель, всматривается в темноту – и вдруг замечает Егора. Вскакивает, выдергивает из кобуры пистолет. Наставляет на Егора ствол. – Шаг вперед! Сюда иди, засранец! Егору приходится подчиниться – и он выбредает в пятно света. – Ты что тут делаешь? А?! Сотник делает к Егору шаг, хватает его за ворот, встряхивает. Он смотрит на Егора зло и с подозрением, а Мишель – с досадой и брезгливостью. – Не трогай его, Саша. Это нашего Полкана приемыш, а мать цыганка. Он придурок, мелкий еще. – А… Точно, он. Ты подглядывал, что ли? А, задротище? Егор мотает головой, что-то бубнит, Кригов отталкивает его от себя – силы слишком неравны, чтобы наказывать его как-то иначе. Опять кричат: – Алексан Евгеееньич! К коменданту! – Пойдем отсюда, Мишель. Кригов обнимает Мишель за плечи – уже не дружески, а по-хозяйски. Они уходят – вдвоем, а Егор остается – один. Уши у него горят так, как будто казак его за них драл. Лучше б он ему по морде съездил, чем вот так унизительно пощадить. Говорила со мною Будто с кем-то чужим Идиот. Идиот! Егор сжимает правую руку в кулак и бьет себя по тыльной стороне ладони левой – по косточкам, чтоб больней. Чтобы почувствовать. 9. Полкан зовет Кригова в свой кабинет, чтобы продолжить разговор без чужих ушей. Закуривают. Полкан раскочегаривается едким дымом и сквозь него, прищурившись, спрашивает: – На ужин вы к нам его, конечно, смело, Александр Евгеньевич… Стоило ли тащить? Вон он, глядите, хлипкий какой на поверку оказался. – Ну, знаете… Так-то мне казалось, что он, вроде бы, очухался. Хотелось, знаете, добрую волю проявить. – И все-таки… Я-то бы поморил его еще в карантине, поспрашивал… Прежде чем к людям. Мало ли? Казачий сотник вскидывает бровь. – Что, у вас все еще какие-то сомнения в нем? Не сходится что-то из того, что он про тот берег рассказывал? – Ну… Это-то я как вам определю? Сотник вскидывает и вторую. – Слушайте-ка, как вас, Сергей Петрович… Ну а вы-то сами вообще знаете, что творится на том берегу-то? Полкан снова пожимает плечами.