– Органы опеки связались с больницей, и дело было передано в социальные службы. – Каковы шансы того, что Элизабет заберут? – снова спросил Харви. – Никто не хочет этого, мистер Робертс. Органы опеки призваны сохранять семьи вместе. А теперь, если вы не возражаете, нам нужно поскорее добраться до квартиры Джессики. С этими словами детектив Патерсон выпроводил Харви из дома в холодный ноябрьский полдень. Полицейские оставались по обе стороны от него, как будто он уже оказался на скамье подсудимых. Глава седьмая Гарриет День подарков[2], 26 декабря 1945 года – Мне очень жаль, Гарриет. На протяжении последних пяти лет вы были большим подспорьем в работе по дому, и нам очень жаль, что вы вынуждены покинуть нас. – Мисс Клара запиналась от волнения. Гарриет стояла у дверного проема, ожидая, когда Джейкоб спустится по лестнице. – Прошу вас, не беспокойтесь, мисс Клара, с нами все будет хорошо. С вашей стороны и со стороны мисс Этель было очень по-христиански разрешить Джейкобу пожить у вас. Гарриет заметила, что голос выдает в ней беспокойство, и прокашлялась. Она едва сдерживала слезы из-за того, что была вынуждена покинуть этот дом, который стал ей почти родным. – Мы старались проявить понимание, но мы просто не чувствуем себя в безопасности, когда в доме находится ваш муж. Мы с Этель уже не так молоды, и все это доставляет нам немало хлопот. – Нет-нет, конечно. Не нужно ничего объяснять. Простите еще раз за вчерашнее. – Гарриет покраснела. Между ними повисло неловкое молчание. События вчерашнего дня были по-прежнему свежи у них в памяти. – Куда же вы отправитесь? – Джейкоб слышал, что в поместье Норткот ищут нового смотрителя, мы собираемся сегодня туда поехать и посмотреть, что нам удастся разузнать. Гарриет взглянула на лестницу и увидела Джейкоба. Он выглядел так, словно старался привести себя в порядок – его волосы были зачесаны назад и смазаны маслом, лицо было только что выбрито, но все же он казался потрепанным: его одежда была не отглажена, а тяжелые мешки под глазами на его смертельно бледном лице свидетельствовали о кошмарах, преследовавших его всю ночь. Мисс Клара тоже посмотрела на Джейкоба. – Что ж, удачи, Гарриет. Я желаю вам обоим всего хорошего. Ваша зарплата и рекомендательное письмо на столе. Она наклонилась, поцеловала Гарриет в щеку, неловко похлопала ее по плечу и поспешила удалиться, пока Джейкоб не спустился к ним. Глаза Гарриет наполнились слезами, однако было в этом и какое-то облегчение: вот все и закончилось. Безнадежные попытки скрыть поведение Джейкоба приводили к постоянному нервному напряжению и плохо сказывались на ее здоровье. Она вовсе не винила мисс Клару и мисс Этель за их страх. Впервые Гарриет столкнулась с этим невыносимым напряжением, когда встретила мужа на железнодорожном вокзале Чичестера полгода назад. Наконец пробившись к нему сквозь толпу, она должна была сделать усилие, чтобы скрыть свой ужас. Он так сильно похудел, что она едва его узнала. Его когда-то румяные щеки впали, стройная осанка сменилась сутулостью, уверенная походка исчезла без следа. Его правая рука была забинтована по локоть. Никто не сказал ей, что ему ампутировали два пальца после того, как у него из-за ожога развилась гангрена. Когда он обнимал и целовал ее, его объятья были слабыми, а губы – холодными. Казалось, весь свет и сила покинули его, оставив лишь пустой мешок с костями. Мисс Клара и Мисс Этель радушно приняли героя войны, любезно позволив ему остаться в маленькой одноместной комнате Гарриет в обмен на помощь в саду. Но вскоре теплая атмосфера в их маленьком загородном домике стала исчезать, и беспокойство пустило свои корни. Джейкоб пил до беспамятства, был вспыльчив и не мог справиться с малейшими отклонениями от плана или трудностями, возникавшими в течение дня. Все это время единственной отдушиной для Гарриет оставался ее дневник, и она исписывала его страницы в первые часы рассвета, когда Джейкоб окончательно впадал в пьяный ступор, сидя в кресле у окна. 19 декабря 1945 года Дорогой дневник, Я ужасно скучаю по своему мужу. Особенно одиноко мне по ночам, когда приходится засыпать одной, потому что Джейкоб отказывается ложиться из-за кошмаров. Вместо этого он пьет дешевый виски и разговаривает сам с собой. Если он и засыпает в кресле, то тут же просыпается, крича, словно раненый зверь. Я бросаюсь к нему, он весь в поту, у него отсутствующий взгляд, но это единственное мгновение, когда он делится со мной тем, что с ним произошло. Он рассказывает мне, что он снова там, на берегах Нормандии, и друга его детства, Майкла, только что разорвало на кусочки прямо у него на глазах. Он рыдает, и я укачиваю его, как ребенка, а он рассказывает мне такое, о чем я лучше бы никогда не знала. Что он поднял все, что осталось от его друга, и попытался собрать его по кусочкам. Что он никогда не простит себя за то, что он не смог спасти его. Прижавшись ко мне, он наконец засыпает на рассвете, но мы оба ужасно измотаны. За завтраком мисс Этель часто жалуется на ночной шум. Я пытаюсь успокоить Джейкоба, но он слишком силен, а его крики ничем не унять. Когда он просыпается по ночам, то в него словно вселяется дьявол, и я ничего не могу поделать, никак не могу его успокоить. Мой когда-то добрый и веселый муж подозревает всех и каждого и говорит о немецких шпионах, которые до сих пор прячутся где-то в деревнях и ждут подходящего момента, чтобы вторгнуться в город. В последнее время мне очень не хватало общения, и я настояла на том, чтобы вместе выпить в местном пабе с надеждой на то, что встреча со старыми друзьями пойдет ему на помощь. Я осторожно спросила, чувствуют ли другие жены какие-либо перемены в своих мужьях, но мне дали понять, что задавать подобные вопросы – дурной тон; когда мужчины возвращались с фронта, вышестоящие офицеры настоятельно рекомендовали им не распространяться о прошлом, добавив, что было бы непатриотично рассказывать о том, что с ними произошло. По мере того как продолжался вечер в пабе, я заметила, что Джейкоб очень угрюм. Другие смеялись и болтали, а он только сидел, мрачно глядя на меня. Девушки начинали чувствовать себя неловко. К тому времени когда мы собрались уходить, Джейкоб ни с кем из нас не разговаривал. Когда Пит сделал мне комплимент по поводу моего нового пальто, я улыбнулась ему. В мгновение ока мой муж протащил Пита через весь стол, стаканы оказались на полу, и, чтобы оттащить Джейкоба, потребовались силы почти всех работников паба. Владелец пошел звонить в полицию, но Джейкоб с Питом давние знакомые, поэтому Пит просто отправился домой, зажав рукой свой окровавленный нос. Я отчаянно извинялась перед всеми, но это лишь больше разозлило Джейкоба. Он сказал, что это я виновата, потому что всю ночь напивалась и флиртовала. Когда мы вернулись домой, он начал расспрашивать меня, был ли у меня с Питом роман. Он сказал мне, что я люблю Пита, потому что мой собственный муж мне противен. Что я считаю его трусом, раз он позволил своим друзьям умереть. Что я больше не люблю его. Он так кричал, что я не могла его успокоить. Совершенно неожиданно он ударил меня кулаком. Мой рот наполнился кровью, я закричала. Мне было так страшно, что я зарылась под одеяло, чтобы защититься от новых ударов, я совсем не знала, что делать. Он никогда раньше и пальцем меня не трогал. Мисс Этель услышала переполох. Я сказала ей, что мне очень жаль и что все уже в порядке, но, увидев мое лицо, она пришла в ужас, и тогда я поняла, что их доброй воле пришел конец. Во время долгой автобусной поездки Гарриет и Джейкоб сидели молча, вспоминая недавнее Рождество. Глядя в окно, Гарриет будто снова видела, как Джейкоб пошел в сад нарубить еще дров, а она, начинив индейку, поставила ее в плиту и стала зажигать огонь. В тот день их судьба была предрешена. Услышав крик Джейкоба на кухне, Гарриет мигом бросила все свои дела и ринулась к нему. Он стоял на коленях перед плитой и держал мясо голыми руками. Жир шипел на его коже, а он кричал ей, что его друг горит. Успокоить Джейкоба было совершенно невозможно. Он бросил индейку в раковину и включил воду, пытаясь остудить ее, но сам продолжал кричать и звать на помощь. Выбиваясь из сил, Гарриет наконец смогла оттащить его прочь. Когда она уложила его в кровать, он сквозь слезы рассказал ей, что скворчащая кожа индейки вызвала в его памяти воспоминание о том, как на берегах Нормандии прямо у него на глазах горела кожа на теле его друга. Кое-как Гарриет удалось спасти рождественский ужин, но затем на кухне появилась мисс Этель и объявила, что им придется покинуть этот дом. В то утро они с Джейкобом не говорили об этом. Ей было невыносимо даже вернуться в мыслях к событиям того утра. От вида обожженных, покрытых волдырями рук Джейкоба слезы выступали на ее глазах. Автобус с грохотом остановился у поместья Норткот, вернув Гарриет в настоящее. – Ну же, пойдем, – сказал Джейкоб, бросив ей под ноги ее чемодан, но та лишь изумленно смотрела на огромные железные ворота и длинную покрытую наледью подъездную дорожку, ведущую к особняку в георгианском стиле. Джейкоб ушел вперед, махая рукой жене и подгоняя ее, но Гарриет будто приросла к земле, несмотря на порывы свирепого декабрьского ветра. Она знала, что ей не хватит сил работать служанкой в доме, где, по слухам, было тридцать спален, четыре гостиных, две библиотеки и огромный банкетный зал. Но она заставила себя идти вперед, к поместью, в двери которого им вот-вот предстояло постучать, прося взять их на работу, – но тем временем двери в жизнь, какой она была до возвращения Джейкоба домой, с треском захлопнулись за ней. Глава восьмая Айрис 11.30, среда, 19 ноября 2014 года Айрис бежала, опаздывая на поезд в Чичестер, и, лишь только она скользнула в закрывающиеся двери вагона, ее телефон зазвонил. На экране высветилось «Отдел новостей». Она взяла трубку. – Привет, Майлз. – Привет, Айрис. По всей видимости, ребенку необходимо лекарство, или по какой-то другой причине им нужно вернуться в больницу, – ответил он торопливо, проглатывая слова. – Кажется, к концу дня у нас будет довольно громкая история. По всей видимости, в полиции думают, что она спрыгнет с моста или бросится с малышом под поезд. Скажи еще раз, откуда ты об этом узнала? Айрис попыталась выбросить из головы картину, которую только что нарисовал ей Майлз, и стала судорожно искать нужные слова. Она не ожидала, что реакция на историю Джесси и ее малышки будет такой бурной. Рано или поздно Айрис должна была во всем сознаться, но ей не хотелось, чтобы Майлз снял ее с этого расследования и поставил кого-то другого. Ситуация была слишком важной. – У меня есть старый друг – контакт в больнице Святого Дунстана, он мне и подкинул эту историю, – солгала она. – Что ж, хорошо, постарайся сегодня с ним встретиться. Полиция сейчас у дедушки малыша. Насколько мне известно, именно он присутствовал во время родов, потому что отца ребенка не было рядом. Не знаю почему, надеюсь, ты сможешь пролить немного света на этот момент. Все это рассказала одна из пациенток, которая поговорила с первым добравшимся до больницы репортером, но теперь до нее добралась полиция, и больше нам от нее информации не достанется. Именно с этим, надеюсь, ты нам и поможешь. Твой контакт случайно не знает никого, кто работает в родильном отделении? – Я собираюсь сделать несколько звонков по дороге, попытаюсь связаться с ним тоже, но, боюсь, он может испугаться и отказаться говорить. Кроме того, есть вероятность, что в больнице кто-то недосмотрел, поэтому персоналу могут запретить общаться с прессой или с кем-либо вообще. Когда я буду там, то попробую поговорить с одной из выписывающихся пациенток, вдруг кто-то что-то слышал и не против об этом поболтать. – Нет, это бессмысленно. Полиция уже провела беседы со всеми женщинами, которых сегодня выписывают, и всем им было запрещено сообщать что-то прессе. Нам нужно связаться с кем-то изнутри, лучше всего – с кем-то, кто работает в больнице. Айрис почти передался запал Майлза. – Ну тогда я снова попробую расспросить моего контакта, но он работает в реанимации, и я не уверена, знает ли он что-либо еще. Больница большая, быть может, он и не знаком ни с кем из других отделений… – Но он же должен знать что-то, раз подкинул тебе эту информацию! – перебил ее Майлз. – В общем, попробуй. Нам нужно имя одной из акушерок, которую мы сможем подкараулить у дома, желательно – той, которая принимала роды у Джесси. И еще: найди какого-то специалиста в этой области, нужно узнать его мнение о послеродовой депрессии и психозе. Кого-то из Королевского колледжа психиатров, из педиатрического колледжа… – Точно, – сказала Айрис, и мимо понеслась волна выходящих на следующей остановке пассажиров. – Нужно также рассмотреть вопрос медицинской этики. Если она ушла с дочерью из-за того, что не хочет, чтобы та проходила лечение, суд будет вынужден подать апелляцию, прежде чем идти против воли матери. Как думаешь, нужно ли связываться с юридическим отделом и выяснять, как там обстоят дела, стоит ли нам написать и об этом? Она слышала, как на той стороне провода Майлз отрывистым голосом раздавал всему офису приказы. – Кстати, нам известно имя этой женщины? – спросила Айрис, когда Майлз наконец вернулся к разговору с ней. – Да, Джессика Робертс, тридцать девять лет. Первый ребенок. Слава богу, что имя раскрыла не я, подумала про себя Айрис. Майлз продолжал: – Если судить по ее странице в соцсети, похоже, она недавно потеряла мать, Лиз Робертс. В выпуске «Телеграф» за октябрь 2012 года есть некролог. Она умерла от рака груди; может, у Джессики есть брат или сестра, у которых мы могли бы взять интервью?