Точно: надо все-таки пойти к Кольке Кольцову, и разлочить мобилу. И тогда уже постучаться к Полкану со всей инфой. Если Егор сам, первый узнает, что случилось с теми людьми на мосту, сам принесет сведения – ему, может, и сойдет с рук, что признался не сразу. А дальше пускай Полкан взваливает весь этот ад на свою хребтину. У него, у кабана, хребет как раз подходящий. И все же Егор медлит. Только шаги по лестнице – кто-то поднимается бодро и чеканно – спугивают его и заставляют решиться окончательно. Егор отпускает дверную ручку… Рука еще остается примотанной к ней невидимым жгутом, который натягивается все больше, пока Егор отходит от двери на шаг, на второй, на третий. Но потом жгут все же рвется – и по лестнице вниз Егор летит, уже не оглядываясь. Навстречу ему, надев на себя решительное и хмурое лицо, идет гарнизонный повар – Лев Сергеевич. Хочет что-то спросить, но Егор якобы слишком спешит. 6. Полкану очень нужно, чтобы его сейчас просто оставили в покое. Но в дверь стучит именно тот человек, которого он хочет сейчас видеть меньше всего. Стучит, а потом открывает сам, без спросу. Заходит, сверкает единственным глазом, усаживается в кресло для посетителей и принимается сворачивать самокрутку из пятисотки. У него пятисотка старая, засаленная, и Полкан обреченно думает, что и раскуриваться будет плохо, и куриться будет плохо, и будет коптить ему кабинет салом с пальцев давно сгинувших людей. Полкан терпит. Лев Сергеевич закуривает и выдыхает ему в лицо едкий дым: – Ну что твои казаки? Полкан жмет плечами, притворяется, что не понимает. – А что мои казаки? – Тушенку они нам везли, вроде. Крупу еще. Они просто как-то мимо меня отгрузили, понимаешь, вот я и спрашиваю. Хотел завтра людям гречки с тушенкой на ужин сварганить. Вот и спрашиваю. Наша-то – все, тю-тю. Вся на торжественный прием ушла. Вот и спрашиваю, ага. – Слушай! Ну что ты как этот… Чего прилип, как банный лист… – Погоди-погоди… Погоди-погоди-погоди… Ты что глаза-то прячешь, а, Сергей Петрович? – Слушай, Лева… Ты сам ведь понял все уже, что ты мне душу морочишь? – Я еще ничего, Сергей Петрович, не понял. Я вот к тебе специально пришел, чтобы разобраться. Я тебе вопрос задал – а ты мне говори. Где? Наша? Тушенка? – Не было там нашей тушенки. Не было у них нашей тушенки. У них только с собой провиант в экспедицию. Для нас будет другая поставка, потом. – Потом будет суп с котом. Куда им такую прорвищу жратвы? Ты видел, сколько там? – Видел я все. Видел! Ну а их вон – тридцать молодых здоровых мужиков. И хер знает, на сколько они едут, и куда! Чего они там жрать-то будут, за мостом? Может, там все отравлено… Надо и в их положение войти! – В наше положение тебе входить надо, Сергей Петрович! В наше! Я говорил тебе, что у нас припасы на исходе? Говорил. Ты обещал с москвичами разобраться? Обещал. Ты за своих, за наших вон людей в ответе, а не за этих залетных. Полкан тоже делает себе курево из зеленой тысячной. Прикуривает у повара. Делает затяжку – нервно. – Ты не слушал его, что ли? Лева! Это же дело государственной важности! Границы двигаем! Возрождение! Собирание земель! – Я-то все слышал. – Ну, а что тогда?! – А то, что не дай бог, они там еще кого-то присоединят, вот что. – Это почему еще? – Пока мы тут крайними на железке сидели, нам хоть довольствие человеческое полагалось – и то они его жилят. А если границу далее двинут, на самообеспечение перейдем, понял? Друг друга то есть кушать будем. Полкан цыкает зло, но одноглазого повара не прогоняет. Тот жмурит свой глаз, чтобы дымом не ело. – Позвони им, Сергей Петрович. В Москву. Поставь вопрос ребром. – Я позвоню. – Сейчас позвони. При мне. Куда ты там обычно им… Вон в то управление. – Не буду. – Тогда сегодня иди и сам готовь. Не знаю, из чего, но готовь сам. Полкан затягивает внутрь остаток самокрутки, швыряет в пепельницу обгорелую бумажку. Плюет туда же тягуче. Потом раздраженно хватает трубку с двуглавым орлом. – Ладно, хер с тобой. Нажимает кнопки. Пиликают они фальшиво. Он ставит на громкую связь. Гудок из динамика идет слабый, неровный, как будто звонят не в Москву, а по медным проводам куда-то в далекое прошлое. Ждать заставляют долго – минуту, наверное, но Полкан не сдается. Крутит себе еще одну папиросу, тратит время с пользой. Наконец, клацает что-то, и далекий голос шелестит: – Центральная. – Это Ярославский пост. Полковник Пирогов. Мне с тылом бы, восточное направление. Ярцева. – Ярцева нет. – Ну дайте, кто есть. Заместителя его или там… Ну? – Подождите. Полкан смотрит на Льва Сергеевича в упор, раскуривается по новой. Ждет, как было сказано. Через две минуты отвечают: – Управление тылового обеспечения. – Полковник Пирогов, Ярославль. Я по поводу довольствия. – Слушаю. – Нам задерживают сильно. – Ярославль? Запишу, разберемся. Лев Сергеевич криво усмехается. Полкан разводит руками: вот, мол. – Послушайте… Мне это уже третью неделю говорят. Каждый раз звоню и каждый раз это от вас слышу. – Я записал. В течение недели-двух отправим. Лев Сергеевич кивает Полкану: ага, держи карман шире. – Третий раз про эту неделю слышу. У меня провизия на исходе. – Больше ничем не могу помочь. – Ярцева дайте мне! – Ярцев на совещании. – Дайте, кто не на совещании! Повар показывает Полкану большой палец: так их, жги! – Я не уполномочен… – Я с кем разговариваю? – Капитан Морозов. – Давай сюда старшего, Морозов, сукин ты сын! Это ты там в Москве жопу греешь, а мы дерьмом дышим, дерьмо заместо воды глотаем, а ты нам еще и жрать его предлагаешь?! Капитан Морозов пропадает, но гудки идут не рваные, как если бы он бросил трубку, а томительные: ожидайте. Ожидайте. Ожидайте. Лев Сергеевич бычкует свою жирную пятихатку. – Оборзевшие! Дави их, Сережа, гнид штабных. У тебя вон сотня ртов. Включая детей несовершеннолетних шестнадцать человек! Правда за нами. У Полкана от десятой за утро самокрутки уже голова идет кругом; или, может, не от табака, а от злости – на этих гребаных казаков, на москвичей, на жену, и на себя самого.