Зачем он вообще сюда вернулся? Илюме Ан-Эльдерин была матроной, матерью в Совете, одной из двенадцати. Она совершенно спокойно может передвигаться сама и постоянно это делает! Её со всех сторон окружают телохранители, как будто кто-то мог решиться напасть на неё. И даже если бы целая толпа грабителей с большой дороги совершила такую ошибку, Хирка поставила бы на победу Илюме. Римеру не было нужды приезжать. Ему не надо было щеголять по округе со знаком Совета на груди, как будто Хирка не знала, что он принадлежит к совершенно другому миру, чем она. Как будто она не знала его имени. В её памяти всплыл образ Римера. Он был одет как воин. Наверняка это последняя попытка покрасоваться перед тем, как навсегда облачиться в мантию. Все, кого отбирали во время Ритуала и брали на обучение в Эйсвальдр, носили студенческие мантии до тех пор, пока не выбирали себе место службы, или, как говорили, пока место не выбирало их. До тех пор, пока они не приносили Присягу. Из школ Совета выходили лучшие специалисты во всех областях, от воинов до летописцев. Но больше всего студенты мечтали о том, чтобы стать авгурами – глазами Всевидящего, обученными Его слову. Все члены Совета раньше были авгурами, а Ример был единственным внуком Илюме Ан-Эльдерин. Самой судьбой ему было уготовано место в Совете. Место, за которое многие согласились бы убить. Хирка никогда не понимала и не поймёт почему. О Маннфалле или Эйсвальдре не сложено песен, благодаря которым туда хотелось бы съездить. А Силья может оставить себе все мечты об избрании в студенты. Знаться с членами Совета? Пить вино из хрусталя? Хирка фыркнула. Она с радостью отдала бы всё, чтобы не участвовать в отвратительном Ритуале. Я не боюсь! Что плохого может с ней случиться? Может, ничего. Может, она даже до Ритуала не дойдёт. Даже до Маннфаллы не доберётся. Может, её остановят у городских ворот и повесят, как чумную. Или же весь город увидит, что она не умеет сливаться с Потоком, и её забьют камнями. Отец всегда повторял: где имлинги, там опасность. Может, её протащат через весь город, привязав к лошадям, и она станет неузнаваемой. Или посадят в тюрьму. Или будут мучить и изучать как урода. Или сожгут! Хирка услышала скрип внизу и вздрогнула. Сквозь листву она разглядела отца. Её настолько поглотили кошмары, что она не услышала его приближения. Скрип колёс его стула слился в её воображении со звоном мечей ревущей толпы. Она сделала вид, что не заметила отца. Если она встретится с ним взглядом, он победит, и они снова уедут. Не замечать его было искусством. Она может подождать. Здесь, наверху, она всего лишь лист на ветру. Тишину нарушил мощный удар топора. Ствол дерева затрясся, и Хирка чуть не свалилась. Она крепче прижалась к дереву и недоверчиво посмотрела вниз. Папа поднял топор, чтобы нанести ещё один удар. Он что, спятил? Отец рубанул, и дерево снова затряслось. Верхняя часть тела отца обладала огромной силой. Он мог одновременно поднять Хирку и Силью, как будто они были щепками. Три ходячих имлинга не могли сравниться с ним по силе. После каких-то четырёх ударов ствол поддался. Как в Аллдьюпе. Неудачный день для деревьев. Хирка вскочила на сук и замерла, приготовившись к прыжку. Какое-то время она покачалась вместе с деревом, а потом оно рухнуло. Она изо всех сил бросилась в сторону и покатилась по траве. Дерево со всеми десятью тысячами листьев рухнуло на землю у неё за спиной. Хирка быстро поднялась на ноги и выплюнула изо рта траву. Отец смотрел на неё без радости, но и без злости. Казалось, папа размышляет, хватит ли у него ума когда-нибудь понять её. Хирка сложила руки на груди и уставилась в другую сторону. – Я и так собиралась домой. – Пошли, – ответил отец. Он положил топор на колени и поехал по направлению к лачуге. – Я должен кое-что тебе рассказать. Ему никак не удавалось заехать на своём стуле в дом. Хирка не стала помогать. Этим искусством она овладела. Колёса цеплялись за вздыбившуюся доску на пороге. Обычно она не создавала помех, но сейчас папины движения были слишком резкими. Он слишком сильно дёргался, слишком напрягался. В конце концов стул въехал в дом. Хирка проследовала за ним. Ей показалось, что комната уменьшилась в размерах и стала какой-то чужой. Тяжёлый воздух был наполнен дымом от тлеющего очага. После целого дня, проведённого на улице, к нему надо привыкнуть. Хирка села и по старой привычке принялась сметать со стола высохшие листья и мусор от перемолотых трав. В помещении сладко пахло опой, но она ничего не сказала. По крайней мере, отец убрал видимые следы её употребления. Это растение было запрещено использовать всем, кто не состоит в гильдии лекарей Совета. Отец всегда торговал им из-под полы, а Хирка пассивно протестовала. Но опа была далеко не единственным опасным растением, с которым им приходилось иметь дело. И это ещё одна причина, по которой им много времени приходилось проводить на колёсах. Странствующий торговец и его дочь. И сейчас он снова хочет пуститься в путь. Может быть, он передумал? Он же срубил берёзу! Нельзя срубить дерево просто так, после этого что-то меняется. Отец подкатился к столу и пододвинул Хирке плошку с рыбным супом. Суп был едва тёплым, но показался ей даром Всевидящего. Она жадно ела одной рукой, а другую, повреждённую, отец вытирал тряпочкой. Она не расскажет ему, что встретила Римера. Отец доступно объяснил ей, что мужчинам доверять нельзя, и она научилась держать рот на замке. А вот в отношении Ветле он был совершенно спокоен. Поэтому, если папа спросит, чем она занималась, она сможет рассказать ему о Ветле. Но он не спросил. – Я нашёл тебя, – пробормотал он, не глядя на Хирку. – Я и не пыталась прятаться, ты ошибаешься, – ответила она. – Да я не об этом. Отец намазал её ладонь бальзамом. Защипало. Он повернулся к ней спиной и поехал к очагу. Там, перед огнём, он и остался, окружённый сиянием пламени, как луна во время солнечного затмения. – Я не родил тебя, я нашёл тебя. Это не так сложно понять, девочка. От его слов Хирка почувствовала уколы по всему телу, как от укусов муравьёв. Это предвещало опасность, хотя она и не понимала, какую. Или не хотела понимать. Его голос казался далёким громом. От этой словесной непогоды негде искать убежища. – Я ещё не уехал из Ульвхейма. Там всё шло удачно. Я вёл торговлю с минимальным риском. Власть Совета так далеко на севере не слишком сильна. Там даже не было гильдии лекарей. Мудрые бабки исцеляли болезни, удаляли зубы и извлекали детей на свет, совершенно не думая о Совете. Хирка услышала тоску в его голосе, как будто он рассказывал о мире своей мечты. – Но у Совета имелся свой имлинг в Ульвхейме. Его называли слиятелем, но Ульве и с мухой слиться не смог бы. То, что у него, возможно, имелось из способностей, он к моменту нашей встречи уже пропил. Он курил опу. Я знал, что он был полуглухими ушами Совета в Ульвхейме, а он знал, чем я занимаюсь. Всё шло своим чередом. Потом настал месяц Илир, только-только наступила темень, дни стали совсем короткими. Пришёл мороз и принёс холода, какие бывают только в Ульвхейме. Отец склонился над очагом. – Он пришёл ко мне пьяным. Было поздно, и я попросил его вернуться домой. Я соврал, сказал, что мне нечего дать ему, он и так много всего набрал. Но он хотел, чтобы я его подвёз. Он едва держался на ногах и размахивал бутылкой, но говорил вполне серьёзно. Ему надо к каменному кругу в Сигдскау. Приказ Совета. Всю дорогу валил снег, и он брюзжал о тех бесполезных заданиях, на которые его отправляет Совет. Отец подражал невнятному голосу, каким, должно быть, говорил Ульве. – И я знал, что на задание отправлен не только он. Каждый каменный круг в каждом государстве Имланда сегодня ночью будет проверен, если, конечно, все вороны добрались до цели в такую-то непогоду. И для чего? Хирка не знала, хочет ли узнать ответ на этот вопрос, поэтому просто молча ела рыбный суп. – Потому что какой-то заклинатель камней ощутил волнение Потока. Навыдумывал, что древние каменные врата вновь открылись и что-то проникло через них в наш мир. Хирка почувствовала, как волоски на её руках встали дыбом. Говорят, слепые проходят сквозь камни, и они могут вернуться. Именно поэтому появился Ритуал. Чтобы защитить народ. Но это всего лишь слухи. Никто никогда не видел слепых. Целые столетия. Их больше не существует. Если они вообще когда-нибудь существовали. – Ульве заявил, что он – не суеверная баба и не боится темноты. Тогда я спросил его, почему, в таком случае, он не взял повозку и не поехал один, но на это у него не нашлось ответа. Трус. Когда мы добрались до камней, он, покачиваясь, побродил среди них в полной темноте. Он был пьян в стельку, меч волочился за ним по земле. Призрак, а не охотник на монстра, которого ему приказано убить. Он ошалело сражался с тенями, пока не запнулся о камень. Тогда он повалился на землю и захрапел. Вот сейчас начнётся, подумала Хирка. Она учуяла запах того, что ей предстоит услышать. Как зверь. Воздух в комнате делался всё плотнее, а мир стал невыносимо тесным. Речь отца замедлилась, как будто он тоже замешкался. – Не знаю, что заставило меня обойти круг. Внутренний голос, наверное. Кто-то отправил имлингов в жуткую непогоду проверить Всевидящий-знает-что, а Ульве не смог выполнить задание. И я стал продираться сквозь снег вокруг камней. Только чтобы посмотреть. Чтобы удостовериться. Так я и нашёл тебя. Тебе было несколько дней от роду. Кто-то завернул тебя в одеяльце, которое сливалось со снегом, и тебя было почти невозможно заметить. Бледное личико, величиной с мой кулак, посреди стужи. Снег падал на тебя, но ты не плакала. Ты с удивлением смотрела вверх своими большими зелёными глазами. Хирка проглотила кусок рыбы, который тут же попросился обратно. Она хотела встать, но тело её одеревенело. Она не была уверена, что именно только что услышала. Отец не был… отцом. А он продолжал свой рассказ. Может, он забыл, что она сидит за столом. – Нет на свете имлинга, который доверил бы грудного ребёнка пьяному придурку вроде Ульве. Я затащил его в повозку, а тебя взял на руки. Всю дорогу назад вы оба проспали. Я отвёз Ульве домой и передал его наложнице. Ты же отправилась со мной. Я провёл бессонную ночь, держа в одной руке тебя, а в другой меч. В каждом углу мне мерещились Колкагги. Я слышал их в волчьем вое и в стуке бьющих по стене дома веток. В Ульвхейме так холодно, что Колкагга на полпути повернул бы назад, говорил Йон из пивнушки. Но я не уверен. О чёрных тенях Всевидящего ничего нельзя знать наверняка. Отец резко повернулся к ней: – Ты знаешь, я не часто даю поводы для сплетен, девочка. Но какой в этом смысл, если мир устроен так, как устроен? У меня не было выбора. Если на содержании у Совета были и другие пьяницы, то история о каменных кругах и монстрах могла уйти в народ. Имлинги насторожились бы. Я не мог взять на воспитание бесхвостую девочку! Хирка дотронулась до шрама внизу спины, как будто её обожгло. Сейчас он заврался. У неё был хвост! Она не бесхвостая. – Волки… – она сглотнула. Слова застряли у неё в горле. – Мой хвост сгрызли волки. Ты сказал… – А что, Шлокна тебя возьми, я ещё мог сделать? – Но шрам… – Хирка почувствовала, как ком в её горле увеличивается и начинает причинять боль. – Я собственноручно нанёс этот шрам, девочка! – заорал отец, как будто она была в чём-то виновата. – Я вырезал у тебя на спине следы от клыков. Это непростое дело. Шрамы должны были выглядеть как настоящие. А ты кричала. Мне пришлось закрывать тебе рот ладонью. Ты могла весь город разбудить! – В свете очага лицо отца казалось тёмно-красным. – Прости… – больше она ничего не смогла выдавить из себя. Хирка увидела, как лицо отца дёрнулось, словно она его ударила. – Теперь ты понимаешь, девочка? Понимаешь, почему нам надо уехать? Хирка не хотела ничего понимать. Она опустила глаза вниз и заметила пожелтевший волчий зуб у себя на груди. Она носила его на шее всю жизнь. Память. Память о том, чего никогда не было. Фальшивое доказательство охотничьей доблести, купленное на рынке за медную монетку? Должно быть, отец понял, о чём она хочет спросить, поэтому громко продолжил: – Ты явилась в мир бесхвостой в каменном кругу у Ульвхейма, и ты не можешь сливаться с Потоком. Я не знаю ни откуда ты пришла, ни кто ты, но мы уедем. Если ты – одна из бесхвостых… Дитя Одина… Эти слова кнутом хлестнули по сердцу Хирки. – Если ты – человек, Совет выяснит это во время Ритуала. Но ты – моя дочь, и никто не завершит работу Ульве. Я не стану рисковать тобой. Несмотря на то, что его голос стал мягче, она понимала, что спорить бесполезно. Вся ситуация казалась нереальной. Хирка засмеялась, но смех её прозвучал неестественно. – А ты видел потомков Одина, папа? Ты хоть раз слышал о ком-нибудь, кто его видел? Мы исколесили весь Фоггард вдоль и поперёк, и никогда… – Не встречали бесхвостых, которые не могли сливаться с Потоком? Слепых к земле? Хирка посмотрела на него. Он что, стал её врагом? Почему он делает ей так больно? Её глаза бегали в разные стороны, пока она вспоминала. – У того здоровяка во Фроссабю был обрубок хвоста? – Его баба отрезала ему хвост. Он изменил ей с девчонкой. – А три девушки с рынка в Арфабю, которые… – Это были сирены из Урмуная. Их не интересуют создания из плоти и крови, они посвящают жизнь танцу. По традиции они привязывают хвосты к спине. – Ульве! Ты сказал, Ульве не мог сливаться! – Конечно же, он мог сливаться с Потоком. Просто он уже был не в состоянии пользоваться своей способностью. И это несмотря на то, что Совет избрал его во время Ритуала, когда он был совсем юным, и много лет обучал его в Эйсвальдре. Хирка… – Я не потомок Одина! У меня есть мать! Отец закрыл глаза. Хирка не знала, до чего доведёт этот разговор, но останавливаться не собиралась. – У меня была мать. Майанде! – А ты её помнишь? – Голос отца изменился. Он говорил с лёгкой усмешкой. Но его предположение было верно. Хирка не помнила её, в памяти остались только рассказы отца о ней. – Майанде была девушкой из Ульвхейма, с которой я… некоторое время общался. Она делала мыло и продавала его подвыпившим мужчинам в тавернах. Они больше тратили на мыло, чем на пиво. Более заядлых пьяниц ещё надо поискать. Хирке казалось, что слова отца камнями придавливают её к земле. Одно тяжелее другого. Её завалит, и она умрёт. Ей удалось встать. На какое-то мгновение Хирке показалось, что она пришла сюда в гости, а отец стал чужаком. Чужаком, лгавшим напропалую. Стало невозможно дышать. Хирке приходилось выдавливать из себя слова.