Даю себе пару секунд, чтобы сделать глубокий вдох и не сорваться, наломав дров. — Катя, а ты не охренела? — рычу в трубку я. Моя выдержка стала меня нагло подводить в последнее время. — Романов, не мне рассказывать тебе о неуважительном поведении в отношении суда, — не уступает Полянская. — Двести девяносто седьмую* никто не отменял, так что оставь свой гонор для подопечных. Крепко сжимаю руль, представляя вместо него шею Полянской. — Катерина Григорьевна, я еще раз спрашиваю, какого, мать твою, хрена ты творишь? — Не ори на меня. Пф-ф, Романов, стоп. У Полянской стальные судейские яйца, но стоит помнить, что она — все-таки женщина. — Катя, — мягче говорю я. — Передо мной лежит документ, и ты знаешь, что в нем. Какого черта, Катя? — Не понимаю, о чем ты говоришь, Романов, — фыркает Полянская. Стерва. Прекрасно понимает, который раз необоснованно отклоняя ходатайство об избрании меры пресечения в виде домашнего ареста моего подзащитного. — Понимаешь, — намеренно давлю на Полянскую. — Я буду готовить частную**, — предупреждаю, хотя она и так достаточно осведомлена. — Ты ведешь себя не профессионально, Катерина Григорьевна. Не нужно переносить личные недосказанности в рабочие моменты. Две гребаных недели Полянская Екатерина Григорьевна трах*ет мой мозг только потому, что я не трах*ю её. Блть. Ну какие же вы, женщины, жалкие и мстительные, когда включаете ревнивую собственницу. Я понимаю, что Полянская мне тупо мстит, вставляя палки в колеса. А ведь Катерина мне казалась умной женщиной, когда ввязывался с ней в свободные отношения. Никто никому ничего не обещал, так какого черта? — Ну ты и сволочь, Романов, — выплевывает Полянская. Даже сквозь телефонную рубку я чувствую, как в меня летят тысячи смертоносных стрел. — Я действую в рамках законодательства, — переходит на официоз. — Катя, — угрожающе шиплю, сжимая кулак до посинения пальцев. — Не играй со мной. — Ты мне угрожаешь, Романов? — ее голос ровный, но легкая хрипотца выдает волнение. — Предупреждаю, Катерина Григорьевна. — Тогда и я, в соответствии со статьей 97 Уголовного кодекса, считаю основания следователя достаточными для отказа в удовлетворении вашего, Константин Николаевич, ходатайства, — довольная собой, сообщает Полянская. Дрянь. Молчим, слушая дыхание друг друга. В моей голове вращаются все возможные пути решения несуществующего конфликта. Созданного ею. — У тебя кто-то есть? — спрашивает Полянская. Блть. С этого и надо было начинать. — Кто-то есть. — Кто-то из наших? — ее голос слегка подрагивает. — Какая разница, Катя? Для чего тебе эта информация? Если ты узнаешь, что она не из наших, тебе станет легче? Ты — умная женщина… — Ненавижу тебя, Романов! — срывается на крик, не давая договорить. — Скотина неблагодарная. Тебе плевать на всех, ты — равнодушная сволочь. А о моих ты чувствах подумал? — слышу кроткие всхлипы. Да твою ж мать. — Мы изначально чётко обозначили наши отношения и границы. О каких чувствах ты говоришь? Но я — сволочь, согласен. Мне нужно было поговорить с тобой раньше. — Пошел ты, Романов. Можешь не рассчитывать на легкий процесс, — язвительно бросает Полянская и это мне уже очень не нравится. — Что ты хочешь? — после недолгой паузы спрашиваю притихшую истеричку. Нужно что-то решать. У Полянской крутые связи и вес у нее в коллегии недетский. Если она постарается, у меня могут быть серьезные проблемы. Обиженная женщина — страшнее злейшего врага… — Я хочу тебя. В субботу. В наше время, — бросает трубку. Ох, блть… Вот же сука. Откидываюсь на спинку кресла, остервенело сжимая в кулаке протокол. Голову начинает сжимать адским спазмом, сигнализируя о скорейшем приступе. Лезу в бардачок и нащупываю пластинку обезболивающего. Не запивая, сглатываю таблетку и устало растираю виски. Дело — дрянь. Нет, хуже. Дело — полное, мать его, смердящее дерьмо. Допрыгался, Романов? Козлик коротконогий. Бегал всё, прятался, идиот, когда надо было заканчивать старые отношения, прежде, чем бросаться в новые. — Привет, любимый! — вздрагиваю от звука захлопывающейся двери машины. Юлька, фонтанирующая неземной радостью, бросается мне на шею. Обнимает. Чувствует, что мои руки ей не отвечают и отстраняется. Хмурит брови и пытливо смотрит в лицо. А я, как замерзший чертов ледокол, сижу на мели. Не двигаюсь. — Кость? Что-то случилось? Рассматриваю каждую черточку ее миловидного юного лица, блестящие, туго собранные в балетный пучок, волосы, спрятанные в белую сетку на макушке, ровную тонкую шейку и возвращаюсь к беспокойным янтарным глазам. Не в силах сдержаться, провожу кончиками пальцев по четкой линии скул, поглаживая большим пальцем упрямый подбородок. Моя маленькая девочка… Отзывчивая, чувственная, смелая в желаниях… Откуда-то из глубин души, о которых я доселе не знал, поднимаются чувства принадлежности и непоколебимой верности. Верности этой девчонке. Волна стыда и вины перед моей Хулиганкой накрывает с головой, когда на мгновение я представляю, как принимаю условие Полянской… * Ст.297 УК РФ — ответственность за неуважение к суду. **частная жалоба — жалоба на решение суда. 39. Юля — Всё отлично, — холодно отвечает Костя. Но я же чувствую, что отличным тут и не пахнет. Он не ответил на поцелуй и мои объятия, а сейчас его несмелые, но такие нежные касания к моему лицу, заставляют нервничать сильнее. Он смотрит так, будто извиняется за что-то, прибывая в своих собственных мыслях. Последнее время он такой постоянно. Если Костя считает меня неспособной понять и не может довериться, то глубоко ошибается. Я бы очень хотела ему помочь и поддержать. Хочу сделать для него хоть что-то. — Сдала? — мягко спрашивает, натягивая улыбку. — Сдала! — лезу в рюкзак и достаю зачетку. Если я буду загоняться вместе с ним, то ничего хорошего из этого не получится. Я обязана выглядеть взрослой и рассудительной, а не истеричной малолеткой. Посчитает нужным — расскажет. А мое дело — его отвлечь от забот, чем я и собираюсь сейчас заняться, отгоняя прочь тревожные мысли. — Та-да-а-ам! Четыре! — сую в нос Романову раскрытую зачетку. — Почему четыре? — хмурится Костя. — Ты расстроилась? Эх, не понимает Романов, что получить четверку у Смеловского без проблем и особый усилий — для меня равносильно чуду! Я до сих пор не понимаю, что изменилось в отношении ржавого гвоздя к моей персоне. — Смеешься? Я счастлива, наоборот! — Он к тебе не цеплялся? — интересуется Романов, сжимая мою руку в своей. — Не-а! Удивительно, правда? — заглядываю ему в лицо, но удивления в нем не нахожу. Костя плавно выезжает на главную дорогу, бросая небрежное: — Да. Прищуриваюсь и всматриваюсь внимательнее. Романов одаривает меня лукавым взглядом и быстро отводит глаза. Та-а-ак. Мне же не показалось? — Кость? — М-м? — Ты мне ничего не хочешь сказать? — практически наваливаюсь на Костю, чтобы увидеть в его лице подтверждение своих домыслов. — Ты потрясающе сегодня выглядишь, — поигрывает бровями Романов. — Черт. Забыл, — Костя удерживает руль левой рукой, а второй шарит по заднему креслу. — Держи, Хулиганка. На мои колени опускается невероятный букет из нежно-фиолетовых гортензий, перевязанных голубой атласной лентой. Он настолько раскошен своей простотой, что у меня перехватывает дыхание. — Вау-у-у! Спаси-и-ибо! Какая красота! — взвизгиваю и тянусь целовать своего мужчину, прижимая цветы к груди. Переплетаю наши пальцы и достаю телефон. На консоль эстетично укладываю букет и фотографирую наши сцепленные руки. Романов усмехается, а я спешу запилить фоточку в Истории своего профиля Инстаграм. Пока придумываю подпись, невольно вспоминаю огромные ростовые бардовые розы Матвея и передергиваю плечами. Фу-у. — Спасибо, спасибо, спасибо, — покрываю мелкими поцелуями гладко выбритую щеку Романова, скорее всего мешая ему следить за дорогой. Но меня переполняют чувства благодарности, и я готова кричать о них без остановки. Странно. Вновь подсознание подкидывает воспоминания о Свирском и его маниакальном зацикливании на благодарностях, которые он от меня требовал. Романов не требует. Он вообще ничего от меня не требует. Я сама готова дарить ему свой мир и саму себя. Абсолютно разные мужчины. Абсолютно разные отношения. Не понимаю, как мы с Матвеем продержались в них столько времени. Я ведь ничего не помню. Память намеренно стерла воспоминания о нем, оставляя только одного, самого важного человека. — Юлька, я за рулем. Прекращай, — совсем не злобно рычит Романов. Мы едем к нему, а вечером пойдем гулять. В парке Горького сегодня будет концерт и мы с Ритой уломали Романова побыть нашим личным телохранителем! Костя плевался и сетовал на свою «старость» и нелюбовь к шуму, а я ехидно посмеивалась. Это потому, что рядом не было меня! Я вам покажу, Константин Николаевич, в каком месте вы старый! — У тебя когда последний экзамен? — нарушает безмолвие Костя. — На следующей неделе. Кажется, в среду. А потом я свободна-а-а-а! Как ветер! — высовываю в открытое окно голову и ловлю встречные потоки воздуха. На улице тепло и у меня в душе тоже тепло! Кстати! — Костя, так ты мне не ответил, — поворачиваюсь к Романову. — По поводу? — непонимающе вздергивает брови, не отрывая взгляда от дороги. — По поводу меня и моей четвёрки. — А что с вами не так? — Кость, не придуривайся. Это твоих рук дело? — Твои оценки — результат твоих заслуг. Причем тут я? — поворачивает ко мне голову Романов. Врет. Вижу, что врет и особо не скрывает этого. — Это ты. Господи! Как же я сразу не догадалась!? Еще тогда, когда получила допуск до практики. Романов, признавайся, — наставляю на него букет, точно оружие. — Полегче! — бросает руль и выставляет ладони, сдаваясь. — Говори или буду стрелять!