41. Константин — Константин Николаевич, можно? — отрываюсь от бумаг и поднимаю голову. Тимур Кайманов стоит в дверях и жмется, точно невинная барышня. Киваю и рыскаю по заваленному документами столу, выискивая пульт от кондера. Последнюю неделю только он и спасает от изнуряющего солнцепека, но при этом создает другие проблемы — в виде заложенного носа. Хватаю сосудосуживающие капли и запрокидываю голову. — Тут курьер почту принес, — продолжает Кайманов, пристроившись в кресле по соседству. — Копия письма из Адвокатской палаты, — моя рука с каплями замирает. — С досудебной претензией, — дергаюсь и промахиваюсь, заливая себе полморды горькой гадостью. — С чем, блть? — я же не ослышался? Или у меня кроме носа заложило еще и уши? — С досудебной претензией, — повторяет Тимур и уводит взгляд в окно, боясь встречаться глазами со мной. Потому что, сука, я в ахере. В таком гребаном, как моя жизнь, ахере. — От кого? — От Морозовой Ольги Ивановны, — виновато докладывает Тимур. — Дерьмо… — запускаю пальцы в волосы и крепко сжимаю их. Закрываю глаза, чтобы поймать дзен, но он, сука, в последние дни только убегает от меня. Дерьмо — то слово, которое характеризует мою сегодняшнюю реальность. Я за свою юридическую деятельность ни разу не получал жалобы от клиентов. От противоположной стороны — да: угрозы, претензии, шантаж и подкупы — всё это было, недовольства заказчиков — никогда. — Что в нем? — не поднимая головы, спрашиваю притихшего Кайманов. — …Прошу применить соответствующие меры к адвокату Романову К.Н., реестровый номер 2347, за бездействие и халатность, — зачитывает помощник. Три дня назад я отложил встречу с Морозовой — это и есть, сука, бездействие и халатность? Честно говоря, за такие финты коллегия может лишить права заниматься адвокатской деятельностью. Подобная перспектива имеет место быть в худшем случае, о чем я думать, естественно, не хочу. Блть, пока я решал вопросы с Полянской, которая упорно продолжает топить мне дело, в спину прилетел топор с той стороны, откуда не ждал. Не понимаю, что происходит, но, зараза, что-то определённо происходит, потому что с Морозовой мы разговаривали на днях и недовольства в ее речи я не заметил. Откуда несет дерьмом, пока не понятно. Это не происки Полянской. Эти два чертовы дела, которые я собирался по-быстрому раскидать, никак не связаны между собой. Здесь кто-то другой. Вспоминаю всех своих врагов и недоброжелателей, коих может быть дохера. Моя голова разрывается на части, когда понимаю, что все мои сегодняшние проблемы от баб: сука Полянская со своей ревностью, недовольная Морозова по непонятно какой причине и две упорно насилующие мой мозг девчонки, ожидающие обещанных морей. Возможно, если бы я решил первую проблему с Полянской с помощью ее «деликатного» предложения, одной заботой у меня стало бы меньше, но трезвым умом я понимаю, что одним разом от Полянской не отделаешься, и, если я дам ей понять, что она имеет надо мной власть, — стану бесповоротно от нее зависим. Но первопричиной является не это. Я перестану себя уважать, как мужика. Сама мысль о том, чтобы лечь в постель с женщиной, если эта женщина не Сурикова, — мне противна настолько, что скручивает желудок болезненным спазмом. Я — не уверованный моногамный идеалист, но никогда не славился беспорядочными многочисленными связями. Повторюсь, я брезглив и крайне избирателен. Но когда в моей жизни появилась одна приставучая сиреневолосая заноза, все звезды мира погасли в одночасье. Гребаный пздц. Даю себе пару секунд. В помещении моментально становится душно. Срываю с себя пиджак и стягиваю удавку с шеи. Подхожу к окну и раскрываю его полностью. В офис врываются звуки живой музыки и это значит, что очередные недооценённые таланты вновь собирают публику. Память подкидывает слайды из нашей первой встречи с Цыганкой. Усмехаюсь, вспомнив, при каких обстоятельствах мы познакомились. Если бы время можно было остановить и вернуться туда, где всё началось, как бы я поступил сейчас? Стал бы спасательным кругом для дикой Смутьянки, зная, чем наша игра обернётся? Прошел бы тогда мимо девчонки со шляпой в руках, высокомерно задевшей мое мужское достоинство? И не было бы тогда этой задницы, в которую превратилась моя стабильная, упорядоченная жизнь, если бы я не поддался глупой провокации и вовремя засунул свою задетую сиреневолосой гордость в жопу. Но тогда и не было бы ее — Хулиганки с густой темной бесконечностью глаз, с неподдельной искренностью и беспорядочным хаосом в голове… — Свяжи меня с Морозовой, Тимур, — прошу помощника. Втягиваю пропитанный зноем, запахами соседствующего салона «Красной Москвы» и грилем, воздух. * * * — Па-а-ап, ну пожалуйста, — канючит Марго, складывая в умоляющем жесте ладони. — Со мной же будет Юля, пожалуйста! — Это и пугает, — бросаю на притихшую Сурикову уничтожающий взгляд. Там, где эта катастрофа, там всегда проблемы. Юлька показательно цокает языком и закатывает глаза. И пусть только попробует сказать, что это не так. Отпустить с Хулиганкой дочь на закрытую вечеринку какой-то сомнительной музыкальной группы — значит совсем двинуться умом, а я и так в последние недели с ним не в ладах. — Нет и точка, — утвердительно и бесповоротно рявкаю я. Рита бесится. Толкнув со всей дури стул, вылетает из моего кабинета, прилично шарахнув дверью. Блть, как меня все достали. Всё это капризное бабье, разъедающее мой мозг целенаправленно и изощрённо. — Какого черта вы притащились сюда? Нельзя было обсудить этот вопрос дома? Юля? — ору я. — Ты невыносимый, Романов, — качает головой Сурикова. — Кидаешься, как собака на всех, — Юлька вскакивает с кресла, со скрежетом отпихивая его от себя. От этого гадкого звука морщусь и обхватываю голову руками. Голова. М-м-м… Сосуды сжимает так, будто на меня надели резиновой шлем и стали его нагревать, сужая вместе с моей головой до микроскопических размеров. Сдавливает так, что сводит зубы. Уверен, с такими приступами меня когда-нибудь шибанет инсульт, но я старательно манкирую своим гребаным здоровьем, потому что, блть, мне тупо некогда. Я погряз в войне с Полянской и сыплющимися из неоткуда проблемами от Морозовой, которые оказались проплаченными заказами. Осталось выяснить кем. Чувствую, что скоро адвокат понадобится мне — моя прочная выдержка рвется, оказавшись не такой уж и крепкой. Еще и эти две… — Просто не доставайте меня, когда я работаю. — А ты только и работаешь в последнее время, — укоризненно бросает Сурикова, — когда с тобой разговаривать? О-о-о… и эта туда же… — Может потому, что у меня есть работа и мне нужно ее делать? — вскакиваю со своего кресла, шибанув ногой по тумбе. — Это ты так намекаешь, что я ничего не делаю? — переходит на высокие ноты Хулиганка. Ой, блть…Еще с ней не хватало пересраться для полного счастья. И тогда точно можно застрелиться, Романов. — Это я так прошу потерпеть и подождать, пока разгребу свое дерьмо, так понятней? Сурикова внимательно следит за моими действиями, когда я подхожу к стеклянному графину и наливаю себе половину стакана воды, чтобы запить таблетку. Она замечает зажатую пластинку в моей руке и поджав губы, подходит ко мне. Обнимает и прижимается щекой к груди, где, уверен, слышит, как тарабанит мотор, ломая ребра. Утыкаюсь носом в макушку и с трудом выдыхаю. Грудь сдавило тисками. Не от инсульта, так от инфаркта сдохну — один хрен. — Кость, у тебя проблемы? Что случилось? Расскажи мне, — Юлька задирает голову и смотрит глазами, в которых радужка приобрела практически черный оттенок. — Всё решаемо, Хулиганка, — целую в лоб. — Просто не жрите мне мозг. Хотя бы пока. — Я не хочу ругаться, — пищит мелкая. — Я тоже, — обнимаю свою девочку, крепко стиснув в объятиях. Пусть на мгновение, но мне становится легче. — Есть курить? — Нет, — удивленно крутит головой. — Я ж бросаю. — А я, кажется, начинаю… 42. Константин Личным номером моего телефона обладает критически минимальное количество человек, поэтому, когда я бросаю взгляд на дисплей и первым делом смотрю на время, сообщающее, что сейчас 02.38 ночи, а потом перевожу свое рассеянное внимание на звонящего, — понимаю, что ничего хорошего этот ночной звонок не принесет. Серега Протасов, председатель общественного пункта охраны порядка по Арбату, никогда не позвонит, чтобы справиться о моих делах поздней ночью. — Да. Здорова, — хрипло отвечаю на звонок и откашливаюсь в сторону. — Николаич, — отчество, отдельное от имени, режет слух, но пора бы давно привыкнуть, что только он обращается ко мне, как к бывалому корешу, которому глубоко за 70. Протасов — мужик простоватый, но человек он порядочный и не раз выручал, поэтому на такое панибратство я великодушно закрываю глаза. — Тут такое дело… — мнется Серега, а я уже вскакиваю с постели и врубаю ночную подсветку. Чувство тревоги не покидает весь чертов день, а с этим звонком, перерастает в агонию. — Ну ты только горячку не пори… — Серег, ближе к делу, — рыскаю по комнате в поисках трико. — Офис твой, Николаич, горит… — железобетонной плитой обрушиваются слова майора. — Ребята работают, Кость, среагировали быстро и практически затушили. Следственная группа тоже на месте, — Серега пытается успокоить, но мне пох***, я уже ничего не слышу… По моим вискам кувалдой долбит вопрос: «Кто, сука?». Я не могу поставить машину на свое парковочное место, потому что значительная площадь оцеплена, поэтому бросаю тачку практически на проезжей части и несусь, махнув удостоверением сотруднику, в сторону офиса. Запах гари и разрезающие ночную темноту сине-красные проблесковые огни наводят ужас, заставляя бешено пульсировать кровь. Небольшая группа столпившихся людей, скорее всего эвакуированных со второго жилого этажа, теснится на противоположной стороне от моего офиса и я, блть, понимаю, на сколько здесь всё серьезно. Пока я мчался по пустым московским ночным улицам, пожар окончательно затушили, но все службы быстрого реагирования всё еще находятся здесь. Я смотрю на помещение, из разбитого окна которого вырываются грязно-серые облака едкого дыма. Представлять и осознавать весь масштаб пиздеца — совершенно не то, что видеть воочию: по осколкам стекла топчутся мчсники в массивной обуви, и я прикрываю глаза, делая глубокий вдох угарного запаха. Этот звук трескающейся стекольной крошки режет мои нервы острым лезвием, отчего мне хочется взвыть. Кабинет моего помощника выгорел полностью. Перевожу взгляд на свой, в котором окна обуглились и слегка поплавились, но не пострадали, оставаясь удивительно целыми. Фасад исторического здания, покрытый черной сажей, надрывно вопит и стонет, что весь этот кошмар — не сон, а гребаная действительность. — Здорова, — голос Протасова выдергивает из оцепенения и заставляет обратить на себя внимание. Майор протягивает мне руку, а я смотрю на нее и не понимаю, что нужно сделать: мой мозг расплавился вместе с оконными рамами и перестал функционировать. — Пострадавшие? — опускаю руки в карманы спортивных домашних трико и нервно передергиваю плечами. Меня знобит и ломает. — Слава Богу, без жертв, — констатирует Протасов. — Причина? — отстраненно наблюдаю за суетливым мудаком с микрофоном в руке и семенящим за ним чуваком с камерой. Стервятники тут как тут. Уже сегодня новостная лента будет пестрить сообщениями о пожаре на Арбате. — По предварительным данным — поджог. Ребята работают, Кость, рано делать выводы, ты же сам прекрасно понимаешь. Может проводка… — Протасов затыкается, когда я поворачиваюсь к нему и впечатываю в него убийственный взгляд. Потому что нехер мне рассказывать о проводке, когда на фасаде черным по белому выжжено слово «поджог». Не нужно быть спецом, чтобы понять, насколько спланированы были действия: ночь, внешний очаг возгорания — минимум жертв, максимум зрелища. — Есть понимание, кто? Сука, нет! Потому что я уже ничего нихера не понимаю, от кого мне летят впечатляющие приветы. А то, что всё происходящее со мной в последнее время дерьмо связано между собой, я абсолютно уверен.