нет никогда никогда Наде казалось, стихи Абашевой похожи на ожог от слишком холодного воздуха, когда вдыхаешь на морозе и хочется дышать еще и еще. Она любила вслушиваться в эти живые отчаянные, чуткие строчки, ведущие за собой. когда тебе чуть за двадцать, и жарок внутри заряд, поэзия – мать повстанцев, не ведавших, что творят, где каждый, кто признан годным и равным своей тоске, повиснет щенком голодным на тощем её соске. а после, привыкнув к бликам, запомнив немало лиц, поэзия – мать великих бессмертных самоубийц, летающих с тех же горок. и выше её платеж, когда тебе чуть за сорок, а ты всё равно растёшь. Где и когда она познакомилась с Аней? Этого Надя тоже не могла вспомнить. Будто все друзья были в ее жизни всегда, с самого начала. Менялось время, менялись их любимые, рождались дети, стихи становились другими – а они оставались вместе, и не было никого, кроме них. Последним Аня прочитала стихотворение, которое Наде нравилось сильнее прочих. …и уже ничего возвращать не надо, ни словесным золотом, ни разменом. даже если тебя унесёт торнадо, всё вокруг останется неизменным. тот же чайник будет свистеть, как птица, клокотать, наполненный под завязку. тот же мальчик будет в забавных лицах выдавать историю или сказку. будет пёс подпрыгивать так же лихо или спать с беспечностью кабыздоха. знаешь, в центре торнадо настолько тихо, что и ты своего не услышишь вздоха. …и уже не нужно искать ответа, обоюдоострого, ножевого. даже если случай сведёт нас где-то, буду просто рада тебе, живому. Камышников пришел с новыми стихами, но прочитал и несколько старых. Надя поймала себя на мысли, когда она слышит стихи друзей из того времени, каждый раз чувствуя стихотворение будто бы заново, она становится ближе к тому, прошедшему, словно поэзия может сократить временные расстояния, возвращая памяти звуки, запахи и чувства тех лет. В мерседесах скучали абреки, театралы толпились у касс, мы прощались друг с другом навеки на бульваре у здания ТАСС. Жизнь казалась прямой и нестрашной, когда ты посмотрела в Калашный. Десять раз поменяли афишу и ввели электронный платёж. Но, глаза закрывая, я вижу: ты за бледным Орфеем идёшь. Ухмыляется Маяковский, разветвляется Малый Кисловский. На проспектах подземного мира радиально понятная речь, а тогда, помнишь, пела Земфира: корабли в твоей гавани жечь. На фасаде гирлянда полоской, не кончается Средний Кисловский.