— Да, вор, и нисколько не стыдится этого. До сих пор в ногах у Хелмарди валялся. Удивляюсь, ей-богу, как это он стерпел, когда ты из Бекве чуть душу не вытряс. Струсил, видно! — Желтолицый с насмешливой улыбкой взглянул на парня. — Вот тебе и твой Хелмарди! А ты еще говорил, будто он поклялся, что ни перед кем не согнется, что никто его пальцем не посмеет тронуть. Дата помрачнел, ему было неприятно, что ругают униженного человека. Большеголовый сказал: — Ну, хватит, довольно! В камере воцарилась неловкая тишина. «Так ему и нужно, сам полез на вертел», — сказал кто-то вполголоса, и опять все замолчали. Вскоре тишина была нарушена звоном ключей и скрипом отворяемой двери. В камеру ворвался яркий свет и чистый воздух. Заключенные зашевелились. Два оборванца поставили на пороге огромный котел. Третий, держа черпак с длинной ручкой, заглянул в комнату и сказал: «Налетай!». Из котла вместе с паром поднимался неприятный запах. Мгновенно выстроилась очередь. Каждый что-то держал в руках: кто — деревянную миску, кто — кружку, а кто — покрытую ржавчиной кастрюлю. Позади всех стоял Дата с пустыми руками и с любопытством глядел на надзирателя, орудовавшего черпаком. Желтолицему наполнили кастрюлю до краев. Он медленно, боясь расплескать содержимое, пошел к нарам, потом жестом подозвал Дата: иди, дескать, вместе пообедаем. Шкипер сдержал улыбку, но в душе был тронут такой заботой. Глава шестнадцатая ЕЩЕ ОДИН ДРУГ Табачная плантация Ованеса Данелянца лежала к северо-востоку от Сухуми, в тридцати верстах от города. Двухэтажный дом стоял на холме, густо поросшем деревьями. С него на поляну сбегала широкая тропинка, мощенная морскими камешками. А на поляне, обнесенной деревянным забором, стоял похожий на казарму сарай с двумя небольшими пристройками, и под развесистой чинарой был вырыт колодец. За сараем начинались грядки с овощами, а за ними до самого моря раскинулись плодородные земли, занятые под табачные плантации. На холме, в двухэтажном доме жил сам хозяин с семьей. На зиму он оставлял одного-двух батраков. А весной, когда начиналась посадка табака, сарай оживал. Кто только не приходил сюда наниматься на работу. И грузины, и русские, и греки, и армяне. И все по большей части молодые. Сарай, длиной в пятьдесят саженей, внутри был разгорожен пополам. В одной половине жили девушки, в другой — парни. Жена Ованеса, сорокалетняя Парамзима, была здоровая и энергичная женщина. Задолго до рассвета, после вторых петухов, она уже бывала на ногах, готовила завтрак мужу и сыну, кипятила в котле чай на двадцать-тридцать человек, раздавала рабочим испеченный вечером кукурузный хлеб и сахарин. На обед обычно варилась фасоль, а по пятницам и воскресеньям добавляли еще вареную воблу. Каждый день Парамзима придирчиво пересматривала и пересчитывала паласы и рогожные матрацы, на которых спали рабочие, а потом усаживалась под чинарой немного передохнуть, но и тут не оставалась без дела: пряла, вязала. Ованес, смуглый невысокий пятидесятилетний мужчина, день-деньской сновал по плантациям, словно ящерица. Никому не давал поблажек, но и себя не щадил. Говорил он негромко, спокойно — с домашними и по-деловому — с работниками. Не любил зря болтать, был хозяином своего слова. У Ованеса был единственный сын. Ни внешностью, ни характером он не походил на родителей. К девятнадцати годам завершил среднее образование и задумал поступить в высшее учебное заведение. Ованес воспротивился намерению сына. На кой черт наследнику такого богатого хозяйства высшее образование?! Если Ваган, как и отец, возьмется за табаководство и поведет дело с умом, будет жить припеваючи! Ваган покорился. «Пусть пока будет так, как хочет отец, а там кончится война, и видно будет», — думал он. Родители обрадовались. Продолжатель рода достойно поведет отцовское дело. Ованес сделал сына своим полноправным компаньоном и поставил его вести учет всего хозяйства. Два года усердно выполнял Ваган возложенные на него обязанности. «Он сделался настоящим хозяином», — говорил довольный отец. Ваган легко находил общий язык с людьми, работавшими у его родных. Рабочие чувствовали себя с молодым хозяином легко и свободно. Иногда он собирал их под тенью бука и с юношеским жаром говорил о превратностях жизни и несправедливости в мире, рассказывал об Октябрьской революции, о правительстве рабочих и крестьян, о Ленине, делился надеждой на то, что в ближайшее время будут освобождены все кавказские народы. Обо всем этом он услышал и узнал в Сухуми, когда учился в реальном училище. Увлеченный идеями большевиков, заинтересовался марксистской литературой, книги открыли ему глаза на многое. Он понял, за что и против чего боролись Ленин и его единомышленники. Грубая политика меньшевиков Грузии, основанная на силе, поддерживаемая помещиками, промышленниками и купцами, бессмысленные столкновения с соседними народами внушали Вагану отвращение. Ваган хорошо понимал, что может за это поплатиться, но иначе думать уже не мог. А Ованес Данелянц в это смутное время был озабочен лишь тем, чтобы любыми способами сохранить себя, семью и богатство. Правда, двухгодичный урожай табака лежал на складах без движения, но Ованес не особенно сокрушался об этом. «Не сегодня-завтра все успокоится, жизнь страны войдет в обычную колею, откроются границы, опять начнется торговля с другими странами, и сразу хлынет столько денег, что останется на долю и внуков и правнуков», — думал он. Старый Ованес был предупредителен с представителями власти и выказывал им полное подчинение. Ему стоило немалых денег знакомство и сближение с влиятельными лицами края. При каждом удобном случае он старался сделать им какое-нибудь одолжение, чтобы в нужный момент заручиться их помощью и поддержкой. Парамзима и Ваган не осуждали Ованеса за это, видя, как часто меньшевики громят греков, армян, турок по обвинению то в большевизме, то в шпионаже в пользу иностранных государств, а то и без всякого обвинения. Комендант тюрьмы Сигуа был частым гостем в доме Ованеса, предпочитал приезжать ночью, а приехав, уединялся с главой семьи. Ели и пили они тоже отдельно от остальных. Однажды Ваган случайно подслушал их разговор, из которого уяснил себе, что этот нескладный человек был, оказывается, ангелом-хранителем их семьи. «Рука руку моет, а обе они — лицо», — часто говорил расчетливый Ованес. Сигуа появлялся обычно в первых числах каждого месяца и получал от Данелянца изрядную сумму денег. Сигуа был посредником между армянином богатеем и местными меньшевистскими властями. Данелянц многим был обязан коменданту. Вот поэтому-то Рома Сигуа и решил укрыть Марию Сабуру и ее товарищей у Ованеса Данелянца. Трудно было бы подыскать более подходящее для этого место. Поблизости не было никакого жилья, и можно было не опасаться, что беглецов увидит кто-то из посторонних. Васю и Митю Ованес выдал за сезонных работников и поместил в бараке, как велел Дзаргу, и на рассвете они вместе с другими рабочими отправились на плантацию. Марию же оставили служанкой у Парамзимы. Ребят предупредили, чтобы ради осторожности они никуда не уходили с территории плантации, а Мария не должна была и шагу ступать дальше двора, чтобы не привлечь внимания рабочих. Одним словом, следовало избегать посторонних глаз, но делать это так естественно, чтобы рабочие не заметили ничего подозрительного. Владелец плантации, хотя и не собирался требовать с ребят, чтобы те вырабатывали полную норму, но они трудились не за страх, а за совесть, и уже очень скоро не уступали в работе и бывалым сезонникам. Мария не отставала от друзей. Каждое утро вскакивала чуть свет. Пока Парамзима провожала рабочих в поле, Мария успевала подоить коров, накормить свиней и кур, прибрать и подмести дом и двор. Ованес и его жена были очень довольны новыми работниками. Данелянцы хорошо знали, что эти парни и девушка связаны какой-то тайной, но остерегались расспрашивать подопечных Сигуа. Какое им было дело до этих людей? Лично их все эти тайны вовсе не касались. Если представители власти уважают их и доверяют им, то следует помалкивать и не задрать лишних вопросов. Так думал Ованес, так думала его жена. Но Ваган был настроен совершенно иначе. Пытливый и наблюдательный, он сразу понял, что это не обычные рабочие и тут что-то кроется. Они появились здесь вместе с Дзаргу, и это обстоятельство компрометировало их в глазах Вагана. С Дзаргу, ищейкой особого отряда, честные и чистые люди не могли иметь ничего общего, уж в этом-то Ваган был твердо уверен. Но все дело в том, что они не похожи на плохих людей. Кто же они в таком случае? Ваган задался целью разгадать эту загадку. Он стал следить за их поведением, прислушивался к их разговорам, но ничего предосудительного или необычного не замечал. Они вели себя одинаково скромно, к хозяину и к рабочим относились уважительно и, кроме работы, кажется, ничем не интересовались. Ваган спросил о ребятах у отца. Отец сказал: — Мне не важно, кто они. Меня интересуют только дешевые рабочие руки. Ваган отнесся к словам отца недоверчиво: — Не может быть, отец, чтоб ты не знал, кто они такие. Ованес приложил палец к губам и зашипел, как гусь, испуганно оглянувшись по сторонам: не слышит ли кто. Юноша понял, что у отца ничего не добьется, и обратился к матери, но тоже напрасно. И от нее не узнал ничего толком, хотя был уверен, что отец своих дел от нее не скрывает. Если б Ованес не держался так таинственно, может быть, зародившиеся в душе Вагана сомнения скоро рассеялись бы. Но сейчас он убедился, что тут есть какая-то тайна. Какая же? Может быть, они агенты особого отряда? Нет, их слишком много для одной плантации. Быть может, это шпионы, и их сочли нужным временно держать подальше от многолюдного города? Дни шли за днями, задача оставалась нерешенной. Ваган исподтишка наблюдал за Марией. Эта красивая и энергичная девушка почему-то ни разу не ходила к ребятам ни на плантацию, ни в сарай, хотя они наверняка хорошо знают друг друга. В свободное время она и Парамзима уединялись и подолгу о чем-то шептались. Ваган часто видел девушку в слезах. Однажды ночью явился Сигуа. Привез Марии сладостей и обувь. После ужина о чем-то долго говорил с ней и Ованесом. Ваган прислушивался, но говорили так тихо, что он не разобрал ни одного слова. Скоро Марию навестил Дзаргу. Как и Сигуа, предпочел явиться ночью и не интересовался ни Васей, ни Митей. Глава семнадцатая УСПЕХ На граничащей с Абхазией Кубани армия белогвардейского генерала Деникина развила наступление против большевиков, оттеснила их к югу и продвинулась к границам Грузии. Деникин поставил себе целью захватить Кубань, а действующие здесь красные отряды оттеснить к Черноморскому побережью и уничтожить, пока они не превратились в грозную силу. На первых порах белый генерал достиг значительного успеха: занял Екатеринодар и начал наступление в направлении Новороссийска и Туапсе. Войска меньшевистской Грузии прорвались на Кубань и повели наступление на большевиков. Таким образом, красные отряды очутились меж двух огней. С юга на них наступали меньшевики, а деникинские полки вели наступление то с севера, то с востока. Но загнать красные части в западню не удалось. Оставив Новороссийск, большевики двигались к Майкопу, из Майкопа наступали на Армавир, возвращались оттуда и снова не давали покоя врагу смелыми маневренными действиями между Туапсе и Новороссийском. Весной 1918 года в большей части Абхазии власть перешла в руки большевиков, хоть в ней и действовали отборные части меньшевистской «народной гвардии». Были созданы Советы. Но регулярные войска меньшевистского правительства нанесли ряд поражений плохо вооруженным красным отрядам. Летом снова вспыхнуло восстание, но было безжалостно подавлено. Против меньшевиков восстали даже абхазские дворяне, но правительственные войска быстро смяли сопротивление их малочисленного отряда. Власти чрезвычайно обеспокоились. Измена абхазских дворян явно говорила о том, что надежная опора правительства Жордания начала распадаться. Началась чистка «народной гвардии» от «подозрительных лиц». Проверялся аппарат особого отряда. Активизация большевистских организаций на территории Абхазии особенно остро поставила вопрос о начальнике особого отряда. Правительственная комиссия отстранила его от работы и отозвала в Тбилиси. Подобрать нового начальника для карательного органа, — опоры меньшевистской власти, — было не так-то просто. Новый начальник должен был иметь опыт борьбы против большевиков, но выдвигать на такую должность кого-нибудь из местных не стоило. Нужен был чужак, у которого в этом крае не было бы ни родственников, ни друзей, ни близких, чтобы он мог без колебаний опускать на непокорную голову карающий меч меньшевистского «правосудия». И человек, у которого не было в Абхазии ни родственников, ни друзей, ни знакомых, человек, опытный в делах разведки и контрразведки, безжалостный и предприимчивый, нашелся. Это был Георгий Тория. Приняв особый отряд, Тория развернул бурную деятельность, чтобы показать свою преданность и свои способности. Одновременно он принялся за поиски «подосланной большевиками тройки», хотя интересовал его, конечно, лишь один член этой тройки — Мария Сабура. Каждого осведомителя Тория поочередно вызвал в свою конспиративную квартиру. И наряду с другими заданиями раздал фотографии Марии Сабура, предупредив, что она скрывается в мужской одежде. Обещал большое вознаграждение тому, кто сообщит ее местонахождение. Побывал у Тория и Ованес. Выслушав задание нового начальника и увидев фотокарточку Марии, он чуть было не сказал: «Да ведь она у меня!», — но вовремя вспомнил предупреждение Сигуа: «Если тебе не надоело жить, об их пребывании у тебя не должна знать ни одна живая душа», — и будто кто-то зажал ему рот. От Тория не ускользнуло это легкое колебание, и он подозрительно спросил: — Тебе знакома эта девица? — Удивительно, как она похожа на сестру моей жены, — солгал Ованес и улыбнулся.