Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 2 из 74 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Пострадавших нет? — Ранена женщина, служка при храме. — В таком случае вышлите судебно-медицинского эксперта, — распорядился я. Календарь на стене показывал: 23 февраля 1934 года. ...Машина резко затормозила у дверей собора, и я сошел на землю. За мной выскочила собака-ищейка, но я понимал, что в такую слякоть все ее усилия будут напрасны — след преступников скрыт мокрым снегом. Перед собором толпился народ. Любопытные старались заглянуть внутрь, но проем полуоткрытой двери загораживал стоявший на нижней ступеньке лестницы высокий мужчина средних лет. «Из здешних служителей», — подумал я, увидев на нем рясу. Я направился к дверям, за мной — оперуполномоченный и эксперт научно-технического сектора. Собака осталась с проводником возле машины. Внутренний зал собора был освещен. Перед средними вратами алтаря стоял, опустив голову, епископ. На низкой скамье возле северной стены сидела пожилая женщина в черном. Я обратил внимание на ее бледность. Женщина опиралась на руку другой — более молодой, но тоже бледной и взволнованной, и что-то беспрерывно шептала, часто мелко крестясь. Невысокий священник шел нам навстречу. Верный профессиональной привычке, я отметил, что у него были длинные до плеч, белые, как снег, волосы и щеголевато подстриженные усы. По виду ему можно было дать за шестьдесят, но румяные щеки и живые серые глазки молодили его. За ним степенно вышагивал чернобородый монах. Войдя в собор, я прежде всего бросил взгляд на иконостас, но никаких следов ограбления не заметил. Казалось, все было на своих местах. Я даже почувствовал облегчение — может, думаю, и состоялась попытка ограбления, но преступникам помешали, унести ничего не удалось... — Мы из угрозыска, — обратился я к священнику. Услышав это, епископ поднял голову, направился к нам и, не торопясь, с достоинством поклонился. — Ограбили и осквернили святую обитель, дети мои. Он говорил тихо, сдержанно, но чувствовалось, каких усилий стоит ему скрыть волнение. Обернувшись к иконостасу, он широко перекрестился и сказал: — Прости им грехи, господи, ибо воистину не ведали они, что творили. — Потом, обратясь к священнику, приказал: — Расскажите им, как все случилось. — И так же медленно, не торопясь, удалился. Почему-то я, да, кажется, и мои товарищи чувствовали себя не в своей тарелке: не так часто случается вести следствие в церкви! Мы стеснялись говорить в полный голос и, сняв форменные фуражки, нерешительно оглядывались по сторонам, словно позабыв, что пришли сюда по оперативному заданию. Седоволосый священник почтительно шествовал впереди, как будто знакомил важных гостей с храмом. — Вам лучше, сестра Антиса? — спросил он на ходу. При нашем приближении пожилая монашенка с трудом привстала и в ответ на вопрос священника кивнула головой. Шум на улице усиливался. Высокий мужчина в рясе с трудом сдерживал людей, — рассвело, и любопытных становилось все больше. Я попросил оперуполномоченного и чернобородого монаха запереть дверь изнутри. Скоро лестница перед собором опустела. Надо было приступать к работе. В случае неудачи необычность задания и обстановки, конечно, не могли послужить мне оправданием. Я подошел к скамье, на которой сидела пожилая монахиня, и уселся напротив. — Это представители власти, сестра. Расскажите им все, что произошло с вами, — сказал низенький священник таким тоном, каким говорят взрослые с детьми. Антиса вздохнула, закрыла на минуту глаза и в ответ на мое приглашение: «Начинайте, пожалуйста!», стала рассказывать: — Сегодня первый день великого поста, и я пришла раньше обычного... — Она живет тут же, во дворе, вместе с другими монахинями, — пояснил высокий мужчина, который повстречался нам перед воротами. — Они служат при храме, убирают здесь... — Я только-только прибрала в алтаре и перешла в ризницу, как услышала — стучат во входную дверь. — Женщина указала рукой на дверь и продолжала: — Я сначала решила не открывать, но стук повторился — громче, сильней, настойчивей. Поднялась я по лестнице и через дверь спрашиваю, кто это, мол, ни свет ни заря шум подымает. «Я слуга божья, ты не знаешь меня, — слышу я из-за двери взволнованный женский голос. — Я ищу защиты у господа, не то, прежде чем рассветет, погибнет живая душа. Муж у меня умирает, сестрица, моя единственная радость и надежда в мире». «Чем я-то могу помочь тебе, сестра моя?» — спросила я, а сама чуть не прослезилась, так мне ее жалко стало. А женщина все молит меня: «Впусти в собор, попрошу у всевышнего, может, вымолю помощь себе, грешной». И, слышу, рыдает так горько-горько. Не выдержало мое сердце, открыла дверь. Передо мной — молодая женщина, вся в черном, и красоты неописуемой. Глаза полны слез, и от этого еще прекрасней сверкают в полутьме. Из-под черной косынки на лоб прядь волос падает. Согрешила я тогда, подумала про нее: на богоматерь похожа. Стою перед ней дура-дурой и молчу. А она берет меня за руку и без сил опускается на ступени. Гляжу я на нее, и память у меня словно отшибло — даже не вспомнила, что дверь надо запереть. «Где висит нерукотворная икона матери божьей, всемогущей заступницы нашей?!» — спрашивает она меня, а сама все по сторонам оглядывается. Я молча провела ее к иконе животворящей и стала в сторонке, слезы утираю. А женщина упала на колени, воздела руки вверх и смотрит на икону с такой мольбой, шепчет что-то, а что — не поймешь. Потом упала ниц перед иконой и зарыдала — громко, горько, прямо хоть самой вместе с нею плачь. Я опустилась на колени рядом с ней, попросила господа услышать молитву несчастной и ниспослать ей помощь. Вдруг слышу за спиной шорох... Оглянулась я... — монахиня испуганно посмотрела в сторону двери и, будто ожидая увидеть что-то ужасное, закрыла лицо руками. Она не могла произнести ни слова... — Полно, дочь моя, успокойся, — тихо сказал невысокий священник. Антиса смогла наконец совладать со страхом и продолжала: — Приближается, вижу, ко мне какой-то верзила. А второй запирает на засов дверь изнутри. На том, который направлялся ко мне, — черная блестящая накидка и шапка такая же, блестящая. Пол-лица закрывает маска, прямо, как у чёрта настоящего. — При упоминании нечистого Антиса перекрестилась, проговорила вполголоса: «Прости господи», и продолжала: — Поняла я, что ничего хорошего ждать не приходится, но, думаю, какое дело им до меня, старой женщины, одинокой и бедной. Поживиться у меня нечем — можно отнять у человека то, чего у него нет? Не ведала я, дура старая, что может найтись на свете такой антихрист, который на божий храм руку поднять не побоится. Вскочила я с пола и бросилась к двери, что на двор ведет. Но не тут-то было. Женщина, которая лежала, распростершись перед иконой пресвятой матери божьей, схватила меня за ногу, и я с маху растянулась на полу. Хотела встать, но верзила насел на меня сверху и шею рукой сдавил так, что дохнуть невмоготу. Только раз успела я крикнуть. — Тут Антиса, словно вспомнив о своей боли, замолкла, расстегнула ворот платья и ладонью потерла шею, всю в синяках и кровоподтеках. Я постарался не особенно вглядываться в эти синяки, хотя для следствия, конечно, они имели немалую ценность. Но, думаю, не буду отвлекать внимание женщины — разговорилась она сейчас, пусть уж доскажет по порядку все, как было, не то позабудет какую-нибудь важную подробность, потом и не вытянешь. — Противиться не имело смысла. Я покорилась судьбе. Но проклятый грабитель не отпускал меня, пока я не потеряла сознание. Одно только помню, как выдирали икону из оклада, а женщина и говорит: «Оставь ту, бери нижнюю икону». Со мной она все время по-грузински разговаривала, а теперь на русский перешла. Потом я уже ничего не помню. Пришла я в себя, гляжу — лежу в углу перед алтарем, а брат Исаак водой меня кропит. — Так оно и было, — подтвердил чернобородый монах. — Сквозь сон слышу — женский крик. Я в доме при храме занимаю маленькую келью. Просыпаюсь. Ну, думаю, ничего хорошего этот крик не предвещает. Накинул рясу, выбегаю во двор. Гляжу — в храме, да будет с нами его благословение, свет горит. Не знаю почему, но войти внутрь я не решился, оберег меня господь от встречи со святотатцами. — Он перекрестился. — Стал я у двери и кричу: «Эй, кто там есть?» Ответа нет, но подозрительная возня в храме продолжается. Ну, я и поднял тревогу. В молитвенном зале уже никого не было. Только в алтаре, в углу, лежала бездыханная Антиса. Еле-еле привели ее в чувство, но до вашего прихода она и слова сказать не могла. — Что-нибудь унесено? — спросил я маленького священника. Он встал и медленно, как будто не было никаких оснований для спешки, направился к южной стене. — Унесено, а как же! — негромко ответил он и указал пальцем на юго-западную колонну храма. Проследив за жестом священника, я внимательно осмотрел иконостас. — Взгляните, — говорил священник, — между иконой пресвятой божьей матери и иконой Спаса нерукотворного висела икона Сионской богородицы, именуемая также иконой Саванели... — Ее взяли? — не выдержав, прервал я его подробные объяснения.
— Видите, между этими двумя иконами пустое место и четыре отверстия от гвоздей? Действительно, на месте украденной иконы, на расстоянии примерно сорока сантиметров друг от друга, виднелись следы вырванных гвоздей. — Видно, икона была отделана золотом и серебром, — высказал предположение оперуполномоченный. — Оклад у иконы действительно драгоценный, — подтвердил священник, — но она имеет особую ценность как историческая реликвия: в шестнадцатом веке ее создали трансильванские мастера и оттуда привезли в Грузию. — Шестнадцатый век... Неужели преступники интересуются стариной?.. В храме нет более древних икон? — Конечно, есть. Вот хотя бы икона Спаса нерукотворного, по названию Марткопская, относится к шестому веку и привезена отцом Антоном из Эдессы. — Откуда? — удивился эксперт. — Из Эдессы, — повторил священник. — Этот город находился на севере Месопотамии. Теперь это место называется Урфа, в Турции. В то время в Эдессе жило множество грузинских живописцев и зодчих, и один из них послал в дар на родину прекрасное творение рук своих. — Как я понял, плачущая женщина просила указать ей икону Саванели? — спросил я священника. Оперуполномоченный одобрительно посмотрел на меня: он понял значение моего вопроса. — Да, да, несчастная искала именно эту икону, — священник задумался на мгновение, а потом бросил на меня такой взгляд, словно хотел сказать: молодой человек, теперь и я догадался, что злоумышленников интересовала икона Саванели, а не какая-нибудь другая. Я решил внимательно осмотреть место происшествия, а потом еще раз допросить Антису. По словам священника, в собор после вчерашней службы никто из посторонних не заходил. Эту удачу надо было использовать сейчас же, пока не исчезли возможные следы преступников. Я велел оперуполномоченному привести служебную собаку. Правда, в такую слякоть ей вряд ли удалось бы найти что-нибудь на улице, но если она возьмет здесь след и пройдет хотя бы до лестницы, то можно будет узнать направление, в котором скрылись грабители. Пока уполномоченный подымался по лестнице к выходу, кто-то громко постучал в дверь. Вошел судебный врач, огляделся кругом и, не увидев среди присутствующих убитых, раненых и искалеченных, медленно спустился вниз. Скоро была приведена служебная собака. Проводник с трудом удерживал ее на месте в ожидании моего приказа спустить поводок. Мое внимание привлек подсвечник желтой меди. Массивные медные подсвечники стояли перед каждой иконой, и только перед той гранью колонны, с которой была украдена Сионская богородица, подсвечника не было. Зато метра за два, возле северной стены, один подсвечник стоял отдельно. — Почему подсвечник стоит поодаль от икон? — спросил я, уверенный, что напал на важную деталь. Монах подтвердил мое предположение: — Его переставили сюда, чтобы легче было снимать икону. Я попросил эксперта поискать на меди подсвечника отпечатки пальцев. Потом велел спустить собаку. Едва раздался короткий приказ проводника: «Ищи!» — овчарка опустила морду и, раздувая ноздри, начала было обнюхивать пол. Но сразу подняла голову вверх и фыркнула. Несмотря на все старания, она никак не могла взять след. Что-то мешало ей. Я приказал проводнику увести собаку, а сам опустился на корточки. Ступеньки лестницы и широкая полоса пола, ведущая от входа к юго-западному приделу, были посыпаны мелко накрошенным нюхательным табаком. — Да-а, партнеры у нас опытные, — проговорил эксперт. — Собаку они вывели из игры. — Он внимательно изучал подсвечник. Мы вошли в алтарь, стали подробно осматривать каждый уголок. Там, где после ограбления очнулась Антиса, я заметил на полу какой-то маленький клочок бумаги. Это был билет тбилисского трамвая, серия 11-34, номер 249007. — Кто мог обронить здесь билет? — спросил я. — Вчера я трамваем никуда не ездил, — торопливо ответил священник. — И вообще я не выбрасываю билетов. — Я тоже, — коротко сказал монах. Мы снова вышли в главный зал. Выяснилось, что никто из присутствующих не мог быть обладателем найденного билета. Я спрятал клочок бумаги — первую ниточку из запутанного клубка — себе в портсигар. Эксперт стоял возле подсвечника с таким видом, какой бывает у ребенка, случайно выпустившего птичку из клетки. Я сразу понял, что его поиски оказались безуспешными, но на всякий случай спросил: — Ничего не нашли? — Здесь ясно отпечатались все пять пальцев преступника, но... рука была в резиновой перчатке. Это сообщение подтвердило мысль, что мы имеем дело с опытными и осторожными преступниками. Женщина, притворившаяся верующей, сразу же при входе в храм расспросила про икону богородицы и указала ее грабителям. Значит, их интересовали не золото и серебро драгоценного оклада, а живопись, которая имеет историческую ценность. Но кто у нас в стране мог похитить этот памятник древнего искусства? Как можно использовать его для личного обогащения? Несомненно, корни этого преступления уходят в те страны, где охотники за национальными сокровищами чувствуют себя вольготно и процветают. Мои подозрения окрепли, когда я убедился, что преступление было тщательно продумано и подготовлено, что оно было нацелено на определенную икону. Обычные грабители действуют не так. Я попросил судебного врача осмотреть сестру Антису. Мы продолжали с дотошной тщательностью изучать зал, ступеньки лестницы, ручки дверей, но ничего важного для следствия обнаружить не смогли. Только на ручке входной двери явственно оттиснулся след пальца, но и здесь предательская вязь отпечатков была упрятана в резиновую перчатку. Преступник не может не оставить следов — это аксиома криминалистической науки. Но для того, чтобы эти следы обнаружить, надо долго искать, искать терпеливо и внимательно, — так учили меня мои наставники, когда я осваивал избранную мною специальность. И я нередко повторял эту заповедь своим помощникам. Сегодня я беспрестанно повторял ее про себя и снова и снова обследовал каждую пядь храма. Кажется, уже все было осмотрено. Но пока что безрезультатно. Не было никаких обнадеживающих признаков. Однако я продолжал верить и надеяться, что мы где-то близко от цели. Верил, потому что вера и убежденность — основные помощники в следственном деле. Надо верить в победу, в то, что ни одно преступление не останется нераскрытым, ни один преступник — без наказания. И я верил. Хотя, если говорить честно, никаких реальных оснований для этого у меня не было. Я нарочно отгонял мысли о трамвайном билете. Что он мог сказать следствию? Если даже его действительно обронили преступники, мало ли сегодня на рассвете ехало тем же трамваем рабочих и служащих, честных советских тружеников?.. Врач возился с монахиней, как мне показалось, излишне долго. Он рассматривал шею стонавшей Антисы внимательно, то со стороны затылка, то под подбородком. Он подозвал эксперта: они о чем-то посовещались и снова стали исследовать измученную Антису — теперь уже вдвоем. — О чем говорят синяки на шее? — спросил я, подходя к ним. — Резиновые перчатки и здесь путают картину. Но все же удалось набрести на одну интересную деталь. «Интересная деталь», — два этих слова согревают душу каждого следователя. — В чем дело? — Я не скрывал нетерпения.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!